Лирика - Петрарка Франческо - Страница 26

Взамен оставя от себя лишь имя.

CCXCII

Я припадал к ее стопам в стихах,

Сердечным жаром наполняя звуки,

И сам с собою пребывал в разлуке:

Сам - на земле, а думы - в облаках.

Я пел о золотых ее кудрях,

Я воспевал ее глаза и руки,

Блаженством райским почитая муки,

И вот теперь она - холодный прах.

А я без маяка, в скорлупке сирой

Сквозь шторм, который для меня не внове,

Плыву по жизни, правя наугад.

Да оборвется здесь на полуслове

Любовный стих! Певец устал, и лира

Настроена на самый скорбный лад.

CCXCIII

Коль скоро я предвидеть был бы в силе

Успех стихов, где я вздыхал о ней,

Они росли бы и числом скорей

И большим блеском отличались в стиле.

Но Муза верная моя в могиле,

И, продолженье песен прежних дней,

Не станут строфы новые светлей,

Не станут благозвучнее, чем были.

Когда-то не о славе думал я,

Но лишь о том мечтал, чтоб каждый слог

Биеньем сердца был в составе слова.

Теперь бы я творить для славы мог,

Но не бывать тому: любовь моя

Зовет меня - усталого, немого.

CCXCIV

Она жила во мне, она была жива,

Я в сердце жалкое впустил ее - синьору.

Увы, все кончено. Где мне найти опору?

Я мертв, а ей дано бессмертье божества.

Душе ограбленной утратить все права,

Любви потерянной скитаться без призору,

Дрожать от жалости плите надгробной впору,

И некому их боль переложить в слова.

Их безутешный плач извне услышать трудно,

Он глубоко во мне, а я от горя глух,

И впредь мне горевать и впредь страдать от ран.

Воистину мы прах и сиротливый дух,

Воистину - слепцы, а жажда безрассудна,

Воистину мечты в себе таят обман.

CCXCV

Что делать с мыслями? Бывало, всякий раз

Они лишь об одном предмете толковали:

"Она корит себя за наши все печали,

Она тревожится и думает о нас".

Надежды этой луч и ныне не погас:

Она внимает мне из поднебесной дали

С тех пор, как дни ее земные миновали,

С тех пор, как наступил ее последний час.

Счастливая душа! Небесное созданье!

Чудесная краса, которой равных нет!

Она в свой прежний рай вернулась, где по праву

Блаженство ей дано за все благодеянья!

А здесь, в кругу живых, ее безгрешный свет

И жар моей любви ей даровали славу.

CCXCVI

Я прежде склонен был во всем себя винить,

А ныне был бы рад своей былой неволе

И этой сладостной и этой горькой боли,

Которую сумел потайно сохранить.

О Парки злобные! Вы оборвали нить

Единственной судьбы, столь милой мне в юдоли,

У золотой стрелы вы древко раскололи,

А я для острия был счастлив грудь открыть.

Когда она жила, мой дух отверг свободу,

И радости, и жизнь, и сладостный покой,

Все это обрело и смысл и образ новый.

Напевам, сложенным кому-нибудь в угоду,

Я стоны предпочел во имя той, одной,

И гибельный удар, и вечные оковы.

CCXCVII

В ней добродетель слиться с красотою

Смогли в столь небывалом единенье,

Что в душу к ней не занесли смятенья,

Не мучили присущей им враждою.

Смерть разделила их своей косою:

Одна - навеки неба украшенье,

В земле - другая. Кротких глаз свеченье

Поглощено могилой роковою.

Коль вслед любви, почиющей во гробе,

Ее устам, речам, очам (фиалам

Небесным, что досель мой дух тревожат)

Отправиться - мой час пока не пробил,

То имени блаженному, быть может,

Я послужу еще пером усталым.

CCXCVHI

Оглядываюсь на года былого:

Их бег мои развеял помышленья,

Смел пламень леденящего горенья,

Смел след покоя, горького и злого.

Любовным снам я не поверю снова:

Разбиты оба жизни утоленья:

То - в небесах, а то - добыча тленья;

Приятью мук утрачена основа.

Я потрясен и зрю себя столь нищим,

Что в зависть мне нижайшая судьбина:

Сам пред собой я в жалости и страхе.

Звезда моя! Судьба моя! Кончина

И белый день над жалким пепелищем!

Низринут вами, я лежу во прахе.

CCXCES

Где ясное лицо, чей взгляд мне был приказом?

Я следовал за ним всему наперекор.

Где озаряющий мою дорогу взор,

Две путевых звезды, подобные алмазам?

Где благочестие, где знание и разум,

Где сладостная речь и тихий разговор?

Где чудо красоты, чей образ с давних пор

Преследовал, и влек, и удалялся разом?

Где ласковая сень высокого чела,

Дарившая в жару дыхание прохлады,

И мысль высокую, и обаянье грез?

Где та, что за руку мою судьбу вела?

Мир обездоленный лишен своей услады

И взор мой горестный, почти слепой от слез.

CCC

Завидую тебе, могильный прах,

Ты жадно прячешь ту, о ком тоскую,

Ты отнял у меня мою благую,

Мою опору в жизненных боях.

Завидую вам, духи, в небесах,

Вы приняли подругу молодую

В свой светлый круг, которого взыскую,

И отказали мне в ее лучах.

Завидую, в блаженной их судьбе,

Тем избранным, что созерцают ныне

Святой и тихий блеск ее чела.

Завидую, Врагиня-Смерть, тебе,

Ты жизнь ее в предел свой унесла,

Меня ж оставила в земной пустыне.

CCCI

Дол, полный звуков пеней повторенных,

Река, где токи есть моей слезницы;

Лесные звери, стаи вольной птицы

И рыбок, пленниц берегов зеленых;

Струи моих вздыханий воспаленных;

Мест, милых мне, обидные границы;

Холмов, теперь досадных, вереницы,

Где ждет Амур, как прежде, дум влюбленных,

Ваш вид все тот же, что давно мне ведом,

Но я не тот: где радостью все было,

Живут во мне безмерные страданья.

Тут счастье зрел воочью. Прежним следом

Туда, где бестелесной воспарила,

Отдав земле всю роскошь одеянья.

CCCII

Восхитила мой дух за грань вселенной

Тоска по той, что от земли взята;

И я вступил чрез райские врата

В круг третий душ. Сколь менее надменной

Она предстала в красоте нетленной!

Мне руку дав, промолвила: "Я та,

Что страсть твою гнала. Но маета

Недолго длилась, и неизреченный

Мне дан покой. Тебя лишь возле нет,

Но ты придешь, - и дольнего покрова,

Что ты любил. Будь верен; я - твой свет".

Что ж руку отняла и смолкло слово?

Ах, если б сладкий все звучал привет,

Земного дня я б не увидел снова!