Когда ты будешь моей (СИ) - Резник Юлия - Страница 11

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍А потом включается свет. Я щурюсь. Стараясь не смотреть на Демида, возвращаю на место трусики и опускаю платье. Звук шагов отрезвляет. Я отскакиваю от Балашова и отворачиваюсь к окну.

— Ну, как вы тут? Не испугались? — смеется прораб.

— С кем говорила? — возвращает в действительность Димкин голос. Я встаю из-за стола и распахиваю окно. Совсем недавно я не могла согреться, а теперь — не знаю, как мне остыть. Низ живота стягивает от желания.

— С дочкой. У меня дочь. Полинка. Ей три.

— А я будто не знаю. Ты что, Марьян? Мы какой год работаем вместе?

— И правда.

— Слушай, у тебя точно все хорошо?

Поднимаю взгляд на Димку. Он красив и подтянут. У него красивого шоколадного оттенка глаза и приятная белозубая улыбка. Любая незамужняя женщина из нашего отделения, наверное, многое отдала бы, чтобы он обратил на нее внимание. Но почему-то Новикова интересую лишь я. Двадцатисемилетняя мать-одиночка. Не самая выгодная партия, если быть откровенной.

— Да. Нормально все. Только погода на мозги давит.

— Проклятый дождь, — соглашается Димка. — А ведь я хотел пригласить тебя на выставку хризантем в ботанический сад.

Давлюсь кофе. Он слишком горяч, и я стряхиваю слезы. Дема стучит меня по спине.

— Извини, — хриплю, откашлявшись, — что ты сказал?

— Пойдешь со мной на выставку в ботсад? Если хочешь, можем взять и Полину. Не знаю, понравится ли ей…

— Нет-нет! — машу руками.

— Нет? — теряется Димка.

— То есть, да… Я пойду, но Полинка останется дома.

Не думаю, что мне стоит знакомить дочь с человеком, в отношениях с которым я не уверена. Да и Балашов… Черт! Балашов! Ну, вот зачем… зачем я согласилась пойти? И какого черта позволила случиться тому, что случилось?

— Круто. Там реально очень красиво. Фантастические краски! И фото можно классные сделать для Инстаграм. — Димка подмигивает мне, как бы намекая, что уже успел пошуршать на моей странице. Он полон энтузиазма, а я… С большим трудом заставляю себя улыбаться. К счастью, вскоре его вызывают на консультацию в хирургию, и я остаюсь одна. Бросаю на диван плед, подушку и ложусь отдыхать. Сон не идет, но когда Димка возвращается, я старательно делаю вид, что сплю. Он мне нравится, правда. Он мне подходит. Мы на многие вещи смотрим одинаково, у нас схожие ценности. Но главное, я знаю, что он никогда не сможет меня обидеть. Возможно, если бы не отпуск, в который Димка улетел к родителям сразу после празднования Дня медицинского работника, мы бы уже давно встречались. Но не случилось. А теперь… я уже ни в чем не уверена. И меня со страшной силой тянет совсем к другому мужчине. К тому, к кому, по всем законам логики, я не должна испытывать ничего, кроме ненависти и злости. Или… меня всегда к нему тянуло? Отматываю, будто пленку, воспоминания и возвращаюсь в тот день, когда он возник на моем пороге впервые.

Дверь за Балашовым захлопывается, и я со всех ног бегу к ней, смотрю в глазок. Вижу, как он, будто подкошенный, падает на ступеньки. Как его плечи трясутся в конвульсивных спазмах. Он плачет? Поверить в это так же сложно, как и в то, что ему действительно не все равно на то, что со мной. Я отворачиваюсь и скатываюсь на пол. Что ему от меня было нужно? Зачем он пришел? Так дико видеть его здесь! В моем доме, в котором я всегда ощущала себя в безопасности… Руки трясутся. Но сегодня во мне гораздо больше силы, чем вчера. Их подпитывает злость. Мне кажется, что хуже не будет. Но Балашов приходит и на следующее утро, и через день. Я ловлю его взгляд возле полицейского участка и в пиццерии. И когда прихожу писать заявление на увольнение, потому что больше ничто в этом мире не заставит меня по доброй воле прийти по незнакомую адресу. Мама ничего не понимает. А я вру, что вдруг поняла — это не мое. Что решила прекратить все, пока не поздно. Вру и гляжу в окно. На улице жуткая непогода, а Балашов все так же стоит на своем посту. Не знаю, что я ненавижу больше. Его или то, что мне по какой-то совершенно идиотской причине становится жалко нас обоих.

Он поднимает лицо в направлении наших окон, словно почувствовав мой взгляд. Я резко задергиваю шторку и без сил опускаюсь на стул.

— Это твой молодой человек там?

— Что? — удивленно пялюсь на мать. — Нет, мам, ты как выдумаешь…

— Да ладно, Марьяш… Я все знаю. Он ведь уже не раз приходил…

Демид

Полинка засыпает мгновенно. Я каждый раз поражаюсь этой её особенности. Сажусь на кровать, веду рукой по светлым мягким, как пух, волосикам. Не знаю… Возможно я какой-то неправильный, но я никогда не хотел сына. Просто не уверен, что смогу воспитать из него мужчину. Ведь у меня нет достойного примера. Я сам себя воспитываю до сих пор. Во многих и многих моментах. Так что, да… Я всегда хотел дочку. Маленькую принцессу, ради которой я стану лучше, даже если для этого придется вывернуться наизнанку. И вот она… Лежит на кровати в позе звезды и сладко посапывает. Крохотная ножка выглядывает из-под одеяла. Я осторожно сжимаю ее розовые пальчики, щекочу пятку. Полинка забавно морщит крохотный нос, но не просыпается. Встаю. Целую ее фарфоровую щечку и выхожу из комнаты.

Рядом с дочкой моя ярость гаснет, но как только я отхожу на расстояние — вспыхивает с новой силой.

— Марьян, кофе готов. Ты идешь?

Только ли кофе ее угощают? Только ли гребаным кофе?

Плетусь в зал, разогреваюсь в быстром темпе и перехожу к силовой тренировке. Мне нужно отвлечься, иначе я… не знаю. В очередной раз наломаю дров. Через полтора часа мокрый, как мышь, от пота, плетусь в ванную. Принимаю долгий контрастный душ, выхожу, надеваю пижамные штаны, как делаю всегда, когда у меня остается Полинка, и падаю на кровать. В моем теле болит, кажется, каждая гребаная мышца, но даже боль не отвлекает меня от нахлынувших воспоминаний.

Не знаю, почему не могу оставить Марьяну в покое. Почему, как маньяк, брожу за ней следом и не могу отпустить. Я потерял все, и сейчас она то единственное, на что я могу отвлечься. Том, мой менеджер, звонит мне по пять раз на день и требует, чтобы я держался от Марьяны подальше. К делу подключены юристы, которые, по его убеждению, не оставят камня на камне от её обвинений. Но кого это волнует? Если я сам себе вынес приговор…

Подъездная дверь открывается. Я поднимаю взгляд и встречаюсь с ее, разъяренным. Марьяна идет мне навстречу, ее ноги утопают в грязной вязкой каше, в которую превратился выпавший ночью снег.

— Какого черта ты наболтал моей матери? — выплевывает она, застывая в шаге от меня. Ее ладони сжаты в кулаки, черты лица искажены яростью. Я с облегчением выдыхаю. Ярость — это хорошо. Это очень-очень хорошо в ее случае.

— Пришлось сказать, что я твой парень. А что, прикажешь, мне нужно было ей говорить?

— Ничего! — проорала она. — Тебе ничего не пришлось бы говорить, если бы ты оставил меня в покое!

— Я не могу, пока не буду уверен, что ты в порядке.

— Надеешься прикрыть свою задницу? Думаешь, я заберу заявление, расчувствовавшись? Ты на это надеешься, да?

Каким-то непостижимым образом разделяющее нас расстояние сокращается до миллиметра. Последние слова Марьяна выкрикивает мне в лицо. Но тут же в страхе отшатывается. Стискиваю зубы:

— Нет. Я хочу исправить то, что наделал. Хочу, чтобы ты простила меня.

— Я не заберу заявления.

— Знаю. Но мне это и не нужно. Дело все равно завтра закроют, так что…

— Ты бредишь!

Качаю головой. Марьяна открывает рот, но не произносит ни звука. Снежинки тают на ее лице, а на глазах выступают слезы.

— Послушай, мне нет оправдания, я знаю. Но я не такой урод, как ты думаешь. В тот день… это был не я. Знаю, так себе оправдание. Но я обдолбался, ждал шлюх и просто не понял, что ты…

— Не шлюха? Это все меняет, конечно же, — не скрывает сарказма Марьяна и, не оглядываясь, уходит. Жмурюсь. Достаю сигарету и, прикрыв дрожащий огонек от ветра, подкуриваю. Мне так хреново, что хочется нажраться до зеленых чертей. Но после всего, что случилось, я дал себе обещание не притрагиваться к спиртному и… всему остальному тоже.