Между Раем и Адом (СИ) - Шай Фелиция - Страница 2

Ссоры, ругань, натянутое перемирие — это, безусловно давило, но, на самом деле, я бы с радостью вернула то время, когда все шло относительно мирным чередом. Когда в нашей гостиной горел теплый камин, мы сидели с Эмми и учили ее языкам, мама напевала старинные песни небес, а отец занимался с Катрин, рассказывая ей последние новости Рая и готовя к будущей важной роли. В воздухе витал аромат травяного чая с лавандой, который так любили в нашей семье. Изобретательные смертные делали достаточно занимательные вещи. На самом деле за ними было интересно наблюдать, ведь они росли, строили целые города и возводили памятники, что до сих пор стоят и радуют глаз. Мы просто наблюдали, а время, не подвластное даже самому Богу, быстро пробегало, стирая весь этот уют в песок прошлого.

В один из дней отец быстро вошел в залу. Я с Эмми и мамой сидела на диванах в гостиной и читали книги. Глухой голос в приказном тоне сообщил всего лишь одну единственную фразу: «Пенелопа, пора». Сердце в груди пропустило удар. Показалось, будто всего на одно мгновение я стала смертной и именно сейчас мне перестало хватать воздуха. Мои чувства невозможно описать словами, я не понимала почему у отца такое серьезное лицо. Точнее… надеялась, что не понимала. Ведь промелькнувшие в голове мысли — лишь страшные догадки, что похожи на ужасный сон, от которого хотелось бы освободиться теплое утро.

Однако… Это не было просто тревогой.

Мать кивнула. Тяжелой рукой она отложила книгу и кивнула мне на Эмми, чтобы я увела ее наверх в комнату. Я оставила младшую там, а сама выглянула в коридор и осторожно прокралась к комнате родителей, все еще надеясь на лучший исход.

Миниатюрный силует матери стоял перед высоким платяным шкафом, украшенным золотой резьбой, а рука будто бы не желала дергать за ручку. Пенелопа хотела растянуть это мгновение — просто побыть в доме, все еще надеется, что отец пошутил и ничего не происходит, а я про себя уже молилась, чтобы из непроглядной темноты шкафа не показалось лезвие. Последующие действия будто происходили в замедленной съемке — мать медленно открывает шкаф, осторожно, будто пробуя темноту на предмет чего-то опасного, протягивает внутрь руку и после вынимает оттуда ножны, а из них — полуторный ангельский меч. «Война», — промелькнуло в моей голове. Сердце бешено заколотилось в груди. Все тело будто бы парализовало и я не могла сдвинуться с места. Война… Какое ужасное слово для целой семьи, в которой воевать обязаны все, кроме детей. Мы оставались сами на себя, одни.

Как отвратительно и глупо. Мы ведь не смертные. Мы не должны устраивать резню, иначе чем бы мы тогда от них отличались? Да, еще тогда я поняла, что существенного различия в наших поступках нет. Мы просто обладаем силой, знанием, вечной жизнью. Не больше. Горькая обида во мне кричала и терзала сердце. Боль…жгучая, режущая и пронзающая саму душу. Было такое чувство, будто саму ранили ангельским клинком в грудь и медленно вытягивали жизнь.

Последующие дни казались вечностью. Я играла с Эмми, периодически ровным взглядом провожала Катрин и еще парочку архангелов в доспехах и все молилась, чтобы родители вернулись целыми. Даже отца я была бы рада видеть, только пусть скажет, что все позади и мы вновь дружная семья. Что наши вечера снова продляться, что будет травяной чай, потрескивающий камин и завораживающие песни матери.

К сожалению, судьба решила иначе.

Я помню, как сидела дома с Эмми. Вроде, мы читали сказки и легенды, стараясь отвлечь себя от тревожных мыслей.

— И вот гора разверзлась, а оттуда показался ма-аленький сурок, который и пугал такого же маленького, как и он сам херувима, — улыбнулась я, следя пальцем за текстом и Эмми рядом рассмеялась.

Звенящий голосок прервал громкий хлопок открывающихся и ударяющихся о стену дверей. «Что-то не так», — сразу подумала я. Руки похолодели и задрожали. Я даже не уследила, что за мной, сорвавшейся с места, тут же побежала и Эмми. Если бы я знала, что произошло… Быстро сбежав пол лестнице вниз, я увидела, как отец вносит в дом на руках маму. Закрыть бы глаза и не видеть этого. Не знать, что произошло с мамой, верить, что вернется. Тогда незнание мне показалось лучшим вариантом, чем понимание произошедшего.

— Она ранена? — спросила я с надеждой в голосе. «О, Великие Силы, прошу, пусть она будет просто ранена», — молилась я про себя, не допуская, не давая себе думать о том, что это конец, что стены этого поместья более не услышат ее мелодичного голоса и звонкого смеха. Я не хотела терять столь дорогого человека. Однако по слезам Катрин все поняла. Сестра никогда не плакала прилюдно, ровным счетом, как и отец, но сейчас и на его лице были слезы. Ноги стали ватными, а голова тяжелой.

Смерть… Отец часто повторял, что она когда-нибудь придет за всеми, но почему именно за ней? За что?

Я не помнила как, но откуда-то во мне нашлись силы, чтобы подойти к ним. Отец положил мать на диван, после чего подошел ко мне. Кажется, он хотел спросить как я и прикосновение его руки вывело меня из оцепенения. Будто бы со рта сняли повязку и дали возможность говорить. Точнее кричать.

— Какого черта ты не защитил ее!? — накинулась я на Михаила со слезами на глазах. Для меня самой это было неожиданно, но гнев и печаль захлестнули меня с головой, абсолютно не давая подумать.

— Какого черта ты вообще отправил ее на эту проклятую войну!? — я буквально задыхалась от горя и слёз.

— Нет! Мамочка! Нет! — я и забыла, что рыжик побежала следом за мной. Забыла, что она тут.

Эмс подбежала к дивану и принялась плакать, как никогда в жизни. Она брала маму за руку и только и делала, что кричала:

— Мамочка, прошу! Проснись! Не спи, открой глаза, я по тебе скучала! Пож-жалуйста… П-проснись… Мамочка… — с каждым словом ее голос становился все тише и глуше от слез, что душили ее и не давали сказать и маленького слова. Кажется, я уже никогда не забуду этот крик и всхдипы. Я должна была ее успокоить, но вместо этого кинулась в гневе к отцу. Будто хотела защитить маму от него, но было поздно.

Непроизвольно, в каком-то состоянии аффекта, словно так и должно было быть, я со всей силы, наотмашь ударила его по щеке.

Пожалуй, это единственный поступок, за которое мне невероятно стыдно перед отцом. Почему-то мой разум не принимал в расчет то, что он ее любил. Тогда мною двигал один гнев. Змеем искусителем он шептал мне, что именно отец тогда пришел домой, отправляя мать на битву, он ей говорил, что пасть в битве за Рай — честь для настоящего ангела. А мама любила и потому верила.

Кажется, я хотела вновь ударить отца, но и замахнуться не успела, ибо почувствовала, как невидимая сила откидывает меня к стене и впечатывает так, что, будь я простым смертным, то тут же переломала бы все ребра. Моя сестра… Точно, она же шла рядом, так же печально смотрела на труп матери, но будто бы полностью поддерживала мысль, что она погибла не зря.

Катрин решила встать на защиту отца, показывая всю свою правильность. Её безумная любовь иногда переходила все границы, как, например, сейчас. Тогда она впервые так сильно ударила меня и назвала демоном. Называла тварью и шипела подобно змее. Это шипение порой переходило на крик, что заставлял чувствовать себя еще хуже. Более того, с каждым ее словом я чувствовала свою вину. Она кричала о том, как отец ее любил и всеми силами пытался защитить.

Я же эгоистично думала только о том, что больше нет моей поддержки, забывшись, что какой бы тварью моя близняшка не была, она не меньше любила мать. Я уже была готова признать свою ошибку и извиниться перед отцом, как решающие слова из длинной тирады Катрин меня вывели из себя

— Это был ее долг — защищать Рай. И погибла мать с честью, — прошипела Катрин, наклоняясь ко мне.

Она пыталась быть гордой, пыталась показать, что смерть матери — та самая потеря, которая «должна делать нас сильнее», именно так нам говорили в школе о павших солдатах, но я то видела. Я видела, как у нее по щекам катятся слезы. Они выдавали ее с потрохами и, если бы не все эти крики, не культ погибшего героя, быть может, я бы даже попыталась ее обнять. Это выглядело крайне странно — гордость на лице, а в слезах столько боли и отчаяния, сколько я ни разу не видела.