Только так. И никак иначе (СИ) - Перепечина Яна - Страница 19

- Вот это да! И ты это всё сам?

Павел засмеялся:

- Да нет, конечно! У меня целая команда работает. Правая рука – Серёга Ясенев, мой институтский друг. Я, когда только начинал, его привлёк, а теперь у нас большой коллектив. А раньше… Видела бы ты, как мы всё поднимали! – он покачал головой и улыбнулся, вспоминая. – Дневали и ночевали на работе. Тогда кастомайзингом и тюнингом у нас ещё мало кто занимался, вот мы сами велосипед и изобретали. Зато сейчас работаем в своё удовольствие. Заказчиков много, даже в очередь записываются. Команда потрясающая подобралась. Я тебя непременно зазову к нам, думаю, тебе понравится.

- Обязательно! Я никогда про такое даже не слышала. А ты так рассказываешь, что теперь меня просто манит к вам, - она улыбнулась. – То есть ты у нас господин кастомайзер?

- Что-то вроде.

- Звучит, - преувеличенно восхищённо выдохнула Злата, и оба захохотали.

Уже давно стемнело, с неба, медленно кружась, опускалась тончайшая снежная пелена. Как в первый день, вернее, вечер, когда впервые его увидела, - внезапно подумалось Злате. Прошло почти три недели, и вот они с Павлом уже знакомы, и даже перешли на «ты», и идут по улице рядом, и смеются, и говорят, говорят… И нет сил и желания прервать этот разговор.

Павлу больше всего на свете не хотелось сейчас прощаться со своей соседкой и одному возвращаться пусть и в очень любимый, но всё-таки пустой – реставраторы и помощница уже наверняка ушли – дом, и неожиданно для самого себя он предложил:

- А давай не будем откладывать знакомство с Домом на потом! Пойдём сейчас! – сказал, и сердце будто замерло в ожидании ответа. Или отказа? Но Злата внезапно легко согласилась:

- С удовольствием.

И было видно, что это не просто формула вежливости, что она и вправду говорит то, что думает. Что пойти с ним в его старый дом для неё на самом деле удовольствие и радость.

Он и забыл, как это бывает, когда с человеком, вернее, не просто с любым человеком, а с девушкой, которая так нравится, в которую почти влюблён (вот влип-то!), легко и просто, и не нужно ничего придумывать. Вернее, и не знал никогда. С Гулей ему не было легко. С ней приходилось постоянно думать над своими словами, прикидывать, что она поймёт, а над чем будет насмешничать, оценивать её реакцию, анализировать, просчитывать. Кажется, это называется «жить на вулкане».

С отцом Петром, матушкой Ольгой, верными друзьями Володькой Лялиным и Ясенем, а ещё с мамой, конечно, ему было легко, но это были совсем другие отношения. А тут вдруг девушка, но какой-то удивительной, ранее неведомой, диковинной формации. С которой можно говорить обо всём на свете и не подбирать мучительно слова. Можно смеяться, когда смешно, и грустить, когда грустно. Можно молчать, когда слов нет или они не нужны. И молчать тоже легко и удобно. Именно такой девушке он мог и хотел показать свой Дом, своего драгоценного Старика.

Когда он, поддерживая её под локоток на высоком крыльце, отпер дверь и сделал приглашающий жест, она осторожно шагнула вперёд и замерла. Лицо её, на которое он неотрывно смотрел, дрогнуло и на нём появилось такое восхищение, такой восторг, что Павлу захотелось сгрести её в охапку и расцеловать. За понимание, за умение видеть и чувствовать и за неумение или нежелание ничего скрывать под маской приличия. Но не сгрёб, конечно. Зато глаз отвести не мог, любуясь реакцией.

Она смотрела по сторонам и молчала, не сумев подобрать слова. И он смотрел и смотрел. На неё. И чувствовал, что и его Старик смотрит на неё. Вернее, на них. Пару минут было тихо. Потом соседка длинно вздохнула, а Дом ответил ей гулом ветра в дымоходе. Она улыбнулась и тихо сказала:

- Здравствуй, Дом! Вот и я!

И Павел был готов поклясться, что Дом ей ответил:

- Ну, здравствуй, девочка. Наконец-то!

А потом они вдвоём обошли и облазили весь дом, все самые дальние и самые тёмные уголки и закоулки. Павел рассказывал взахлёб, объясняя, как было и как будет, что сделали, а что только планируют. Злата гладила рукой стены, перила кованой лестницы, выщербленные изразцы (с ума сойти, настоящие изразцы!) печи и тусклые кирпичи камина. Даже садилась на корточки и короткими, изучающими, ласкающими движениями трогала серые, вытертые дощечки паркета, которому ещё только предстояло обрести вторую жизнь под инструментами реставраторов. Трогала и шептала:

- Так вот ты какой!

А Дом щурился от удовольствия и подставлял ей под тоненькие загорелые пальцы то одну свою стену, то другую. Павел же не мог отказать себе в наслаждении поделиться с неравнодушным человеком историей ремонта и реставрации, и показывал ей всё новые и новые места. Наглядевшись, наизучавшись, они, довольные друг другом и Домом, долго пили у камина чай с мятой, припасённой матушкой Ольгой, и слушали треск поленьев.

И Павел вдруг, совершенно неожиданно для себя тихо сказал:

- Спасибо, Злата… У меня давно не было такого чудесного вечера. И давно не было такой собеседницы. А уж соседки такой не было никогда, - с улыбкой закончил он и поднял свою чашку, большую, кобальтовую с тончайшим золотым рисунком. – Может, это нагло и преждевременно, но давай дружить?

- Я только за. – И она тоже подняла свою чашечку, точно такую же, сине-золотую, но поменьше. – За тебя, - немножко запнулась, стесняясь назвать его по имени, но продолжила, - за тебя, Павел, и за твой Дом. За то, чтобы всё у вас было хорошо.

Проводив Злату, но отказавшись от приглашения поужинать у них, Павел долго стоял у её калитки, глядя, как она добежала до крыльца, остановилась, помахала ему и скрылась за дверью. Мелькнула и пропала яркая полоска света от двери. В доме приглушённо заговорили, засмеялись, и Павлу стало вдруг хорошо и спокойно. Как будто за этой дверью жили близкие ему люди. Его бабушка, его дед, его… Кто? Он и сам не знал ещё, кем Злата могла бы стать для него, но чувствовал странное, непривычное: вот эта девушка, почти девочка – совершенно его человек. Он сунул руки в карманы, потянулся и повернулся, чтобы идти домой. Но тут в спину ему ударило:

- Напрасно вы к ней таскаетесь, Павел Артемьевич!

Он постоял пару секунд спиной, потом медленно повернулся, уже понимая, кого сейчас увидит:

– Добрый вечер, Римма Трофимовна! К кому же я, выражаясь вашими словами, таскаюсь? И почему напрасно?

- Здравствуйте-здравствуйте, Павел Артемьевич! – пропела она. Павел смотрел на толстые красные лоснящиеся щёки, на крохотные глазки, посаженные так глубоко, будто кто-то слепил колобок из теста, приложил к нему две изюминки и вдавил их вглубь этого самого колобка пальцами, на мелкие завитки седоватых волос, неопрятно торчащие из-под свекольного цвета ангорского берета, и с трудом сдерживал омерзение. Но их общая со Златой соседка ничего не заметила и взахлёб, почти восторженно затараторила:

- Да-да! Напрасно! Она ведь недостойная, падшая девица, распутница и куртизанка!

Павел заледенел и, с трудом сдерживаясь, чтобы не послать явно насмотревшуюся сериалов тётку туда, куда следовало, медленно и насмешливо заговорил:

- Да что вы говорите? Это правда? Она – куртизанка? Распутница? Падшая девица? – каждое слово он произносил раздельно, будто точки ставя, и чуть повышая голос.

- Да-да-да-да-да! – словно пулемётную очередь выпустила Трофимовна, явно наслаждаясь своей ролью разоблачительницы. – Она такая. Она недостойна такого чудесного молодого человека как вы! Она же замужем! А уж поведения какого! Она моему сынуле сердце разбила, мерзавка! Бедный мальчик её любил, уж как любил! Песни ей пел… эти, как их? Серенады! Вот. А она?.. – Трофимовна захлебнулась желчью и на секунду замолчала.

- А что она? – презрительно спросил Павел. – Воспользовалась его наивностью и невинностью? Скомпрометировала бедного юношу?! Поматросила и бросила?!! Оставила прямо у загса?!! Сделала ему ребёночка и ушла к другому?!!! И алименты не платит? А теперь собралась проделать то же самое и со мной? Какова распутница! – он с ледяным спокойствием посмотрел в растерянные глазки злобной сплетницы и тихо уточнил: