Вилья на час (СИ) - Горышина Ольга - Страница 10

Я проглотила горькую слюну — этот придурок, конечно, ехал без фар, но то были сумерки, и уже горели фонари.

— Обуйся, а то завтра не сможешь ходить.

Я на ощупь нашла туфли, окрыленная словом «завтра», и закружилась в танце. Статуи, кресты, шпили, цветы, деревья проносились мимо почти незамеченными. Зато серые глаза всегда были со мной, как два ярких фонаря, и я пока оставалась внешне невредимой, но внутренне я давно была опустошена.

— Альберт, я больше не могу!

Кажется, уже сотый раз я молила его прекратить безумный танец — то криком, то шепотом, то мысленно, уже не чувствуя ни боли в ногах, ни дрожи в обнаженном теле, ни волос, прилипших к вспотевшему лбу — ничего. Дыхание давно сбилось, и желанное сопрано выходило лишь хрипом.

— Можешь! Можешь!

Сам он явно наслаждался танцем, и по тону голоса я поняла, что он не прекратит его, пока я не свалюсь замертво на какую-нибудь из могил. И тут я действительно почувствовала под каблуком, вместо песка, нечто мягкое и ароматное — запах я уловила уже потом, когда ткнулась носом в цветы. В могильные. Но я не встала, только перевернулась на спину и поняла, почему Альберт остановился — он зацепился плащом за крест.

— Ты бы потрудилась сначала узнать, на ком лежишь, — прорычал он немного зло под визг рвущейся материи. Затем сорвал с себя остатки плаща и швырнул под ноги. От топтания, правда, удержался. Но мне все равно захотелось подколоть его, напомнив, что я предлагала ему раздеться. Однако мудро промолчала — этот плащ спас меня от смертельного танца.

— А какая разница? — едва слышно выдохнула я последний воздух, остававшийся в груди. — Кто откажется ночью от обнаженной женщины? К тому же, у меня ощущение, что я ничего не вешу, так что вряд ли провалюсь под землю.

— Ты лежишь на могиле Ричарда Майера, который умер в тысяча девятьсот тридцать пятом году. Приятного мало к нему провалиться… Кстати, тебе это имя о чем-то говорит?

— Нет. Только, прошу, не начинай новую сказку прямо сейчас. У меня в ушах звенит, — прежним хрипом выдала я и осталась лежать в цветах, потому что сил подняться не было. — В путеводителе написано, что здесь сестра Моцарта похоронена и мэры Зальцбурга… А ты с ним знаком, верно? — уже не сумела я удержаться от подкола. — Вот он и остановил тебя поболтать о прошлом. Или со мной познакомиться…

— Вставай! — прорычал Альберт, явно раздосадованный рано вернувшимся ко мне чувством юмора. Я и сама не понимала, откуда оно взялось. Я и по-русски-то шутить не умею. — Хватит попирать могилу! Мы, вампиры, уважаем смерть. Это вы, люди, только черепа на надгробиях умеете выдалбливать в качестве напоминания о тленности жизни.

Как его разобрало-то!

— Этот Ричард выучился на врача, а потом решил, что петь ему нравится больше, чем лечить, и стал блистать на венской сцене. Так что поучись у него не терять времени на то, что тебе не нужно, и делай лишь то, что приносит удовольствие.

— Мне нравится моя работа! — Я присела, чтобы поправить лодочки. Как я не стерла пятки без колготок! — Ты ничего про меня не знаешь, — продолжала я все так же с земли. Мне даже доставляло удовольствие смотреть на Альберта снизу. Он нахохлился, как старый ворон. — У меня все хорошо. Даже отлично — я свободна, свободна, как птица. И могу танцевать на кладбище ночью с человеком, к которому в другом состоянии и близко бы не подошла. Признайся, что я первая, кто не попросил тебя заткнуться на первой же фразе о том, что ты играл для Моцарта,

— Я уже стояла в полный рост, а Альберт продолжал сутулиться и даже убавил в росте. — А я у тебя даже прошу… Нет, требую рассказ про Баха.

— Я сказал — завтра! — выплюнул он и поднял с земли разорванный плащ. — Поторопись! Ты вся мокрая. Ветер поднимается. А то завтра заложит и нос, и уши. Будешь такой же глухой, как Бетховен. И хватит… Я сделал глупость, я знаю… Надо было танцевать в поле, на озере, в лесу… Но не на кладбище. Хотя это место нельзя осквернить больше, чем оно уже осквернено. Знаешь, что мне нашептал только что этот Ричард?

— Ну?

Мы уже отошли от могилы довольно далеко — что его опять понесло? А я успела поверить в его раскаяние…

— Он пожаловался, что соседи постоянно меняются.

Надо бы бросить его руку, но тогда споткнешься, грохнешься и заблудишься. А ждать рассвета голой и под дождем — перспектива не из приятных, но я не сумела удержать язык в узде.

— Ты же сказал, что вампиров здесь нет. Только ты один.

Пусть выкручивается, Герр Сочинитель!

— Вампиры не оскверняют кладбища. Я — исключение, — сообразил он добавить.

— В нас есть уважение к смерти, а вот у живых с этим проблемы. На этом кладбище места сдают в аренду, и если у семьи заканчиваются деньги, останки выкапывают, и ищи себе другое место для такого невечного покоя.

— Пошли быстрее в машину! А то, чувствую, тебе еще не то расскажут.

Альберт, видимо, знал кладбище, как свои пять пальцев, потому что легко вывел меня к тому кресту, на котором развесил одежду. Одеваться он мне, к счастью, не помогал, даже отвернулся, и я воспользовалась моментом, чтобы обтереться хотя бы колготками. Этот придурок явно далеко не в себе, и второго такого свидания мое сердце не выдержит. К черту Баха! Я с ним точно больше никуда не пойду. Мы свое оттанцевали.

Я только успела затянуть пояс, как пошел дождь. Альберт схватил меня за руку и потащил к машине. Мы бежали так быстро, что я даже не поняла, как он сумел попасть скомканным плащом в урну. Он еще и баскетболом увлекается, что ли? Цветы на меня посыпались так же неожиданно, и я не успела отпрыгнуть, потому пришлось скинуть с плеч пару ромашек прежде чем сесть в машину.

Теперь в салоне горел свет, а лучше бы я не видела себя в зеркало. Тушь явно не водостойкая. Надо бы сменить! А пока погасить свет.

Альберт перегнулся через меня, чтобы вытащить из бардачка пакетик, и в его зубах появилась красная палочка.

— Это сушеная папайя, сладкая… Очень сладкая.

Я вынула из пакетика такую же и откусила.

— Так все-таки ты ешь? — попыталась я прекратить наконец эту дурацкую игру в вампира. Когда он поседеет и сгорбится, никто не поверит в его бессмертие, а отвыкнуть на восьмом десятке от бытия вампира будет намного сложнее.

— Ем. Фрукты, орехи…

— Стейк с кровью? — подсказала я.

— Нет, я мяса не ем… Тем более говядину. Предпочитаю чистую кровь.

Он улыбался, и я улыбнулась в ответ, пытаясь забыть начало этого дурацкого свидания, но Альберт не желал, чтобы я забывала — он гордился своим моноспектаклем.

— Скажи, тебе было очень страшно? — стал напрашиваться он на комплимент.

Может, все-таки он актер и у него скоро пробы? Я кивнула:

— Ты разве не чувствуешь, насколько…

Жаль, что я надела колготки — сейчас бы сунула их под его нахальный нос.

— Тогда ты прошла свой катарсис, и теперь твоя душа чиста, что у ангела, и так же, как у него, невинна…

Так хотелось съездить ему по физиономии. Жаль, не успела перехватить букет. Отхлестать бы его им заодно. Или лучше расцарапать лицо ногтями, чтобы его на пробы даже не пустили! Но вместо этого я притянула его за галстук:

— Я не хочу долго оставаться невинной.

Придушить бы его за этот вечер, но так жалко терять ночь.

— Потерпи до гостиницы, — выдохнул Альберт и попытался отстраниться, но не тут-то было: — Здесь неудобно, — скосил он глаза на задний ряд кресел. — Да и на кладбище, скажем так, предаваться плотским утехам неприлично.

Я отпустила его и пристегнулась. Это будет наша последняя ночь. Больше я твоего сумасшествия не выдержу.

Если в Питере мини-зонтик выворачивался на первой же минуте, но в Зальцбурге он прослужил целых пять. Я попыталась выправить погнутые спицы и поняла, что разумнее бросить зонт в ближайшую урну.

— Альберт, останови хотя бы ветер! — закричала я уже из-под его пиджака, но Герр Вампир впервые решил расписаться в своей беспомощности, но сохранил лицо, скинув со своих мокрых губ на мои фразу: