Клинки и карабины (СИ) - Манасыпов Дмитрий Юрьевич - Страница 46

И они, эти ноты, легко перебивают не только запахи, но и сами звуки. Перелистываемых страниц, быстрых, еле слышных кликов клавиатур, эха от мелодий в наушниках плееров, почесывания, еле сдерживаемой отрыжки или икоты, поскрипывания сиденья под чьим-то нервно дергающимся задом. Да-да, все это могу слышать и ощущать. И не завидуйте, не стоит. Я слеп как крот. Ничего не вижу, но все слышу и ощущаю своим сильно обострившимся обонянием. Думаете, рад этому? Нет, совсем нет.

И все они: и милая в чем-то девушка-клерк, хотевшая уступить мне место, и краснолицый толстяк с пока отсроченной смертью – все, наверняка, постоянно смотрят на меня с жалостью и тут же отводят глаза. Взгляды чувствуешь, чувствуешь всей кожей, самим собой, тонкой прослойкой меня недавнего, и новорожденной и нарастающей броней меня настоящего. Они цепляются за тебя, хватают, прилипают, отдираются со звуком раздавленной подошвой плоской жирной мокрицы. Отдергиваются, когда широкие полосы бинтов под непроницаемо черными овалами очков поворачиваются к ним. Прячутся, уставившись в одну точку и немедленно возводя вокруг себя крепостную стену из «нет-нет, не хочу, это не я, но помог/помогла бы, бедный-бедный-бедный, но ведь недавно, как же???».

Да вот так, и не надо смотреть на меня с жалостью. Я еще не умер, черт вас подери, а очки? И что? Да, на моих глазах толстый слой пахнущей умирающей стерильностью ткани. Но это я, живой и теплый человек, несколько месяцев, после переезда в район третьей станции линии, катавшийся с вами в это время в последнем вагоне. Так что не надо, вот так. Паутина из трех перекрещивающихся липких нитей лопается со звуком бьющегося стакана. Помните меня другим? Я очень рад.

Сколько? Два месяца, полторы недели и треть дня полной темноты, насыщенной только слуховой волной и запахами. Уже привык. Уже научился. Даже стараюсь не быть как один из постоянных попутчиков, который не ходит в очках и пользуется палкой, похожей на мою. Нет, нет, ни за что. Никогда не мог понять этого человека, который вылетал из вагона подземки со скоростью биатлониста на старте, размахивая своей этой клюшкой. Пару раз при мне больно задевал ею по детям, родители не ругались, объясняя детишкам про слепоту. А мне почему-то не верится. Из-за врожденного цинизма? Из-за наушников, в которых громко орет тяжелый металл? Говорю же – слышишь и ощущаешь все совершенно по-другому. Плюс ли это?

Не знаю, тяжело сказать. Лето начинается, тепло с мая, три месяца назад представлял себе, как могу скоро начать любоваться девушками. Не вышло, как сами понимаете. Не вопрос, женскую красоту можно ощутить и по запаху, и по касаниям. Опыт уже есть, врать не стоит. Но одно дело видеть женскую спину, бедра, грудь, задницу, в конце концов, другое – только ощущать ладонями. А с другой стороны? Не видеть дешевый шелушащийся лак на не обстриженных ногтях без признаков педикюра? Да я только за! Слишком обтягивающую блузку, грозящую треснуть по швам, когда владелица намеренно сексуально, как она думает, встает, выгибаясь лишними килограммами? Великолепно! Наверное, что великолепно. Мне сейчас покажется Венерой любая, если уж честно.

Минусы? Есть, как им не быть. Когда ты знаешь недоступное, пока недоступное большинству, когда ты сталкивался с ним… оказаться без зрения не просто плохо. Это смертельно опасно, учитывая тех, кто пока является врагом, волей-неволей играющим роль добычи. Добычи, считающей себя охотником. Хотя, вряд ли кадавр может что-либо считать. Но, опять же, мне не дано знать этого. Разбираться в работе субстанции, находящейся в их черепных коробках – это не ко мне.

Мне вполне хватает знать о надвигающейся на нас беде, справиться или остановить которую невозможно. Разве что спалить весь мир, вместе с обитателями, не больше и не меньше. Можете считать подобный взгляд проявлением любого расстройства психики. Будет ли мне дело до этого в момент, когда чьи-то зубы вгрызутся в ваше горло? Почему еще? Хм, дайте подумать. Просто у Зла разные лица. Порой они очень красивы и запоминаются на всю жизнь.

1/1: necroticism.

Я сглотнул, прогоняя по пересохшему горлу вязкую слюну. Прижался вспотевшим лбом к ржавой балке перекрытия, чувствуя, как горит кожа. Дышать нужно тихо-тихо, стараться не сопеть и двигаться как можно тише. И ещё нужно постараться не чихнуть, хотя это очень сложно. Вокруг много пыли и паутины, и засохших мышиных катышков, перьев и светлых потеков, оставшихся от когда-то и кем-то построенной голубятни. Пахло здесь, под самой крышей, отвратительно: и кисло, и едко, и как-то ещё. Может, дряхлостью здания? Да какая разница, ведь сейчас запах, поднимающийся снизу, перебивал все. Густой, тяжелый и сладковатый, дурманящий голову, заставляющий сердце стучать быстрее, хватать воздух широко открытым ртом. Хотя и не только он. Там, внизу…

Старые, с облупившейся краской, синей и красной, доски пола спортзала исчерчены мелом, взятым, наверное, в комнате вожатых. Извивающиеся червяки непонятных надписей, напоминающие арабески из красивой книжки «Тысяча и одна ночь», которую совсем ещё недавно брал в детской библиотеке. Книгу давали не всем, но библиотекарь Валентина Петровна меня всегда любила и подсовывала самые интересные новые поступления. Только там они казались красивыми, а здесь, в трухлявом здании спортзала, – нет. Все надписи шли по самой границе двойного круга, под снятым баскетбольным щитом.

В центре красовалась звезда из соединяющихся прямых линий, один в один как те, что рисовал на «хвостах» бумажных самолётиков, пускаемых в детсаду. По ее краям темнели взятые из столовой лагеря старые эмалированные миски, в которых тихо тлело что-то, из-за чего сюда, под крышу, поднимался этот самый тяжелый и дурманящий запах. И еще вокруг блестело огоньками много свечей. Коротких и длинных, толстых и тонких, совсем почти оплавившихся стеариновых огрызков и новеньких, ароматических, глупо-красивых, разных. Мерцали, горя ровно и ярко, давая достаточно света и рисункам на полу, и разложенным матам.

Пять человек, лежащих навзничь. Пять вершин звезды. Трое парней и две девушки, вожатые старших отрядов, студенты: Кирилл, Роман, Сева, Лида и Татьяна Вячеславовна. Странно, но даже сейчас не смог бы назвать ее Таней, не говоря про Таньку. Именно Татьяна Вячеславовна, по имени и отчеству, только так.

Как хохотали пацаны с отряда, как глупо хихикали девчонки, когда вот так обращался к ней. Пунцовый, взволнованный и немного заикающийся… Всегда старался не смотреть в холодные голубые глаза, не останавливаться взглядом на строгих, вытянутых в ниточку, тонких губах без следов помады. Ей она была без надобности. Губы, пусть и тонкие, но очень красивые, розовые, нежные и наверняка очень мягкие. Хуже другое.

Сам того нехотя, но я не смотрел ей в лицо, нет-нет. Всегда старался опускать глаза вниз и постоянно натыкался на выпуклости белой ткани блузки, туго натянутой на её груди. От этого становилось еще хуже, и багровели даже кончики ушей. А рядом всегда тихо заходились хохотом отрядовцы, давно вопившие за спиной: «влюбился, влюбился!!!» А сейчас… Что это?! …мама…!

Захлопнуть дверь! Провернуть ключ в замочной скважине! И к несгораемому шкафу, стоящему у двери, и навалиться на него! Тяжело?! Ногти выдрало на двух пальцах? Хочется крикнуть от боли в спине, от нее же, тянущей в ногах, от этой мерзавки, разрывающейся в плече? Покричи, хуже не станет. Потому как уже некуда…

В коридоре, только-только пустом, раздались мягкие шлепки босых ступней. Тварь не скрывалась. Тварь шла вперед, очень желая добраться до меня. Ее жажда, горячая, обжигающая, переливающаяся всеми оттенками красного, успела коснуться многих и почти догнала меня. Но этого ей казалось мало.

Впереди существа, идущего к двери кабинета начальника лагеря, мощно и неотвратимо катилась волна страха. Колючая и осязаемая, давящая, сжимающая в своих тисках. Волна душила смрадом, проникающим через щель под дверью. От неё скручивало в холодную, острую и леденящую спираль внутренности. Сердце рвалось наружу, майку с Ван Даммом хоть выжимай от ледяного пота. Мускулы, и так не особо развитые, пытались прикинуться пластилином, растекшимся от жаркой боли. Шкаф не поддавался, кто-то всхлипнул, чувствуя, как шаги становятся всё ближе. Кто? Это же я…