Невеста эльфийских кровей - Караюз Алина - Страница 5

— Ах ты, гадина! Я тебе такую партию сделала! В люди вывела! Самого эрла на блюдечке принесла! Могла жить и как сыр в масле кататься. А ты вот как мне отплатила?!

— Матушка, клянусь, это не я! Я ничего дурного не сделала!

Ринка пыталась уклониться от несправедливых пощечин, но Ильза не слышала никого, кроме себя. Страх за собственное благополучие сделал ее глухой.

Наконец, устав кричать и ругаться, она оттолкнула воспитанницу, и та упала на грязный пол, заливаясь слезами.

— Матушка, клянусь, это не я! — повторила девушка в сотый раз.

— Что «не я»? — передразнила Ильза, окидывая ее злобным взглядом. — Надо было тебя отдать колдуну, когда он просил. Так нет же, пожалела на свою голову! Пригрела змею на груди!

Ринка лежала, сжавшись в комочек, и плакала навзрыд. От рыданий вздрагивали узкие плечи, а на щеках горели следы от ударов.

— Все, не реви, — пробурчала Ильза, чувствуя, что гнев утихает. — Рассказывай, что случилось.

— М-да, — подытожила она спустя полчаса, когда Ринка, размазывая слезы, икая и захлебываясь словами, озвучила свою версию. — Не учла я, что старик так быстро помрет. Брак-то он хоть успел закрепить?

— П-поцелуем?

— Петушком своим, дура! — Ильза беззлобно выругалась. — Было у вас что или нет, признавайся как на духу!

Ринка энергично замотала головой. Стоило лишь вспомнить престарелого эрла, его мутный взгляд и прикосновение вялых губ, как к горлу опять подкатил горький ком. Наверное, если бы он не помер, то она сама отдала бы душу Пресветлой.

— Понятно, — вздохнула Ильза. — Дура ты, девка. Такой шанс упустила! Теперь еще Герхард этот обвиняет тебя в смерти отца и требует справедливого наказания. Око за око. А судья Глиммер близкий друг покойного эрла, так что сама понимаешь.

Немного подумав, она добавила:

— Ладно, придумаю что-нибудь, ты же мне не чужая. Столько лет растила тебя, почитай с самых пеленок. Найду хорошего адвоката, может и выгорит что.

— Спасибо, матушка…

— Рано благодаришь. Если вытащу тебя отсюда, то весь век не расплатишься!

Она ушла, пообещав передать немного еды и одежды. А Ринка осталась, жадно вслушиваясь в удаляющиеся шаги. Ей казалось, что вместе с матушкой Ильзой от нее уходит прошлое, проведенное в монастырских стенах. И единственный шанс на спасение.

Городская тюрьма жила своей жизнью. В соседних камерах кто-то рыдал, стучал в стены, пел срамные песни. Слышались ругань и жалобы, окрики караульных.

Три раза в день приносили еду. Безвкусную серую массу, лежавшую в деревянной плошке липким комком. Есть ее полагалось руками, поскольку приборов узникам никто не давал.

Ринка добросовестно ковырялась в тарелке. Каша была отвратительной что на вид, что на вкус. Даже в монастыре готовили лучше. Но девушка заставляла себя это есть. Ей нужны были силы.

Теперь, когда наступил новый день, а из окошка под потолком в камеру лился солнечный свет, ужасы прошлой ночи начали отступать. На смену беспомощности и страху пришло желание жить.

Матушка обещала помочь, значит поможет. Ринка верила в это так же свято, как и в то, что Пресветлая Орриет слышит ее молитвы.

А потом заявился Герхард. Ринка сразу узнала его. Метнулась диким зверьком вглубь камеры, только глаза засверкали из-под нечесаных волос.

Держа у носа надушенный платок, новоиспеченный эрл произнес:

— Я пришел повторить свое предложение.

Это было противно и мерзко. Ринке казалось, что ее выкупали в нечистотах. Но даже если бы от ответа зависела ее жизнь, она бы все равно ответила «нет».

Герхард ушел не сразу. Он долго стоял, покачиваясь с пятки на носок. Увещевал, обещая всевозможные блага. Ждал, что она изменит решение.

Не изменила.

Хотя сердечко сжималось при мысли о будущем, которого может не быть.

Оставшись одна, Ринка снова плакала. На этот раз тихо, без всхлипов. Просто слезы сами текли. А еще от тюремной каши разболелся желудок. Но это было только начало. Вскоре на коже появилась мелкая сыпь, которая нещадно чесалась. Начала чесаться и голова.

Ночью Ринка почти не спала. Ей постоянно слышались шорохи по углам и казалось, что из темноты вот-вот покажется острая мордочка крысы.

Да и шумные соседи не способствовали мирному сну. Кто-то из них с наступлением темноты начинал выть на одной ноте, точно волк на луну. Ринка слушала вой безумца, сжавшись на рваном тюфяке. Она даже представить себе боялась, сколько времени нужно провести в этой тюрьме, чтобы забыть все слова…

Потом были долгие, томительные дни. Похожие один на другой, выматывающие душу и тело.

Ринку под конвоем водили в комнату с серыми стенами. Она видела себя словно со стороны: маленькая, худая, грязная. В принесенном матушкой Ильзой платье из колючей шерсти, что могло заменить власяницу…

И два вооруженных стражника по бокам.

В серой комнате за большим столом, заваленном бумагами, ждал следователь — мэтр Лавьер. Пышущий здоровьем, круглолицый человек с подкрученными усами. От него пахло домашней стряпней и табаком. Он носил мундир с блестящими пуговицами, постоянно промокал лысину большим клетчатым платком и им же вытирал круглые стекла очков.

А еще он без конца задавал одни и те же вопросы.

Сначала Ринка пыталась отвечать медленно, вдумчиво, вспоминая подробности. Но он ее будто не слышал, снова и снова заставляя по кругу рассказывать, что случилось в тот вечер. Кивал сам себе, избегая смотреть ей в глаза, что-то записывал в толстую тетрадь, похожую на гроссбух экономки. И спрашивал заново.

Голодная, уставшая, почти отупевшая от происходящего, Ринка уже машинально отвечала «да» или «нет». И голос ее с каждым разом становился все тише.

Только в первый день, когда она заикнулась о своих подозрениях и поползновениях Герхарда, он вскинул голову и строго посмотрел на нее.

— Хочешь опорочить доброе имя эрла Тамаска? Это тебе не поможет. Герхард достойный молодой человек и мой зять, между прочим. А вот твоей порченой крови доверия нет.

С минуту они смотрели друг другу в глаза, пока следователь, выругавшись, не отвернулся. Дрогнувшей рукой он снял очки, долго протирал их, избегая смотреть на девушку. Потом достал из коробочки на столе щепотку табачной крошки, набил трубку и сделал несколько глубоких затяжек.

— Продолжим.

На третий день она все же не выдержала.

— Вы меня ненавидите? — спросила в упор вместо того, чтобы в сотый раз отвечать на один и тот же вопрос.

Лицо мэтра Лавьера пошло пунцовыми пятнами.

— А за что мне тебя любить? — он промокнул вспотевшую лысину.

— Не за что, — согласилась она. — Но я ничем не заслужила вашей ненависти.

Он снова посмотрел на нее. Вскинул взгляд и отвел, словно испугавшись. Но Ринка успела заметить жалость, мелькнувшую на дне его глаз.

— Что плохого я сделала? — повторила она с внезапно проснувшимся упрямством. — Я хочу знать.

— Ишь какая, хочет она. А кто ж вас, полукровок, любит? Ты об этом не думала?

— Я не виновата, что я полукровка. И я не выбирала родителей.

Ринка сама не знала, откуда у нее взялось столько дерзости. Никогда она не перечила старшим, была тихой, послушной. А тут вдруг голос прорезался.

Может от того, что терять уже нечего?

— Ты мне поговори! — рявкнул следователь. И для вящей убедительности хлопнул рукой по столу. — Хочешь знать, за что вашего брата недолюбливают? Так я тебе расскажу. Эльфов никогда не любили в наших краях, а вот они одно время повадились приходить. Налетали как саранча, завораживали наших женщин и с собой уводили.

Ринка совсем не это ожидала услышать. Живя в монастыре, она не раз пыталась выяснить хоть что-нибудь о своем происхождении и эльфийских корнях, но любые расспросы на эту тему немедленно пресекались. Пару раз матушка Ильза даже выдрала девушку дубовыми розгами, вымоченными в соленом растворе, и заставила стоять на горохе, трижды по десять раз читая молитву покаяния. «Любопытство есть смертный грех!» — приговаривала она, орудуя розгой.