Второгодник (СИ) - Литвишко Олег - Страница 31

— Не получится у меня. А как же ты, папа?

— Мы уже не дети. Скорее я могу тебе помочь, чем ты мне. А вместо меня у тебя будет много детишек. Пойдешь в начальные классы, чтобы с глупыми тинейджерами не бодаться, а?

— Ну, не знаю сыночек, — слово было сказано, и оно явно упало, куда надо, теперь необходимо его выносить. Мама была не способна принимать быстрые решения, но и просто так отбрасывать серьезные мысли она тоже была не привыкла.

— Мам, а давай чаю попьем, а? — к таким вещам мама относилась серьезно и уловить попытку подлизаться не могла. Блокадница!

Она родилась в глухой псковской деревеньке Грязь. Кто дал такое странное название пусть неказистому, но все же населенному пункту представить трудно, хотелось бы автору посмотреть в глаза. Как бы там ни было, но на хуторе было несколько дворов, принадлежавших преимущественно родственникам. Мама с папой были бедняками. Кто понимает, что это такое, тот не удивится, что у них было всего две небольших кастрюли, одна большая сковорода и одно ведро. Этим исчерпывались все железные предметы в доме. Детей было трое, кроме мамы, старший Вася и младшая Рая. Круглый год они бегали в холщовых рубахах на голое тело и преимущественно босиком. Теплые чуни были одни на троих. Сейчас кажется дикой такая нищета, но тогда… Те, у кого вещей было больше, проходили, как кулаки. Все на всех стучали, а органы развлекались, конфисковывая последние сапоги.

Единственной, действительно ценной, вещью в доме был баян. К нему прилагалось некое мастерство и абсолютно неунывающий характер отца. В доме смеялись значительно больше, чем грустили, спорили и даже думали. Мама вспоминала те годы как абсолютно счастливые и абсолютно веселые. Баян не конфисковывали и не стучали на отца, потому что без него все окрестные села погрузились бы в полный мрак Мордора. Это все понимали, хотя и не знали такого слова. Просто в округе никто больше не умел играть.

Так и перебивались тем, что принесет отец со своих посиделок, свадеб и что там еще было. Но зимой сорокового, незадолго до войны, отец пропал. Вот так просто — ушел и не вернулся. По здравому рассуждению, можно предположить, что кому-то все-таки понадобился баян и не до конца разбитые сапоги. Через несколько месяцев, видимо, не выдержав голодных глаз детей, наложила на себя руки мама. Дети остались в доме одни.

Я не могу писать о том, как они жили втроем в пустом доме. Когда мама рассказывала, что помнила, я всегда ревел, затыкал ей рот и убегал. Это выше моих сил. Так люди жить не должны.

Их приютила сестра мамы, тетя Лена. Легче не стало, к тому же у нее тоже были дети. В итоге маму отправили в Ленинград к тете Шуре, двоюродной сестре ее мамы. Месяц было очень прилично, а потом началась война…

Мы сидели, обнявшись, мама о чем-то думала, а я вспоминал ее рассказы из своей прошлой жизни. Говорить не хотелось, тишина, которую не нарушали даже чавкающие часы, обволакивала своей безмятежностью. Я очнулся, когда мама всхрапнула, откинув голову на стену. Кое-как уложив ее в постель, пошел в клуб к любимым гитаре и пианино.

Я по-прежнему не мог заставить себя спать ночью, а потому отдавал освободившееся время своему любимому занятию: музыке и пению. Татьяна Сергеевна, или, как она просила ее называть, Таня, давала мне упражнения, которые я без устали проигрывал и пропевал. Мое неумение и Танина неопытность компенсировались моим фанатичным старанием, так что четыре часа в день было минимумом, который я себе позволял. Музыкальные ноты уже не пугали, и простые вещи я мог играть с листа, правда, плохо и неуверенно. Попробовал раскладывать известные мне композиции на инструменты, Таня одобрила это занятие, поэтому каждую ночь я делал что-нибудь подобное. У меня появилась толстая нотная тетрадь, куда я стал заносить композиции, которые удавалось точно разложить на партии, преимущественно английские песни, которые я готовил к поездке в Америку. С каждым месяцем получалось все лучше и быстрее.

На веранде дома нас было четверо, а в качестве принимающей стороны выступал Виктор Сергеевич Нестеров, наш фактический леспромхозный лидер. Мы пили чай с пирожками, которые готовила Настасья Алексеевна, жена Виктора Сергеевича. Пирожки были двух видов: с картошкой и луком и с рисом и яйцом — обжигающе горячие, мягкие и невероятно душистые. Разговаривать при такой снеди возможности не было никакой. Настасья Алексеевна допекала пироги и, метнувшись к столу, выкладывала их в приличных размеров тазики. По дороге она успевала отслеживать реакцию гостей, довольно улыбаться и уворачиваться от попыток Виктора Сергеевича хлопнуть ее по самому аппетитному месту.

Мы с Нонной Николаевной на всякие глупости не отвлекались, лишь время от времени пытаясь что-нибудь промычать, но после неудачи виновато пожимали плечами и продолжали войну с количественно преобладающим противником. Вопреки законам природы, по мере съедания пирожков их количество в тазиках увеличивалось. Очевидно, что Настасья Алексеевна выпекала их гораздо быстрее, чем мы уничтожали.

Сдались мы уже через полчаса, откинувшись на спинку дивана и безжизненно сложив руки на животах. На старательные увещевания хозяев съесть еще хоть чуть-чуть мы только молча вертели рукой в воздухе, не будучи в силах произнести даже короткие простые слова "да" или "нет".

Вот уже целый час мы никак не могли начать разговор, ради которого собрались. Пирожки не позволяли сначала свободно думать, а вскоре и дышать. На помощь пришла совесть. Сначала робко, а по мере наполнения желудка все смелее и слышнее она стала увещевать о нашем рабстве через желудок, а когда есть стало совершенно невозможно, то пришлось с ней согласиться и виновато потупить глаза.

Разговор начал я и начал его с мольбы:

— Настасья Алексеевна, дорогая, уберите это чревоугодие со стола, ну слабы мы и безвольны… Дайте нам хотя бы попробовать подумать о чем-то, кроме еды. Смилуйтесь! — Хозяйка победно улыбнулась, но вынужденно подчинилась большинству, потому что остальные, хоть и молча, но поддержали меня другими способами.

— Виктор Сергеевич, Семен Ефимович, мы с Нонной Николаевной подумали предложить вам создать в леспромхозе систему управления, наподобие школьной: Общее собрание, Совет Командиров, Сводные отряды, которые легко меняются под задачу. Вы — руководители с правом "вето" любого решения представительских органов. Мы хотим развить самоуправление в трудовых коллективах, как в школе.

— А зачем это надо? У нас и так вроде бы все нормально, — первым после непродолжительной паузы вступил в разговор Семен Ефимович Ковалев, директор колхоза "Октябрьск".

— Насчет "все нормально" вы серьезно? — спросил в ответ я.

— А что делать, если половина села пьет? — с места в карьер рванул оправдываться председатель, похоже, у него наболело.

— Так и мы о том же. Надо людей в чувства приводить. Хроников, конечно, даже больница не исправит, но женщин и их детей из таких семей надо выдергивать.

— Куда выдергивать? Кого? — не поняли оба наших собеседника.

— Давайте этот вопрос оставим на потом, а сейчас я спрошу: Вам нынешняя школа нравится?

— Да, конечно! Душевно ребята вкалывают. А главное — такие активные стали, до всего им есть дело. Хлопотно немного с ними, но терпеть можно, — дополняя друг друга, ответили Семен Ефимович и Виктор Сергеевич.

— А ведь было еще то болото, вы, наверное, помните.

— И что, разбили их по отрядам, собрали Совет Командиров, и все изменилось, так что ли?

— Мы их включили в управление школой и теми участками, на которых они работают, — вступила в разговор Нонна Николаевна. — Нам было важно, чтобы они не только скрипели ручками или пилили доски, но несли ответственность за организацию процесса, за весь отряд, за фактический результат. Под такую понятную мысль, что для того, чтобы добиваться результатов, нужна дисциплина, мы закрутили гайки. Ребята ведь не опаздывают на работу? Ну, вот!