Лес за стеной (СИ) - Жнец Анна - Страница 2

— Время, — напомнила я шёпотом. — Не забывай о времени. Мы зашли слишком далеко. Мне тут не нравится.

Я проводила взглядом разбитый фонарь. Лампочка уцелела, но плафон стал похож на луну, от которой откусили кусок. Раххан затащила меня в проход между бараками.

Там нас уже ждали.

Вскрикнув, я вцепилась в сестру. Поморщившись, Раххан отодрала от себя мои пальцы.

В тупике, которым заканчивался проход, стоял гигантский ворон — так мне показалось сначала. На самом деле это был мужчина в чёрном плаще и капюшоне, надвинутом на глаза, — иноверец из Союза Свободных Стран, что отвергли учение великого рогатого бога. Нашивка на груди — предельно упрощённое изображение весов — указывала, что перед нами не бандит и даже не обычный лавочник, а чужеземный торговец. Ткань его просторных одеяний топорщилась: под плащом незнакомец что-то скрывал.

Он поднял голову. Из темноты под капюшоном, где я тщетно пыталась разглядеть лицо, вырвалась струя дыма.

— Всё-таки пришла, — прохрипел свободный, поднося сигарету к невидимым во мраке губам.

Раххан напряглась и нащупала мою ладонь:

— Принёс?

Судя по звуку, чужестранец усмехнулся. В темноте под капюшоном сверкнуло золотом. Должно быть, зуб.

Я попятилась. Происходящее пугало. Раххан тянула меня вперёд, я же упиралась изо всех сил, но тут полы плаща распахнулись, и мы с сестрой ахнули. Из груди в горло, а затем и по всему телу растеклась щекотная волна пузырьков.

— О Всесильный, это же…

Внутри трепетало. Я поняла, что завороженно тяну руку и едва дышу. В маленькой коробке с прозрачной передней стенкой…

Чужестранец запахнул плащ и оскалился. Снова сверкнул золотой зуб.

— Сначала плата.

Чтобы коснуться увиденного, я бы продала душу, но самое удручающее в этом и заключалось: ничего, кроме души, у меня и не было.

— Можно посмотреть ещё раз?

Сердце колотилось. Пальцы покалывало. Тело сделалось лёгким, невесомым, словно там, за оболочкой из кожи, был воздух. А ещё там была струна, о наличии которой я не подозревала и которая, потревоженная, теперь пронзительно, просяще звенела.

Незнакомец покачал головой и повторил:

— Плата.

Увиденное стоило и наших гудящих, сбитых в кровь ног, и страхов, которых я натерпелась в этих глухих переулках, и даже риска не успеть домой до комендантского часа. Оно стоило всего. Но ни у меня, ни у Раххан не было и ломаного гроша, чтобы заплатить за возможность подержать в руках чудо.

В огорчении я топнула ногой, словно пятилетняя девочка, которой в этот момент себя почувствовала. То, что чужеземец прятал за пазухой, было мне необходимо до зуда в пальцах. И, судя по выражению лица, сестре — тоже.

— Я заплачу, — сказала Раххан. Поджала губы и решительно вскинула подбородок. — Магграх, подожди за углом.

— Я…

— Ступай!

— Но у тебя нет денег!

— Пожалуйста!

Я попятилась, по-прежнему ощущая за рёбрами колебания странной, пронзительно звенящей струны. Невидимая нить тянулась по воздуху, соединяя сердце и то удивительное, что было безжалостно скрыто чужой пыльной тканью.

Перед тем как завернуть за угол, я успела заметить, как упал с головы незнакомца капюшон. Там, где я ожидала увидеть лицо, его не оказалось: голова мужчины была замотана чёрными тряпками, открытыми оставались только глаза и рот. Масленый взгляд и похотливо изогнутые, лоснящиеся от слюны губы.

Оглянувшись, сестра кивнула, и я скрылась за поворотом.

Кирпичная кладка за спиной была холодной и шершавой. Я стояла, зажмурившись и заткнув уши. Считала до ста и обратно. Колени тряслись. С крыши капало. Рядом в куче отбросов копошились крысы. В трущобах всегда было чем поживиться. Гробовщики и стражи Сераписа сюде не совались. Трупы убитых лежали в подворотнях неделями.

Спустя вечность сестра сжала мои ладони и отвела от ушей. Обняла, и мы стояли так, пока вечерний воздух холодил мои влажные щёки. Потом Раххан отстранилась.

— Восемь часов, — сказала она.

Возвращались медленно — боялись привлечь внимание стуком каблуков. Чудо, обошедшееся ей так дорого, Раххан убрала в холщовую сумку, с которой обычно ходила на рынок за продуктами к ужину. Солнце горело между золотыми рогами Сераписа — грандиозной статуи, взирающей на город с двадцатиметрового постамента.

— Оно того стоило? — спросила я, боясь взглянуть на сестру.

Раххан прижала сумку к груди и нежно погладила. Она молчала с тех пор, как мы оставили позади злополучный тупик.

— Теперь ты не выйдешь замуж.

Раххан смотрела вперёд. Хотелось взять её за руку, но я не решалась.

— Если женихи от тебя откажутся, если ты навсегда останешься в отцовском доме… — меня передёрнуло, — они… отец и брат… ты же понимаешь… они сделают твою жизнь невыносимой. Или даже…

«Я не буду об этом думать».

Пальцы смяли холщовую ткань.

— Она со мной говорила, — глухо прошептала сестра и закусила губу. Кожа на лбу собралась складками.

— Она?

— Да.

Я нахмурилась:

— Кто — она?

Раххан повела плечом:

— Не знаю. Она.

— И как она выглядела?

Сестра промолчала.

Солнце опускалось к ногам Сераписа, готовое исчезнуть за постаментом. Тени на асфальте удлинялись.

— Я её не видела, — сказала Раххан, когда я решила, что сестра не ответит.

— Она приказала тебе достать это? — я кивнула на сумку.

Раххан покачала головой:

— Нет. Ты не понимаешь.

Я и правда не понимала, но больше не приставала к сестре с расспросами: та рассказывала ровно столько, сколько считала нужным, и сейчас не была настроена на беседу.

Мы шли и шли, слишком погружённые в мысли, чтобы быть осторожными. Раххан прижимала к себе сумку бережно, даже благоговейно, словно несла младенца. Хотелось развернуть ткань и снова взглянуть на чудо, но просить об этом казалось неправильным.

«Отец нас убьёт».

Я представила, как забираюсь в машину: открываю дверцу отцовского пикапа и опускаюсь на скользкое кожаное сидение. Стискиваю руль влажными пальцами. Давлю на педаль. Колёса начинают вращаться, и горящая полоса заката над пустынной трассой — единственной, ведущей из города, — приближается, а красные башни, суровые статуи, бликующие свечки из стекла и бетона отражаются в зеркале заднего вида, маленькие, далёкие.

Меня бы задержали на первом же пропускном пункте. Да и водить автомобиль я не умела. Садиться за руль — преступление. В Ахароне для женщин преступление почти всё.

Мы обогнули трёхэтажный храм с крыльцом в виде бычьей головы. Я посмотрела на алеющее небо — и тут в тишине выстрелом раздалось:

— Стоять!

Я споткнулась. Раххан судорожно прижала к себе сумку. На другой стороне дороги под мерцающим фонарём стояли двое в красной форме блюстителей нравов. Патруль.

— Бежим! — крикнула сестра и толкнула меня в плечо, избавляя от оцепенения.

Туфли загрохотали по асфальту. Взорвали тишину безлюдных улиц. Поворот. Ещё один. Храм. Залитый бетоном пруд. Аллея Статуй с жуткими зрячими глазами.

«Если отец узнает…» — меня затошнило.

Оглянулась: стражи Сераписа бежали быстро, расстояние между нами стремительно сокращалось.

— Стоять! Именем Быка приказываю остановиться!

Нас догонят! Догонят! Догонят!

Жилые дома. Площадь с ненавистным столбом. Спина Раххан. Каштановые волосы, поймавшие последний луч солнца. Сестра скинула туфли и неслась босиком, оставляя на асфальте кровавые пятна. Я последовала её примеру и тоже избавилась от обуви. Иначе было не оторваться.

Если нас схватят, то что сделают? А вдруг потащат на площадь, бросят на колени и побьют палками в назидание остальным?

Быстрее, Раххан, быстрее!

Что же ты натворила?! Если попадёмся, если опозорим семью…

— К рынку! — крикнула сестра через плечо.

Я почти её догнала.

— Стойте, иначе будет хуже!

Да куда уж хуже? Отец наверняка об этом узнает…

Я разрыдалась.