Последний глоток сказки: жизнь. Часть I и Последний глоток сказки: смерть. Часть II (СИ) - Горышина Ольга - Страница 25

— Прошу меня извинить…

Валентина смотрела на прямую спину графа, когда тот покидал башню, и по спокойной походке поняла, что фраза была не извинением, а лишь вежливой констатацией факта, что граф уходит и оправдываться перед сыном не собирается.

— Ты меня укусила, — голос Дору и теперь звучал спокойно. Даже спокойнее обычного, и Валентина подтянула ноги к животу и даже отползла на середину кровати поближе к распятию. — Зачем?

— Чтобы ты меня не укусил… — проговорила Валентина тихо и быстро, боясь, что потом просто проглотит язык и ничего уже не скажет.

— Я никогда бы тебя не укусил. Я дал тебе обещание…

— Как и твой отец… — голос дрожал, но Валентина пыталась говорить ровно. — Он заставил меня выпить целый бокал крови… первых христиан…

Дору открыл от удивления рот, а потом даже ахнул:

— А я его лет сто просил открыть амфору, так и не открыл… И тебе, значит, понравилось? Поэтому ты решила испить моей крови, чтобы стать одной из нас, так?

Валентина рывком схватила распятие, а через секунду бросила — ей показалось, что оно обожгло ей руку. Дору рассмеялся и попятился к двери, но потом отпрыгнул от нее и чуть не ударился о балку кровати. А в дверях-то всего-навсего стоял Серджиу…

— Не смей! — чуть ли не завизжал Дору.

— Приказ графа! — отчеканил горбун и бросил на пол мешочек, который держал в руках.

Тот раскрылся еще в воздухе. Дору рухнул на колени и пополз к тому месту, где рассыпалось содержимое мешочка.

— Дору!

Валентина приподнялась на коленях, но все равно ничего не увидела, зато услышала, как юный граф что-то бормочет — на другом каком-то языке, но, видимо, считает… Непонятно, правда, что.

— Дору?

Он ничего не ответил, даже не поднял головы, которая единственная светилась сейчас в темноте. Валентина спустила ногу и хотела уже спрыгнуть на пол, как увидела в дверях тень и замерла, вся сжавшись: граф Заполье вернулся.

— Нам нужно поговорить, — отчеканил он, и когда Валентина замотала головой, сообщил уже тише и более зловеще: — Он будет занят пересчитыванием крупинок морской соли до рассвета, так что ты пойдешь со мной.

В ответ на такое приглашение Валентина схватилась за распятие.

— Его ты можешь взять с собой, — проговорил граф без ожидаемого смешка. — В столовую, где стынет твой ужин. Я повторяю — твой жених до рассвета занят.

— Зачем вы это сделали?

Валентина слышала про это поверье — будто бы вампиры обязаны пересчитывать мелкие вещи: рис там, бобы… И таким образом человек мог отвлечь их от охоты на себя любимого. Но чтобы подобное сделал вампир вампиру…

— Мне нужно было поговорить с тобой наедине. Скорее, Валентина! Сколько я могу стоять спиной к даме?

— А почему вы стоите спиной?

Глупый вопрос — он не хочет увидеть соль. Он специально послал горбуна на эту миссию. Сейчас разверни она графа лицом к себе, тот тут же бросится помогать сыну. Развернуть графа… Нет, это невозможно.

Валентина выставила перед собой распятие, но увидела уже пустую дверь. Он ушел, но явно не далеко. Она с опаской обошла копошащегося на полу Дору и вышла ко второму вампиру, поджидавшему ее у лестницы. В руках у графа горела свеча. Какая ангельская забота!

— Очень мило с твоей стороны было нарисовать для меня замок в солнечном свете, — заговорил вдруг Александр Заполье на середине лестницы. — Фотографии не дают такого ощущения тепла, как акварели. Благодарю. Признаюсь, не ожидал подобного подарка. Я его пока не заслужил.

— Я рисовала не для вас, а потому что мне было скучно…

Валентина замолчала, опаленная огнем, лившимся из страшных глаз вампира.

— Могла бы солгать, — процедил он сквозь зубы, и Валентина порадовалась, что граф не раскрыл рта.

— Я не хочу вам лгать. Но так же не хочу выглядеть неблагодарной. Я благодарю вас за спасение. Я действительно чуть не задохнулась под балдахином.

— Здесь есть и моя вина. И я ее признаю. Но к утру Дору успокоится…

— Он уже успокоился. И если вы использовали соль в качестве успокоительного…

— Да, для себя. Мне необходимо поговорить с тобой в спокойной обстановке. И пока на тебе эта рубаха. Пока на тебе эта рубаха, — повторил граф тише, хотя по пустым помещениям замка даже самый тихий шепот разносился гулким эхом. — Я не могу укусить тебя. А я безумно этого хочу…

Валентина прикрыла глаза, ослепленная светом свечи, которую граф направил к ней, чтобы осветить ступеньки, и выставила вперед руки, сжимавшие серебряное распятие.

— Умница. Спускайся. Осторожно. Я оставлю свечу на последней ступеньке. И буду ждать тебя у камина. Приходи ко мне, когда поешь. Никто в этом замке не должен оставаться голодным. Голод из всех нас делает зверей. А между нами должен состояться разговор, как между двумя здравомыслящими людьми. Я очень на это надеюсь, дитя мое. Я должен был сказать тебе обо всем об этом еще вчера, но твоя близость спутала мне все мысли. Сейчас я спокоен. И прошу успокоиться тебя. Спускайся. Я ухожу. И буду ждать тебя. Как отец ждет свою заблудшую дочь. С осуждением, но и с любовью.

И граф исчез. Точно в воздухе растворился. И Валентина вздрогнула. Здесь, внизу, было безумно холодно. Она дрожала в рубашке. Но снять ее не могла и не хотела.

В столовой висела привычная мертвая тишина. За столом Валентина была одна, но и общество двух вампиров ничего бы не изменило. В первую неделю она еще как-то пыталась разговорить хозяина замка:

— А почему мы все время молчим? Я могу понять, что опускаться до разговоров с женщиной может быть ниже вашего достоинства, но вы бы могли с Дору о чем- нибудь поговорить, а я посижу послушаю. Ваши беседы должны быть очень интересными.

Или говорила не она, а просто озвучивала вкладываемые ей в уста слова графского сына. Но вот граф отвечал за себя сам:

— Прости, дитя мое, но я совсем не разбираюсь в веяниях моды последних лет, не могу назвать ни одной марки машины и тем более обсудить ваше очередное шевеление конечностями, которое вы называете танцами. Так что у меня с сыном нет нейтральных тем для разговоров, а вот наши специфические темы пока еще не предназначены для твоих ушей, но ты готовься — мы еще обсудим с тобой разные сорта крови различного года выпуска и выдержки.

Валентина сглотнула. И тогда, и сейчас. Теперь-то, после совместного распития древней крови, у них появилась общая тема для разговора, но Валентина очень надеялась, что граф все же обсудит ее рисунки или… порванный балдахин, но никак не выпитую ею кровь. И она на всякий случай начала разговор сама, как только подошла к камину.

— Я забыла поблагодарить вас за розу. Она очень красива, — и плевать, что она даже не разглядела цвет лепестков.

— Я подарил ее не тебе, — ответил граф, указывая на кресло, в которое Валентина тут же села. — Я сорвал ее для себя, потому что не мог дотянуться до тебя из-за всего этого серебра, а мне ужасно хотелось почувствовать твою кровь на вкус… Хотя бы слизав капельку с шипов.

Валентина машинально положила на столик, притулившийся между кресел, распятие: оно легло прямо на альбом с ее рисунками.

— Благодарю, — одними губами улыбнулся граф. — Прости за палец. В последний момент я испугался, что могу не остановиться. Я лет сто не пробовал человеческой крови и вчера напрасно растревожил себя христианским питьем… Так что я до сих пор не знаю, насколько ты вкусна.

Валентина с трудом заставила себя остаться сидеть в кресло.

— Оставлю это для сына. Он заслужил. А я… Я уже пил кровь женщин, к которым не должен был прикасаться. Для меня это всегда заканчивалось плохо. Бог любит троицу, я это знаю… И знаю то, что бог не любит меня, но надеюсь не настолько, чтобы ты стала третьей. Это станет катастрофой для нашей семьи. Из-за своей несдержанности я забрал жизнь у двух женщин, которых любил мой сын. Я не сделаю это с третьей, поэтому я… Я хочу, чтобы ты ушла.