Огонь сильнее мрака (СИ) - Герасименко Анатолий - Страница 7

Репейник огляделся. Вокруг никого не было. Все-таки в этих провинциальных командировках есть свои плюсы. Вздумай Джон где-нибудь в Дуббинге напасть посреди улицы на констебля, валялся бы уже на нарах, закованный в наручники. А тут – тишь да гладь. Впрочем, в тихом омуте демоны водятся.

– И русалки, – пробормотал Репейник. У него болела голова.

До восьмого номера в начале Главной он дошел без приключений. Дом окружала живая изгородь – сплошная колючая стена дикой ежевики. В изгороди притаилась незаметная маленькая калитка меж двух давно не крашенных столбов. На обоих столбах было скупо вырезано какое-то древнее существо с клешнями и хвостом, такое же, как на главных деревенских воротах. Калитка была не заперта, и Джон, толкнув её, очутился в зеленом ежевичном коридоре. Сверху нависали шпалеры, и колючие плети заползали на них, образуя сводчатый потолок. Репейник прошел до конца этого коридора и вышел во двор. Первым делом он обнаружил подле себя покосившуюся будку, из которой, потягиваясь, вылез здоровенный лохматый пёс без цепи. Он подошел к Репейнику и со слабой надеждой на угощение вильнул хвостом. Репейник потрепал пса по лобастой башке, почесал за ухом, огладил свалявшуюся шерсть на боках. От непривычной ласки пёс разнежился было, замахал шибче хвостом, но вспомнил, что он при исполнении, и с деланным равнодушием отстранился. Джон пожалел, что в кармане не завалялось сухаря. Он любил животных. Их мысли и эмоции были закрыты для сыщика, он мог читать только в людских головах. Потому и не чувствовал боли, когда гладил обидчивых недотрог-кошек или валял по земле добродушных псов, разметавших по воздуху лапы. За любое же прикосновение к человеку приходилось расплачиваться мигренью. От этого могла немного помочь привычка носить, не снимая, перчатки. От этого неплохо спасала профессия сыщика – любой человек инстинктивно старается держаться от сыщика подальше. Но лучше всего от мигреней помогало одиночество…

Кто-то зашаркал ногами, закашлял, сплюнул. Из-за кустов выдвинулся старик, сухопарый и долговязый; выше пояса он был гол, на впалой загорелой груди пробивался редкий сивый волос. Глаза, приобретшие от возраста чайный оттенок, неотрывно смотрели на Джона.

– Покой, – сказал Репейник. Старик кивнул. Джон знал, что надо первому начать разговор, знал и то, с чего полагается начинать такие разговоры. Но он совершенно растерял все заготовленные фразы. К тому же, мешала сосредоточиться боль в голове. Старик смотрел на него, солнце жарило с безоблачного неба, и ужасно хотелось пить.

– У вас воды не будет? – спросил вдруг Джон. – Жажда замучила.

Старик опять кивнул. Шаркая ногами в раздрызганных ботинках, он развернулся и скрылся в доме. Репейник окинул взглядом двор. Здесь жили плохо. Не бедно – потому что сновали под ногами серенькие куры, висел над колодцем, тускло светя медью, паровой насос, да и дом был двухэтажный, каменный – а просто неустроенно, грязно. Наличники лет двадцать никто не красил, кладка вокруг колодца местами обвалилась, труба на крыше стояла косо и была чёрной от жирной копоти. Сорная трава подбиралась к самому дому, огород зарос бурьяном. Создавалось впечатление, что хозяева делали всё через силу, нехотя.

Пёс утратил к Джону интерес, зевнул с прискуливанием, развернулся и побрел, не оглядываясь, прочь. Скрипнула на несмазанных петлях дверь. Репейник обернулся: старик шел к нему с кружкой воды. «Спасибо», – сказал Джон, принял кружку и залпом выпил, ощутив затхлый вкус. Вода, однако, была холодная, и от этого стало легче голове.

– Пойдем уж, сыщик, – сказал хозяин. – Потолкуем, раз пришёл.

Репейник вслед за стариком перешагнул порог дома. Внутри царил полумрак, было душно, воздух пах лекарствами и прелыми тряпками. Из тесной прихожей вышли в кухню, просторную, с большим столом и целым взводом узких высоких шкафчиков вдоль стены. Здесь было так же темно, как в прихожей: маленькое окно закрывала плотная занавеска, сквозь которую дневной свет проникал, словно испачкавшись и оттого потускнев. За столом, в углу кто-то сидел – привалившись к стене, почти не шевелясь, бледный, как призрак. «Покой вам», – сказал Репейник. Призрак не отреагировал.

– Глухая она, – буркнул хозяин. Репейник разглядел, что это женщина, старуха в головном платке. – Давно оглохла. А может, что и слышит, да не отвечает никогда.

Старик примостился за столом, кивнул Джону: садись, мол, рядом. По идее, Репейнику полагалось устроиться напротив хозяина, потому что предстояла не дружеская беседа, а какой-никакой, но допрос; однако сидеть на кухне больше было негде. Поколебавшись, Джон опустился на скамью подле старика, почти соприкоснувшись с ним локтями.

– Мне таить нечего, – произнес старик и замолчал. Потом он положил руки на стол, и пальцы засуетились, совершая мелкую, бесполезную работу: подбирали и отбрасывали крошки, разравнивали скатерть, колупали засохшее пятно.

Репейник сказал:

– Меня зовут Джон.

– Знаю, – откликнулся старик. – Рассказали уже.

В который раз Репейник подивился скорости распространения деревенских слухов.

– Корден, – вдруг сказал старик решительно и внятно. – Робарт Корден, так меня звать. Ну, а это Вилиан, – он махнул рукой в сторону женщины. Та не пошевельнулась, и Репейник заметил, что рука старика дрожит.

– Рад знакомству, господин Корден, – сказал Джон.

Старик кивнул, нахмурив брови.

– Роб и Вили, – сказал он и ещё несколько раз кивнул. – Роб и Вили Кордены, тут нас все знают.

Затем он с силой провел по коленям трясущимися ладонями, взглянул на Джона и произнес:

– А дочку мы назвали Джилена. Джил…

Он снова замолчал, отвернувшись от Джона и гладя колени. Репейник ждал. Корден встал, прошаркал в дальний угол, раскрыл с душераздирающим скрипом один из шкафчиков. Туго звякнуло стекло, послышались судорожные редкие глотки, потом шкаф еще раз скрипнул, закрываясь, и Корден вернулся за стол. Сев, он длинно выдохнул, и по кухне поплыл запах виски.

Репейник ждал.

Старик начал рассказывать. Поначалу он то и дело замолкал, но Джон не понукал его, и Корден, откашлявшись, продолжал рассказ, сбивчивый, нескладный, полный временной путаницы, смутных привязок к местным событиям и логических провалов. Примерно через час перед Джоном сложилась вся история.

Давным-давно, лет сто назад, в реке Марволайн пропала рыба, прежде ловившаяся в огромном изобилии. Пропала вся, напрочь: рыбаки день за днем выбирали из сетей только водоросли да ил, в руки им не попадалось ни пескарика, ни крошечной уклейки. Исчезли даже мальки, рыба словно растворилась в воде. Поначалу надеялись, что добыча вернется, думали на погоду, на жаркое лето, но жара кончилась, пошли дожди, а ничего не изменилось. Тогда решили, что дело в колдовстве (всё было еще до войны). Выписали для очищения вод монаха из монастыря Хальдер, монах целую неделю бродил по берегу и пел заклинания, обмахиваясь амулетами – не помогло. Под конец подумали на старенького бобыля-знахаря, дескать, наводит порчу, и прогнали его вон из деревни, со скандалом и побоями, но и это ничего не изменило. Неделя шла за неделей, лето перевалило за середину и катилось к Лунассу, а рыба все не возвращалась. Зимние припасы давно подъели, и люди потихоньку начали голодать.

Но это было пустяком по сравнению с тем, что их ждало осенью. В первых числах Фомхайра в деревню приезжали сборщики подати – взимали дань, причитавшуюся богине. Обычно из деревни в метрополию уходил воз, доверху полный копченой рыбой, да не абы какой рыбой, а самой жирной и крупной, сборщики мелочь не брали. Теперь же по всем коптильням едва можно было наскрести на треть такого воза, да и то – всё прошлогоднее, с душком. Время тогда было суровым, законы – лютыми. Деревня, не выполнившая оброк, переходила в распоряжение Прекрасной Хальдер со всеми жителями. Людей могли согнать на работы, увести за тридевять земель, даже, по слухам, сдать на опыты в один из монастырей (куда, опять же, по слухам, частенько наведывалась сама Прекрасная). Нет, дань нужно было платить вовремя. Положение складывалось отчаянное.