Огонь сильнее мрака (СИ) - Герасименко Анатолий - Страница 5

– За мир, – согласился Джон.

Они выпили еще. Помолчали.

– А больше всего, – сказал вдруг негромко Репейник, – вам хочется, чтобы приезжий сыщик пристрелил вашу «монстру». Сам. По-тихому. И так же по-тихому уехал. Верно?

Староста молчал, грызя ус. Джон усмехнулся. Читать мысли легко. Но еще легче – угадывать.

– И тогда вас, разумеется, простят, – сказал он. – Позлятся, поворчат, конечно. Но вы их сможете убедить, что и в мыслях не держали убить девчонку. Что я превысил полномочия, ослушался ваших указаний, в общем, сорвался. И вас простят. Народ в деревнях крутой, но отходчивый…

Гатс покрутил стакан в больших костистых руках.

– Всё верно, – буркнул он. – Была у меня такая мысль. Что скажете? Берётесь?

Репейник задумался. Положение складывалось затруднительное. Он не любил, когда его принимали за наемного головореза. Сыщик – это тот, кто может поймать преступника, используя только свой мозг. Ну, может, еще немного руки, ноги и револьвер. Дело сыщика – ловить людей и отдавать их под суд. А сейчас ему предлагали выследить и убить несчастную девчонку-ублюдка. Проклятье, да и сам Репейник был ублюдком!

Зачем нужны принципы?

Чтобы выходить из затруднительных положений. Когда не можешь решить, что делать, посоветуйся с принципами. Это такие маленькие правила, которые ты сам для себя устанавливаешь и обещаешь никогда не нарушать. У Джона принципы были. Не причиняй добра без нужды. Не помогай, если не просят. Не лезь с советами. Не торопись поднять упавшего – может, ему хорошо там, внизу… Проще говоря: мир – сам по себе, ты – сам по себе. Но, если все же вступил с миром в сговор, если стал должен кому-то, или если тебе сделали добро, не дожидаясь добра от тебя – то долги надо платить.

Джон осушил стакан и стукнул им по столу. Что сделал староста для Джона? Приютил на ночь, накрыл ужин, налил выпить. Если бы не Гатс, лежать бы сейчас сыщику под кустом на земле, фонящей от старой магии, и ждать, что из темноты полезет какая-нибудь мутировавшая пакость. Да хоть та же русалка.

– Посмотрю, что можно сделать, – сказал Репейник.

В книжках пишут, что хорошему следователю нужен острый ум, меткий глаз и исключительная наблюдательность. В действительности, хорошему следователю надобна прежде всего железная задница – чтобы сидеть в библиотечном архиве с рассвета до заката, или сидеть в кустах перед чужим домом с заката до рассвета, или сидеть в кабаке с заката до заката, ожидая, что подкупленный бармен мигнет: вот он, тот, кого ищешь, пришел, бери... Еще сыщику надо иметь крепкие кулаки. И, конечно, обаяние, море обаяния, иначе никто с тобой не станет разговаривать.

– Утро доброе, госпожа!

– Ага.

– Не уделите минутку?

– Некогда мне. Спешу.

– Давайте тогда провожу. По дороге и поговорить можно.

– Ишь чего удумал, провожаться. А люди что скажут? Что спуталась с городским?

– Да отчего сразу спуталась? Неужто и пройтись рядом нельзя?

– От вас одного только и жди. Раз пройдётеся, другой пройдётеся, а потом баба с пузом, а его поминай как звали.

– Ну хоть вёдра дайте. Нести помогу.

– А ну не трожь… Оставь, сказала!

Ленни узнает вздует как тогда вздул кровь на полу кровь на столе трёшь трёшь не оттереть не увидал бы кто а этот тоже хорош все хороши валят подол задирают потом в живот ногами не скажу ни слова не скажу ни про стариков ни про что шериф страшный запретил

­­– Прощайте, сударыня.

В Гильдии Репейник стоял на хорошем счету. Чтобы узнать правду, ему не надо было часами допрашивать подозреваемых и свидетелей. Хватало легкого, секундного касания. С этим связывались всего три небольших трудности. Во-первых, на службе часто болела голова. Во-вторых, дикая мешанина в чужих мыслях позволяла узнать правду, но далеко не всегда ту, что нужно, и никогда – всю целиком. А, в-третьих, приходилось скрывать свои умения не только от тех, кого допрашивал, но и от начальства, и от коллег. Ублюдкам место в цирке или в виварии, а уж никак не в Островной Гильдии Сыщиков.

– Покой тебе, дедуля! Утро-то погожее нынче, а?

– Ступай, куда шёл…

– Может, перекинемся словечком?

– Ступай, говорят.

– Вот у меня тоже дедуля был, всё, помню, со мной, мальцом побалакать любил.

– Сту-пай! Кхе-кхе… Кха! Кххха!!

– Вот и закашлялись уже. Дайте-ка по спине постучу.

стоит тут солнышко загородил говнюк как раз спину разломило как танцевал молодой был теперь старый помирать скоро всем помирать все помрут и ты говнюк помрешь и старики те помрут как я может пораньше еще а я жить буду только шериф бы не пришел боюсь родители старики про стариков не говорить да пошли вы всех переживу

– Ладно, дед, будь здоров. Не кашляй.

После войны, которая едва не привела мир к гибели, собранные наспех правительства раз и навсегда постановили: «новая жизнь – без богов и волшебства». Потом, разумеется, издали сотню указов, закреплявших право на боевую магию за армиями, право на магию связи – за высшими чиновниками; стали выдавать лицензии на врачебную магию... Словом, власти поделили скудное наследие богов между самыми богатыми и сильными, а простому люду достались лишь законы да налоги. Пользоваться магией в любом виде было запрещено. За это полагалась тюрьма или рудники. Так что обычному сыщику не стоило признаваться, что с помощью собственных природных чар он вытягивает из людей сокровенные мысли.

– День добрый, человече! Покой тебе.

– И тебе, что ли.

– Время найдётся для разговора?

– Время – деньги.

– Ишь ты. И сколько твоё время стоит?

– Десять форинов.

– Пять.

– Десять.

– Шесть.

– Десять.

– Семь. Да что ж такого расскажешь ценного?

– Увижу форины – узнаешь. Десять.

– Восемь. Ладно, девять. Девять! Больше нет с собой, веришь?

– Не-а. Десять.

– Да ты здоров торговаться, я гляжу. Ладно, на вот.

– Давай. Эх!

– Ох! Держи!

– Уй-й!

жмот гад жмот гад

– Вот я неуклюжий. Лбами стукнулись, это надо же! Извиняй, братец. Не болит?

жмот гад жмот что рассказать шериф предупреждал глаза вылупил не болтать с городским узнает убьёт наплету самый хитрый самый умный старики нет стариков не знаю из ума выжили наплету

– Не болит, не болит. Пусти руку-то… Э! А деньги?

– Да я, знаешь, передумал. Дорогое уж очень время твоё. Бывай.

– Ну и пошел нахер.

– Чего сказал-то?

– Ничего, ничего…

Люди всегда любили деньги, ведь деньги, в том виде, в котором они есть, людям дали сами боги. Каждый серебряный форин, что ходил до войны по рукам в Энландрии, когда-то родился в ладонях Владычицы Островов, Прекрасной Хальдер. Теперь Хальдер была мертва, но остались ею созданные монеты. Остался в тех монетах и слабый, но прочно державшийся магический фон – об этом помнили немногие, а умели таким фоном пользоваться и вовсе единицы. Сам Репейник знал всего пару приёмов, вроде трюка, который помог ему выбраться к башне вчерашним вечером. Увы, старинных монет оставалось все меньше и меньше. В голодные годы большую часть денег переплавили, добавив олова, цинка и свинца. Плавка и примеси вытравили божественную магию напрочь.

– Покой, добрый человек! Ну и жара нынче, верно? Я говорю – жарко сегодня, сил нет. А? Нет? Оглох, что ли? Эй, дружище…

– Руку нахрен убрал.

всё оторву растерзаю не скажу про стариков не скажу пусть хоть трижды родители не скажу убью шериф не велел щас в клочья мясо мухи

– РУКУ НАХРЕН УБРАЛ!!!

– Ухожу-ухожу. Ушел. Всё.

«Старики, – думал Джон, вышагивая под палящим солнцем. – Родители. Шериф не велел. Ну и суров же у них шериф. Но что это за родители такие? Чьи?» Боль, тягучая и липкая, ворочалась в затылке, мысли путались. За утро Репейник две дюжины раз затевал разговор с деревенскими, и никто не хотел ему отвечать. Не было толку и от касаний. Все, казалось, что-то знали, что-то важное, но запретное, причем настолько был силен запрет, что даже думали о нем с украдкой. «Родители, – думал Джон. – Старики». Не мог же, в самом деле, этот шериф так всех запугать. Нет, дело тут крылось не в страхе. Джон чувствовал эмоции деревенских, и страха в них не было, во всяком случае, не больше, чем в обычном человеке. Зато вдоволь было чего-то еще: не то стыда, не то сожаления. Словно вся деревня делила общий грех, и об этом грехе было мучительно вспоминать. Что ж, в таком случае стоило искать человека, лишенного стыда, глухого к сожалению и не помнившего своих грехов. Если верить словам старосты, такой человек в деревне имелся.