Легенда старинного баронского замка
(Русский оккультный роман, т. XI) - Прибытков Виктор Васильевич - Страница 8

Барон расхохотался.

— Что будешь делать с женщинами, когда они решили поставить на своем — никакими разумными доводами не разуверишь их! Одно остается — исполнить их фантазию.

— Так ты согласен, даешь слово? — воскликнула баронесса, бросаясь к мужу на шею. — Ты просто у меня, Адольф, сокровище! А теперь пойдемте гулять и будем говорить о чем-нибудь другом. Я ужасно устала, стараясь понимать объяснения Веры.

Несмотря на уверение, что она ничего не боится, 15-го июня баронесса Мария Владимировна проснулась в нервном состоянии и с трудом скрыла свое настроение от мужа.

— Я опять видела ее во сне, — сказала она графине, когда они встретились одни, без барона, за утренним чаем, — а впрочем, может быть, и не ее, но, во всяком, случае что-то нехорошее, страшное.

— И опять начинаешь бояться, трусиха?

— Нет, а впрочем, да… Надо бы куда-нибудь уехать на весь день, рассеяться, а то я, пожалуй, совсем сконфужусь перед Адольфом.

— Какой отличный день, — заговорила графиня, как только барон показался в столовой, — мне кажется, мы не можем выбрать лучшего дня для поездки к развалинам вашей сторожевой башни.

— И прекрасно, — ответил он, — пообедаем пораньше и отправимся.

— Нет, уж если ехать, так теперь, а то непременно опоздаем и не успеем при солнечном свете показать Вере все чудные виды с горы.

— Теперь жарко.

— Стыдитесь, барон, — сказала графиня, — мы, женщины, не боимся солнца, а вы… фуй! не думала я, что вы такой неженка!

Как ни хотелось барону отложить поездку на после обеда, в надежде опоздать к десяти часам, но опять пришлось повиноваться и ехать тотчас же после очень раннего завтрака. Вера превзошла сама себя на прогулке, так была она весела, любезна, разговорчива, любовалась видами, пробовала их срисовывать в захваченный с собой дорожный портфель и от души смеялась над своей неумелостью. Цель ее достиглась вполне: баронесса совсем развеселилась и по временам нашептывала ей, что опять ничего не боится. И барон, по-видимому, забывал об ожидавшем его неприятном испытании; он весело вторил шуткам графини, хотя в глубине души шевелилось неприятное ощущение, во-первых, страха за жену, а потом еще чего-то неопределенного, очень похожего на панический страх, и очень досадовал на свое глупое, нервное настроение, в котором ни за что бы не сознался даже перед женой. Они, несмотря на ранний выезд из дома, вернулись все-таки после семи часов, голодные как волки, по выражению графини.

После обеда они уселись, по обыкновению, в роковом кабинете и пробовали разговаривать и даже спорить о недавно вышедшем английском романе. Как ни старалась графиня поддерживать живой разговор, это удавалось ей с каждой минутой все менее и менее, и вот пробило половина десятого. Все вдруг примолкли, сознавая в себе какое-то особенное, не то торжественное, не то грустное настроение.

— Я совсем не боюсь, — проговорила наконец Мари.

— И смешно бы было бояться, чего? — возразил барон, пробуя рассмеяться, но смех не удался ему, вышло что-то неопределенное.

Графиня встала и начала искать чего-то на письменном столе.

— Что тебе нужно, Вера? — спросила баронесса.

— Ищу бумагу и карандаш, которые приготовила сегодня утром.

— Разве вам угодно написать письмо, графиня?

— Нет, барон, мне угодно сесть за сеанс, пора.

— Так вы непременно хотите?

— Непременно.

— И я тоже, — подтвердила Мари.

Барон встал и машинально, с сильно бьющимся сердцем и путаницей в голове, принялся за приготовления к сеансу, пока графиня поспешно писала латинскую азбуку. Положив ее и еще несколько листов бумаги, также как и карандаши, на заранее выбранный обеими дамами небольшой столик, все уселись в торжественном молчании в самом отдаленном от двери углу кабинета.

— Однако, молчать не следует, — заговорила графиня, излишняя сосредоточенность мешает явлениям.

Никто ей не ответил.

— Спойте нам, барон, песнь Страделлы — «Pieta, Signore»[11].

— Как, без аккомпанемента?

— Ведь вы очень твердо знаете эту музыку, а она самая подходящая к случаю.

Барон опять не ответил, он чувствовал, что не мог бы вызвать ни одной ноты из нервно сжавшегося горла.

— Как странно, мне опять непреодолимо хочется спать, — сказала баронесса.

Графиня заметила, что она сильно побледнела, а взгляд ее сонных глаз сделался какой-то странный, точно смотрящий внутрь. Пробило десять, и в ту же минуту стол двинулся, а в столешнице раздалось пять слабых, но вполне отчетливых стуков.

— Начинается, — проговорила баронесса сонным голосом.

— Пожалуйста, барон, возьмите карандаш в правую руку, не снимая левой со стола, и указывайте им молча на азбуку, а я буду записывать, — сказала графиня.

Тут послышалось три стука, уже более громких.

— Слышите, это согласие на мое предложение вам.

Барон машинально повиновался. Вскоре посредством стуков сложилась следующая фраза на французском языке:

«Мари должна взять в правую руку карандаш и приложить его к чистому листу бумаги, а другую руку пока не снимать со стола».

Едва успела баронесса исполнить требование, как тотчас же начала дремать, голова ее, мало-помалу, опустилась на машинально приподнявшуюся левую руку, и она окончательно заснула. Сильно испуганный барон едва не вскочил с места.

— Успокойтесь, сидите смирно, вы можете испугать ее, и тогда с ней может сделаться нервный припадок, — шепотом сказала графиня. — Духи не могли придумать ничего умнее, как усыпить ее. Теперь, что бы ни случилось, она ничего не услышит и не будет бояться, только сидите смирно.

— Как, духи усыпили? — спросил барон с растерянной, глупой улыбкой.

— Мари впала в то, что называется трансом. Существует, конечно, не более как гипотеза, что медиумический транс ни что иное, как тот же магнетический сон, в котором роль магнетизера исполняют духи.

— Духи, — повторил барон машинально, наподобие эхо. Он боялся взглянуть на жену и продолжал сидеть неподвижно, точно истукан какой, устремив взгляд прямо против себя, в сторону маленькой двери, выходящей в коридор, где прошлого года слышались таинственные шаги.

Прошло в молчании не менее четверти часа, показавшейся барону и графине чуть не целым веком, когда наконец последняя заметила, что карандаш в руках баронессы начал медленно двигаться, издавая легкий скрип.

— Слышите, — прошептала она, обратившись к барону, и тут впервые заметила, что он был так же бледен, если еще не бледнее жены, только глаза его, далеко не сонные, а широко раскрытые и точно прикованные к противоположной стене, выражали непобедимый ужас.

— Что с вами, барон, ради Бога, успокойтесь, поверьте, ничего опасного нет. Транс очень обычное состояние для многих медиумов, и они нисколько от того не страдают.

Барон не отвечал, не шевелился, и Вера поняла, что с ним происходит что-то необычайное. Взглянув по направлению его неподвижного взгляда, она увидала, как маленькая дверь, дотоле затворенная, отворилась сама собой, и в нее проскользнуло что-то неопределенное, бесформенное, точно туман какой; так, по крайней мере, показалось графине. И бесстрашной молодой женщиной внезапно овладел неописанный ужас, она почувствовала, как волосы становятся дыбом у нее на голове. Тут только барон как будто опомнился, глубоко вздохнул, переводя дух, и схватил графиню за руку. Баронесса продолжала писать с полузакрытыми глазами, и теперь карандаш ее двигался с поразительной быстротой.

— Разве вы не видите, не видали? — прошептал Адольф чуть слышно, с трудом выговаривая слова.

Графиня успела уже овладеть собой.

— Что? — ответила она покойно. — Видела, как дверь отворилась, а теперь затворяется сама собой, а вы что видели?

В коридоре послышались тяжелые шаги.

— В эту минуту я слышу шаги в коридоре, — продолжала графиня, — но ведь то же было и в прошлом году. Теперь вы понимаете, как это хорошо, что Мари спит: мы можем ничего ей не рассказывать.