Механические птицы не поют (СИ) - Баюн София - Страница 49

— Я так рада, что ты жив… — прошептала она, прижавшись щекой к его плечу.

И все слова, которые он пытался сложить, потеряли значение. Он коснулся губами ее волос, и сказал единственные еще не потерявшие смысл:

— Я так рад, что ты жива.

Гостиница, в которой остановилась Эльстер, оказалась общежитием где сдавался этаж. Комнаты здесь были немного чище и с личной уборной и душевой, но с общей кухней. По ночам сверху раздавался частый топот и грохот, а снизу — отголоски чужих скандалов. Эльстер, пожав плечами, посоветовала Уолтеру не выходить по вечерам в общий коридор.

Бекка исчезла, едва услышав адрес почты, где лежало письмо. В соседней комнате, которую она снимала, остались ее плащ, маска, карманное зеркальце и револьвер. Эльстер завернула все в плащ и убрала под кровать, заявив Уолтеру, что отдаст, если Бекка вернется, а если нет — просто не придется покупать револьвер.

Эльстер где-то достала довольно приличную трость, к тому же со скрытым клинком. Клинок сейчас был для него практически бесполезен, но трость оказалась удобной и подходящей ему по росту, только набалдашник плохо ложился в руку и был слегка шершавым. Уолтер подозревал, что трость Эльстер украла, а набалдашник тщательно отполировала, чтобы скрыть следы, но говорить об этом не стал. Там, где они оказались, такие мелочи не имели значения.

Его комната была совсем маленькой — встав с кровати можно было упереться руками в противоположную стену. Бумажные обои, сквозь которые проступали пятна сырости, небольшой светильник на рассыпающейся тумбочке и скрипучие деревянные полы — все это было частью жизни, неизвестной Уолтеру. Раньше бедность была для него чем-то далеким, что он видел только из окна экипажа. В Лигеплаце он предпочитал проводить как можно больше времени в пабе или у моря, и как выглядели окраины не знал, а спрашивать Эльстер не хотел, справедливо полагая, что простое любопытство может сделать больно.

Теперь же эта гостиница с ее нищетой стала его укрытием, его защитой. Ему приходилось слушать ее, принюхиваться к ней, прикасаться — и учиться понимать.

Здесь белье стирали без лавандовых капель, и простыни и одеяла пахли только чистой тканью. Сквозь щели в оконной раме в комнату проникал туман — едкий, густой и вездесущий. Эльстер вставляла прямо в щели тонкие ароматические палочки и оставляла тлеть. Сказала, что купила сразу сотню в ближайшей лавке. Эльстер вообще словно не боялась местных жителей. Уолтер сначала не хотел отпускать ее одну на улицу, но он с трудом стоял, даже опираясь на трость, и Эльстер смогла убедить его, что одной выходить гораздо безопаснее. Уолтер следил из окна — она шла, держась в тени, опускала взгляд, и редкие прохожие словно смотрели сквозь нее. Вместо платья она надевала черный мужской костюм и ее легко было принять за мальчика.

Впрочем, она пообещала не выходить без особой нужды и брать с собой револьвер. Уолтер показал, как его заряжать, как снимать с предохранителя, как целиться так, чтобы поверили в то, что она умеет стрелять и посоветовал в крайнем случае делать первый выстрел в землю, под ноги нападающим.

Первые двое суток Уолтер почти не помнил — он спал, не выключая свет. Просыпался, оглядывался по сторонам и, поняв, что он не в камере, засыпал снова. Эльстер в это время почти все время была рядом. Один раз, проснувшись, Уолтер застал ее спящей на краю кровати. Несколько минут он молча разглядывал ее лицо, на котором лежала печать тяжелой усталости. Под глазами отчетливо виднелись голубые тени. Он почувствовал, как сердце болезненно сжалось от смеси одинаково ярких чувств, окативших, словно прибой. Здесь была колющая вина, царапающая нежность, тяжелая тоска и теплая, золотистая благодарность. Слова теснились в горле, но Уолтер глотал их, продолжая молчать — не хотелось тревожить ее. Вместо этого он просто закутал ее в одеяло и закрыл глаза. Через несколько минут, уже засыпая, Уолтер почувствовал, как Эльстер перевернулась и уткнулась носом ему в плечо. Проснулся он в одиночестве.

Лифт в здании когда-то был, но сейчас от него остались только заколоченные проемы в шахту, куда явно не брезговали сбрасывать мусор. Спуск по лестнице пока что был ему не под силу — его жестоко мутило и с каждым шагом усиливалось головокружение. Эльстер приходилось поддерживать его, и Уолтер отложил свои попытки выйти на улицу.

И все время Уолтер неотступно чувствовал, как темнота, которой он так жадно дышал в тюрьме, осела где-то в легких, расползлась пятном на сердце и затаилась. Он не слышал голосов, не видел галлюцинаций и даже кошмары перестали сниться, но ему казалось, что это лишь передышка.

Его беспокоила рука. Эльстер сказала, что Бекка запретила приводить врача. «Она сказала, что проще вернуть тебя в тюрьму сразу, не подставляя остальных» — виновато прошептала она. Уолтер понимал — нужно полноценное лечение. Антибиотики, мази и главное — квалифицированный хирург. Иначе очень скоро ему понадобится хороший протезист. А Уолтер ни минуты не сомневался в том, что его фотография уже лежит в каждой клинике.

Если бы он был один и имел проблемы с законом только из-за Джека — можно было бы поехать в какой-нибудь город во Флер, найти там врача или протезиста, а потом уехать в какую-нибудь глушь и там переждать. Настоящего убийцу рано или поздно поймают, и он смог бы выбирать любую жизнь. Может, даже вернуться в Лигеплац. Хенрик, наверное, понял бы. И даже Зэла… но он был не один. И все, что ему оставалось — дважды в день перевязывать руку, смазывать рану обеззараживающей мазью и надеяться на то, что молодость, здоровье и остатки веры в собственное бессмертие все же победят.

На третий день он зашел в душевую и долго стоял, упершись лбом в покрытую разводами стену. Чувствовал, как горячая вода с колючим запахом обеззараживающего состава стекает по спине. И только в этот момент что-то словно разжалось внутри, заставив поверить, что худшее — позади. Больше не будет удушающего безумия, темноты, не дающей дышать и печального голоса Джека, умоляющего не засыпать. И даже в то, что руку удастся спасти Уолтер поверил в этот момент. Он тихо рассмеялся и провел ладонью по лицу. Словно снял еще одну маску, которая тяжелыми каплями упала под ноги, разбилась теплыми брызгами и утекла в черную щель слива. Маску узника и безумца. Ему хотелось думать, что она и правда смыта.

Перевязав руку и одевшись, он вышел в коридор и постучал в соседнюю дверь.

Эльстер открыла ему не сразу. Он услышал металлический скрип кровати и торопливый шорох.

— Все хорошо? — спросила она.

— Да, все… мы можем поговорить?

— Конечно, — она приоткрыла дверь и отошла, чтобы он мог зайти.

Комната была точно такой же, как у него, только на тумбочке лежало простое зеркальце и стоял изящный красный флакон духов. Эльстер проследила за его взглядом.

— Будешь ругать?

— А запах тебе нравится? — улыбнулся он, садясь на табурет. Теперь он смотрел на нее снизу вверх. Эльстер растерянно посмотрела на него и машинально спрятала флакон за спину.

— Нет, — призналась она. — Пахнет перцем и какой-то липкой гадостью.

— В Де Исте почти все духи такие. А выбрала ты его…

— Потому что флакон красиво блестел, — со вздохом закончила Эльстер.

Она неуверенно улыбнулась и села на край кровати, не выпуская духи из рук.

— Иди сюда, — позвал Уолтер, протягивая руку. Он забрал флакон и приоткрыл его.

Духи были южными — пряными, тягучими и пахли черным перцем, апельсином и чем-то древесно-медовым. Он знал, что аристократки в Де Исте в совершенстве владеют двумя науками: соблазнять и потом избавляться от соблазненных с помощью дипломатии, шантажа или яда — по ситуации. Девушке из Кайзерстата и правда плохо подходил этот запах, как сороке — змеиная кожа. Уолтер пообещал себе подарить ей подходящие духи, как только закончится это бесконечное бегство.