Вилья на час (СИ) - Горышина Ольга - Страница 17

Только он отчего-то не думал продолжать рассказ. Шел молча и все наглаживал мне плечо и спину. Сначала я думала отстраниться и взять его под руку, как раньше, но вовремя сообразила, что это он так себя успокаивает. Рассказ про Баха явно основан на каких-то реальных событиях его жизни — и уж лучше не иметь никакого отца, чем жить в вечном страхе подле такого тирана!

Молчание теперь, казалось, стало тяготить нас обоих, и я решила подсказать Альберту тему — к черту Баха! Пусть выговорится, пусть выплеснет на меня боль, что грызет его изнутри.

— Так вампиры все-таки боятся распятий, чеснока, серебра?..

Рука Альберта спустилась на мою талию и нырнула под плащ, чтобы нащупать под кофтой голое тело.

— Не берусь судить всех вампиров, но я боялся всего, что велел мне бояться отец. Это помогало ему держать меня в полном подчинении. Я боялся лишний раз покинуть замок, ведь там меня ждали кресты, святая вода, колокольный звон… Не скоро я понял, что это глупые поверья, и ничего более.

Я обвила руками его шею. Вокруг тишина и покой. И намека нет на близость цивилизации, хотя до деревни рукой подать.

— Зачем он это делал? — спросила я, когда Альберт увернулся от моего поцелуя.

— Затем же, зачем Моисей дал людям десять заповедей. Чтобы подчинить своей воле, чтобы я слепо делал то, что он мне велел делать. Он полностью подчинил себе того, кто отнял у него единственное, что он когда-то любил — жену, мою мать. Чтобы я, не дай бог, не отнял у него еще чего-нибудь… Его собственную жизнь, например.

— Какая глупость! — Я попыталась вернуть руки на колкие щеки, но Альберт вновь их скинул. — Ну в чем был виноват ребенок… Женщины веками умирали при родах. Это данность.

Альберт сделал шаг в сторону и уставился в темноту убегающей тропинки.

— Не важно, виноват я или нет в том, что мать умерла. Главное, что отец считал меня причиной всех своих неудач.

Альберт обернулся — такой бледный и жутко печальный, и я почувствовала раскаяние, что столько времени приставала к нему с Бахом. Да пропади он пропадом с органом и Библией, когда Альберту так тяжело говорить про отца.

— Послушай, — Я сумела взять его под руку. Осторожно, как в вечер знакомства. — Раз тебе так тяжело говорить про отца, забудь про Баха. Я сама себе что-нибудь нафантазирую… Я рассказывать красиво не умею, но фантазией меня не обделили.

— Ну уж нет, — Альберт накрыл мою руку теплой ладонью. — О великих только правду… Я стану говорить о себе в третьем лице. Думаю, так даже получится интереснее и смешнее. Ведь когда смешно, уже не страшно, верно?

Я кивнула. Пусть говорит. Мне нравится его голос. Безумно нравится.

Бах прибыл в трансильванскую деревню в препоганейшем настроении не только из-за долгой дороги, но и потому, что хорошее расположение духа и великий музыкант были вещи несовместимые. И в этом хозяева убедились, как только Бах занес ногу над их порогом.

— Где у вас тут капелла? — пробасил он. — Хочу помолиться с дороги и заодно инструмент перед уроком проверить.

Хозяин с сыном переглянулись и не нашли, что ответить — о Боге в этих стенах последние тридцать лет вспоминали мало. Если только в проклятиях, но уж точно не в молитвах.

Бах поставил на каменный пол огромный саквояж и, сложив на груди руки, стал ждать дальнейших указаний, но так и не дождался.

— В любом фамильном замке есть две вещи, — сказал он на случай, если его вопрос не расслышали. — Склеп и капелла. Первое меня мало интересует…

— Вот как раз первое у нас в хорошем состоянии, а второго у нас просто нет, — выдал отец с улыбкой, заставив сына вздрогнуть. Альберт никак не предполагал, что родитель раскроет перед гостем их маленькую тайну — тайну не совсем полной смерти.

— Чего нет? — конечно же, не понял Бах.

— Капеллы нет, — улыбнулся хозяин довольно вежливо и поспешил успокоить опешившего гостя. — В Трансильвании народ все больше православный.

— А орган у вас хотя бы есть?

— Откуда! Православные а-капелла поют.

— Ну, проводите меня тогда в вашу домовую церковь — крест-то у нас один. Что-то меня в ваших лесах порядком растрясло, а я еще в детстве выучился одной истине

— помолись, и все пройдет.

— А у нас домовой церкви нет. Меня с детства приучили ходить к Богу пешком, но вы сможете спокойно пообщаться с ним из своей комнаты — уверен, он и оттуда вас прекрасно услышит. А мы не смеем вас больше задерживать. Отдыхайте с дороги. Как вы, надеюсь, помните, днем мы предпочитаем спать, а музыкой заниматься при луне. Так что увидимся вечером. Доброй вам ночи и такого же доброго утра.

— А ваш сын точно не немой?

— Нет, просто очень стеснительный. Он вас лучше узнает и заговорит. Впрочем, рот раскрывать ему ни к чему, главное, чтобы у него уши не заложило. Как и у вас от его игры. Доброй вам ночи, господин Бах.

На следующий вечер Бах встретил хозяина замка следующим вопросом:

— У вас нет органа, у вас нет капеллы, у вас так же нет и метлы?

— Метла как раз у нас есть, — ответил хозяин.

— Странно… Выходит, вы ей пользоваться не умеете? Не можете же вы в самом деле предпочитать подметать пол плащом? Это, конечно, экономит время, но мне не хотелось бы беспокоить вас всякий раз, когда мне вздумается куда-нибудь сходить. Будьте уж любезны выделить мне личную метлу. Мне, конечно, нравится, что не нужно играть на ваших балах, но в такой вековой пыли, что осела в танцевальной зале, невозможно заниматься, потому что мой чихающий нос будет постоянно сбивать вашего сына с такта.

Великий музыкант, конечно, преувеличил разруху в замке, но после смерти хозяйки хозяйством действительно толком никто не занимался. И все же к следующему вечеру пол был вымыт, клавесин протерт, отчего вдруг зазвучал совершенно по- новому даже под пальцами мальчика. Хотя пальцами тот клавиш не касался.

— Вы, молодой человек, не пробовали стричь ногти? Или в вашем замке и ножниц нет? Или без когтей сложно снимать с ушей паутину, проходя по коридору? — осведомился Бах. — Впрочем, я не жду от вас ответа, вы же немой. Ну-ка давайте, сыграйте что-нибудь для меня.

Альберт заиграл то, что знал лучше всего, но дальше третьей строки не ушел, потому что получил в глаз половинкой дирижерской палочки, которая раскололась, приземлившись на его железные пальцы.

— Как это я не заметил, что она с трещиной! — с неприкрытой досадой выпалил Бах, уставясь на жалкий черенок. — У вас ноты есть? Мне интересно взглянуть на произведение, где в каждом такте проставлен собственный размер.

— Я уже пятнадцать лет по памяти играю, — впервые нарушил молчание мальчик, поднимая на Баха влажное от слез лицо — несколько заноз, похоже, застряло в левом глазе.

— Да хоть сто лет играйте по памяти! Играть надо по слуху! И если бы вы оказались действительно немым, я бы мог поверить в то, что вы в добавок ко всему еще и глухи!

Бах вытащил из сумки исписанные листы и новую дирижерскую палочку.

— Вам знакомы эти цифры? — ткнул он в раскрытые перед учеником ноты. — Это размер две четверти. У вас свободны обе ноги — потому маршируйте, чтобы не сбиться!

Альберт не успел еще отыграть и половины нотного листа, как об его руки сломалась вторая палочка.

— Mein Gott!

Мальчик вздрогнул и уронил руки на колени.

— Что вы бросили играть?! Если вас не слушаются ноги, то одна надежда на ваш оживший язык! Повторяйте «mein gott»!

Мальчик поднял на Баха огромные глаза:

— Отец учил меня не поминать Бога всуе. Позвольте мне говорить «Teu-fel»?

— И то верно, ваша музыка и Бог несовместимы. Черт тут куда более уместен! Играйте уже хоть как-нибудь!

Теперь Бах остановил мальчика на четверти нотного листа.

— Где у вас свечи?! При лунном свете вы явно не видите нот!

И тут по зале прошуршал плащом сам хозяин.

— Как проходит первый урок, господин Бах? Вы довольны моим сыном?

— Так же, как был бы доволен играющим на органе чертом, — ответил органист.