Покровитель (СИ) - Шагаева Наталья - Страница 37

— Пожалуйста, проснись! Пожалуйста… — всхлипываю, трясу его, чувствуя, как немеют собственные губы. — Ну пожалуйста! — кричу, надрывая горло, пытаясь привести Виталия в себя. Его начинает трясти крупной дрожью, практически подбрасывая на кровати. И я в отчаянье ложусь на его грудь и обнимаю за плечи, стискивая со всей силы. Виталий стонет, словно ему мучительно больно, но сил кричать больше нет. Он успокаивается, уже не мечется и не кричит, только трясется, словно сильно замерз. Я чувствую, как сокращаются его мышцы и немного ослабляю хватку, начиная растирать его плечи, и так же хаотично прерывисто дышу в унисон с ним, не замечая, как по щекам текут слезы, заливая его грудь.

Вздрагиваю, когда Виталий наконец приходит в себя. Замирает, а потом резко поднимается, буквально сталкивая меня с себя, и я по инерции лечу назад, но Аронов резко перехватывает меня за талию, и мы застываем, тяжело дыша. Он смотрит мне в глаза, его руки причиняют боль, стискивая кожу на талии еще сильнее. Его глаза пустые, мертвые, стеклянные, Виталия по-прежнему трясет, словно в лихорадке. А потом он вновь сжимает челюсть и закрывает глаза, медленно разжимая пальцы на моей талии. Тянусь к его дрожащей руке и накрываю ее ладонью, но Виталий резко выдергивает руку, встает с кровати и идет в гардеробную. А я так и сижу, утирая слезы, не в силах вымолвить и слова. Меня саму колотит от волнения за Виталия. Что с ним происходит?! Я хочу знать!

Поднимаюсь с кровати и иду за Ароновым, но он уже выходит из гардеробной в серых спортивных штанах. Обходит меня, словно ничего не видит, и спускается вниз. Я иду за ним в гостиную и слышу, как в баре звенят стаканы. Аронов наливает себе виски, его руки трясутся настолько сильно, что половина алкоголя разливается по стройке. А мне хочется подойти, обнять Виталия сзади, прижаться к нему и шептать, что все будет хорошо. Потому что в нем живёт столько боли, и кажется она сжирает его изнутри.

Его приступ был похож на агонию. На маленькую мучительную смерть. Я не понимаю, чем это вызвано, но точно понимаю, что больше никто не видел Виталия в таком состоянии. Это очень личное. Зверь сейчас как никогда уязвим. И я тихо, на цыпочках, с замирающим сердцем подхожу к Виталию сзади. Он залпом выпивает виски, а я поднимаю руки, аккуратно прикасаюсь к его спине, и замираю, боясь, что раненный хищник оттолкнет меня, чтобы я не смела прикасаться к его уязвимости. Виталий напрягается еще больше, опирается руками на стойку и сильно ее стискивает, но не отталкивает. Мне страшно и больно за него, но я дрожащими руками вожу по его напряжённым мышцам на спине, а потом обвиваю руками его грудь, накрывая ладонями все еще хаотично бьющееся сердце. Прижимаюсь к сильной спине щекой и прикрываю глаза.

— Дыши со мной, — прошу касаясь губами его спины. — Глубже, — сама вдыхаю, задерживая дыхание и медленно выдыхаю. Аронов не реагирует, продолжая задыхаться. — Пожалуйста, — делаю еще один глубокий вдох, и его грудная клетка поднимается, мы задерживаем дыхание и синхронно выдыхаем. — Вот так, спасибо, — целую его спину, прижимаясь сильнее. Ещё один общий вдох и общий выдох. Мир вокруг исчезает, остаемся только мы и наше дыхание на двоих. Создаётся иллюзия целостности, единения. Мы растворяемся где-то в пространстве, мы вне времени и сейчас одно целое.

Я чувствую, как он расслабляется, и наше общее дыхание начинает выравниваться. В этот момент меня захлёстывает любовью к этому мужчине, которому сейчас очень больно и мне хочется забрать эту боль и отдать всю свою нежность и заботу. И неважно, что он не любит и не даст мне своего тепла взамен, главное, что он просто это принимает от меня, позволяет мне его просто любить. И я наглею, покрываю поцелуями его спину, трусь об нее щекой, ласкаю кончиками пальцев шрамы на его груди и прекращаю дышать. Нет ничего интимнее и прекраснее, чем вот так прикасаться к любимому мужчине. Это лучше, чем секс — настоящая близость.

— Расскажи мне, что с тобой происходит? — тихо спрашиваю я. Виталий шумно вдыхает через нос, обхватывает мои запястья на секунду сжимает и аккуратно отрывает меня от себя. Отхожу, позволяя ему отстраниться.

— Это следствия… Отголоски поступка в прошлом, за который я расплачиваюсь, — его голос сиплый, словно он сорвал связки.

Виталий вновь хватается за бутылку, наливает себе еще виски. Молчу, кусая губы, и внимательно наблюдаю, как он обходит бар и устало падает в кожаное кресло, откидываясь на спинку. Глаза пустые и холодные, смотрит в никуда сквозь стены, играя напитком в бокале. Сажусь в кресло напротив и обнимаю себя руками. Мне становится холодно от того, что он вновь закрылся и теперь хищника нельзя трогать — свернет шею за любое неверное движение.

— Это просто кошмар, Лена, — отпивает немного алкоголя. — Не бери в голову, я этим живу уже давно.

— Это не просто кошмар. Это было похоже на приступ. Тебе ведь невыносимо больно в такие моменты! Можно же обратиться…

— Нельзя! — резко перебивает меня. Хищник рычит, не позволяя заходить на его территорию.

— Как часто это происходит?

— Последний месяц почти каждый день, — Аронов откидывает голову на спинку кресла, съезжая вниз, широко расставляя ноги и опуская бокал с виски на подлокотник.

— Тебе же больно… — закусываю губы, представляя, что этот сильный мужчина мучается так почти каждый день. А я не замечала в нем этой усталости, хотя видела, что у него иногда мертвый взгляд.

— Нет, Лена, мне не больно… мне так надо… я скорее загнусь, если не буду этого чувствовать, — совершенно не понимаю, о чем он говорит, но на душе неспокойно, внутри все ноет, никогда так чутко не чувствовала внутреннее состояние другого человека.

— Расскажи, я хочу понять…, - осторожно спрашиваю я, растирая собственные плечи.

— Зачем? — его голос по-прежнему сиплый. — Не нужно тебе ничего понимать — Аронов резко поднимается с кресла, отставляет недопитый бокал на столик и подходит к панорамному окну. Он проводит рукой по волосам и смотрит куда-то в даль на зимний праздничный город.

— Пожалуйста. Я хочу понять твою боль… мне необходимо… — отчаянная попытка достучаться до души Виталия. Он долго молчит, продолжая смотреть в окно словно не слышит меня, даже не шевелится, только вновь глубоко дышит. Кажется, вокруг него сгущается что-то темное, тяжелое. Он сам себя разрушает, а у меня что-то ноет и болезненно пульсирует в груди от этого. И мне жизненно необходимо понять, что его так гнетет.

— Виталий, — тихо зову его, понимая, что мой голос дрожит. Боже, как же тяжело. — Виталий…

— Что?! — кричит, срываясь, заставляя меня вжаться в кресло. — Что ты хочешь знать?! — размахивается и ударяет по стеклу, но оно только вибрирует, отдавая звоном. — Хочешь знать, как я убил свою жену! Женщину, которую любил больше жизни! А теперь за это расплачиваюсь?! — резко разворачивается ко мне и смотрит разъяренным взглядом, со злобой за то, что вытащила из него правду. Открываю рот и тут же закрываю, словно потеряла голос. Не могу говорить, хотя хочется тоже кричать. Не знаю, что болезненнее — то, что он говорит, что убил человека или то, что он признался в любви к другой женщине. Сама не замечаю, как по щекам скатываются слезы. — Любил и убил…, - его голос срывается.

— Это же неправда… Что-то произошло, и ты считаешь себя виновным? — спрашиваю я, утирая проклятые слезы, а Виталий начинает зло смеяться.

— Не-е-т, я убил ее своими руками! — он вдруг срывается с места, подходит ко мне, хватает за руку и грубо тянет за собой в другую комнату. Мы проходим в кабинет, пока Виталий открывает сейф, я осматриваю помещение, где преобладает темное дерево и стоит стойкий холодный запах его парфюма. На одной из стен висит огромная фотография-портрет рыжеволосой женщины. Такая милая, красивая девушка, с шикарными волосами, зелёными глазами и веснушками. Женщина-весна. Есть в ней что-то притягательное, манящее и от этого ещё больнее. Аронов вынимает из сейфа пистолет и швыряет его на свой рабочий стол. Никогда не видела его настолько резким, раздражительным и эмоциональным. Он всегда холоден и сдержан, даже когда зол. А сейчас я задела его душу и сердце, вскрыла и так кровоточащую рану. И мне уже ничего не хочется знать, поскольку боль теперь просто невыносимая, почти смертельная, ещё немного и я начну корчиться в агонии.