Хождение Восвояси (СИ) - Багдерина Светлана Анатольевна - Страница 38

– Гири – это закон о долге чести.

Ивановичи примолкли, обдумывая.

– Но завоевывать других – это бесчестно, – первым пришел к своему выводу Ярик. – Даже если они на вас первыми напали. Папа говорит, что надо в таких случаях отобрать у них оружие, сделать внушение и помочь правящему дому сменить генеральную линию.

– Мама говорит, что вместе с домом, если потребуется, – добавила Лёка. – Потому что мир и добрососедские отношения между державами важнее всего.

– А как вы с ними будете добрососедски относиться, если вы их завоевали? – полный непривычной для него внешнеполитической логики, договорил Ярослав.

– Кто первым на кого напал шестьсот лет назад, сейчас не разберешь, – вздохнула Чаёку. – Вотвоясьцы говорят, что мы на них, потому что взалкали их богатств. Наши историки утверждают, что наше вмешательство спасло Вотвояси от кровопролитных междоусобных войн, губивших страну после смерти последнего императора старой династии. Но дело ведь не в этом. Дело в том, что закону гири послушны все восвоясьцы. Это у нас в крови. Весь Белый Свет делится на своих и чужих. И если в споре между своим и чужим свой не прав, а прав чужой, то все восвоясьцы всё равно подержат своего.

– Потому что он свой? – предвидя ответ, мрачно спросила Лёлька.

– Да. Мы можем ссориться друг с другом, но для остального мира мы всегда монолитная стена.

– Но если сердце вам подсказывает одно, а гири тянут в другую сторону, как тогда вы поступаете? – спросил княжич.

Глаза Чаёку неожиданно прикрылись, глаза сделались мечтательными, веер распахнулся, скрывая зардевшееся лицо.

– Ах, сколько трагедий об этом написано! Сколько пьес в театре Выкаблуки поставлено! Как душу рвут они! – срывающимся голосом заговорила она. – Сам Кикимора Писаки, великий драматург, сочиняет их! Моя обожаемая – "Пятьсот самураев до любимого"!.. Хоть его завистники и говорят, что он переиначивает сюжеты какой-то забугорской сочинительницы… Пастилы… Ириски… Мармелады… не помню ее уважаемого имени… но это ведь невозможно!

– Потому что Писаки-сан не станет воровать чужие сюжеты?

– Потому что женщин-сочинителей не бывает, – терпеливо, как малышам, пояснила Чаёку.

Лукоморцы, единственной знакомой писательницей которых был Дионисий-библиотечный, спорить не стали. Дальше по Запретному городу они шествовали уже не под экскурсию, а под взволнованный пересказ дайёнкю ее любимой пьесы. Впрочем, и это продолжалось недолго: у очередного дворца, а может палат, хотя, не исключено, что у крупнокалиберной беседки навстречу им попался молодой стражник в синем, появлявшийся в их комнате в первый день заключения. При виде него у Чаёку, такой разговорчивой и улыбчивой еще несколько минут назад, вдруг отнялся язык, взор уперся в землю и больше не поднимался, словно стал весить тысячу кило, а на лицо точно облако набежало. Стражник, до этого с виду нормальный, при виде их тоже стал похож на безнадежно больного, и княжичи даже забеспокоились, не умер ли у вамаясьцев кто-то из общих знакомых. Лёлька, не постеснявшись, спросила, но получив в ответ замогильное "Уж лучше бы умер", прикусила язык и задумалась. Остаток пути к своей башне они шли вчетвером, медленно и молча.

На следующий день после завтрака княжичи и дайёнкю вновь вышли на улицу.

– Куда сегодня, Чаёку-сан? – предвкушая встречу с новым и интересным, но изо всех сил стараясь выглядеть равнодушной, будто не очень-то и хотелось, спросила Лёлька. – Ко дворцам? Или на каналы?

– Сегодня я хотела бы показать вам гору Мишань, – улыбнулась девушка.

– Ее название, наверное, переводится как "гора обретения окончательной гармонии" или "гора обращения потомков к небесному равновесию"? – предположил Ярик, всё еще под действием передоза вчерашних топонимов.

– Нет, что вы! – рассмеялась дайёнкю. – Ее название переводится как "невысокая гладкая гора".

– Лысая гора? – переспросил княжич.

Видя ошарашенные лица своих подопечных, она развеселилась еще больше.

– Видите ли, мои дорогие, Маяхата была столицей вотвоясьских императоров до того, как пришли восвоясьцы, и Запретный город построили еще они. И давали названия построенному, соответственно, тоже. После того, как наши войска… миротворческий контингент, то есть, занял Маяхату, все обитатели Запретного города были уже перебиты бунтовщиками, которых мы…

– Тоже перебили, – подсказала Лёка замявшейся девушке, и та, слегка зардевшись, кивнула:

– Да. На войне это бывает, увы. Поэтому наши предки узнали как и что здесь именуется только из карты, спасенной тогдашним тайсёгуном Миномёто из пожара во дворце Сохранения гармонии. Это был свиток из императорской библиотеки, настоящее сокровище каллиграфии и живописи, единственный памятник письменности и искусства, чудом уцелевший после погибшей династии.

– Оказывается, предок вашего теперешнего Миномёто был отважным и благородным! – воскликнул Ярослав.

– Да, конечно! – торопливо подтвердила Чаёку, оглянулась, не слышит ли кто, и добавила: – Мало кто знает теперь, что кто-то – разгромленные мятежники, наверное – выстелили картой внутренности золотого ларца, в который насыпали отборного жемчуга, и оставили его на прикроватном сундуке в спальне императора. Пробегая к выходу из пылающего дворца, тайсёгун заметил…

– Свиток? – невинно предположила Лёлька. – И тут же высыпал жемчуг, выбросил ларец и вынес бесценную карту из пламени?

Девушка подозрительно прищурилась: уж не издевается ли ее подопечная? Но чистый, как небо, серый взгляд заставил устыдиться подобных мыслей.

– На имя горы упал уголек, – завершила историю дайёнкю, на всякий случай больше не вдаваясь в подробности. – А поскольку придумывать цветистые названия любили вотвоясьцы, а не мы, гора получила от ее новых хозяев то название, какое заслуживала.

Под этот урок истории с географией прогулочная партия прибыла к цели.

Гора названию соответствовала бы полностью, если бы за шестьсот лет, прошедших со времени завоевания – или освобождения, кому как больше нравилось – она не заросла жасмином и сакурой и не превратилась из парии Запретного города в его фаворита. Заботливые садовники насыпали дорожек-ниточек из белого песка, опоясывая склоны как гигантскую бобину, вырыли у подножия пруд, запустили карпов, навалили черных камней, поставили медные кумирни и передали эстафету природе, зарастившей камни мхом, берега – бледными дикими цветами, кумирни – патиной. И Мишаня, как окрестили ее Ивановичи, стала любимым местом прогулок юного населения Запретного города и их сопровождающих и опекающих. Маленькие и не очень вамаясьцы и вамаяськи, как упорно именовала их про себя Лёлька, разнаряженные как на именины, гуляли по парку. Одни сидели на траве и вдыхали ароматы весны. Другие играли в куклы. Третьи в догонялки, размахивая деревянными мечами и периодически налетая то на первых, то на вторых. Четвертые плели венки, методично выдирая бледные дикие цветы. Пятые собрались на берегу и бросали камнями в карпов. Когда их усилия становились особенно раздражающими, карпы, похоже, привычные ко всему, крутили у виска плавниками и лениво уходили к дальнему берегу, куда орава камнеметателей тут же мчалась с гиканьем и свистом.

– А я думал, вамаясьцы все такие… вежливые… и воспитанные, – потрясенно выговорил Ярослав.

– Наши дети растут как дикие розы на солнечной стороне, – с обожанием следя за играми ребят, объяснила Чаёку. – Особенно старшие сыновья. Родители позволяют им всё, потому что пройдет немного времени – и они почувствуют на своих плечах груз ответственности за свои рода и уже никогда не будут свободны. А в Лукоморье разве как-то по-другому?

Ивановичи переглянулись.

– Нет, всё так же, – деликатно подтвердил Ярик.

– Кроме того, что не так, – уточнила дотошная Лёлька.

– А чем ваши традиции воспитания отличаются от наших? – заинтересовалась дайёнкю.

– Ну, во-первых, нам не разрешают толкать других, рвать цветы в саду и бросать камнями в рыбу, – проговорила девочка, и что-то в ее тоне вещало, что в этом отношении вамаясьские постулаты педагогики нравились ей больше лукоморских.