Окончательное решение (ЛП) - Саваж Шей - Страница 52

Опустив нож, разрезаю через рубашку кожу на его животе. Рана ни в коем случае не смертельная, и нож острый. Наверняка, он едва чувствует порез. Когда я засовываю пальцы в проделанную мной дыру и проворачиваю их вверх, он, закрыв глаза, кричит в кляп. Потом начинает двигать ногами, пытаясь освободиться и пнуть меня. Я вытаскиваю руку и бью кулаком по ране. Он сгибается, а я стою перед ним, вытирая кровь на руке о его рубашку.

– Теперь, думая об этом, я удивляюсь, что Алина, похоже, не так испорчена, как, вероятно, могла бы быть. Она действительно хорошо держиться. Может быть, просто по сравнению со мной, хотя, я не очень подхожу для сравнения, понимаешь? Тем не менее, она трахается с парнями, чтобы заработать на жизнь, и должна благодарить за это тебя.

Я отхожу от него. Как по мне, то он слишком легко отделается, но нужно создать впечатление, что это неудавшееся ограбление, а не казнь с пытками. Я бы предпочел резать его до смерти. Но Алина наверняка сразу же поймёт, что это моих рук дело.

– Знаешь, она ведь умная. Она очень быстро во всём разбирается и не боится высказывать своё мнение. Не думаю, что она получила это от тебя. Интересно, кто вытащил её из грязи и научил давать отпор? Может, и никто. Может, это всё она сама.

Я начинаю вытаскивать вещи из ящиков и разбрасывать их. Нахожу его бумажник, вынимаю несколько купюр, находящихся внутри, не потрудившись пересчитать жалкую добычу, и бросаю бумажник на пол. У него небольшая квартирка, и, очевидно, здесь нет ничего, что стоило бы украсть.

– Без маленькой девочки, которую ты сделал шлюхой, совсем обнищал?

Он не отвечает. Просто наблюдает за мной, пытаясь сидеть смирно. Может, он думает, что я забуду про него. Может, он в шоке, увидев, как собственная кровь пропитывает его рубашку.

– Какая-то часть меня хочет знать детали, – говорю я, устроившись на стуле поудобнее и закурив ещё одну сигарету. – Не думаю, что она сама когда-нибудь ими поделится, но я это понимаю. У меня тоже есть куча дерьма, о котором я никогда ей не расскажу. Иногда оно должно остаться похороненным. Мозгоправы считают, что нужно открыто говорить обо всей этой хуйне, чтобы разобраться со своими проблемами, но некоторые вещи лучше оставить нетронутыми.

– Забавно, что мы с ней случились в жизни друг друга, правда? – бормочу я. Даже не понимаю, зачем я всё это ему говорю, видимо, только лишь потому, что знаю, у него никогда не будет возможности это повторить. Возможно, это мой собственный вербальный дневник. У меня было несколько консультантов, которые хотели, чтобы я записывал всё своё дерьмо в дневник, но я никогда этого не делал. Мне не нужна книга воспоминаний. – Учитывая, что ты с ней сделал, у неё должно быть ещё больше проблем, чем у меня. По крайней мере, я воевал с теми, кто меня поимел. А ты должен был защищать её. Удивительно, что она вообще хоть может как-то жить.

Я приближаюсь к его лицу и постукиваю кончиком ножа по его носу.

– Ты тащился от этого? Когда предал девушку, которую должен был больше всех любить и оберегать? Ты ловил кайф, заставляя её делать всё это дерьмо?

Он совершенно неподвижен, и это мудрое решение.

– Ты хоть жалеешь об этом?

И снова он не шелохнётся.

– Хуже всего было после боевых операций, – я откидываюсь на спинку стула. – Говорить членам семей, что ребята, которых ты должен был защищать, не вернутся домой. Пытаться объяснить, что ты ничего не мог сделать, чтобы предотвратить случившееся. Впрочем, ты, быть может, больше похож на ту женщину, чей муж был казнён прямо около меня. Она была рада, что он умер. Она была счастлива получить его страховку и жить дальше.

Я качаю головой.

– Это даже херовее, чем всё остальное, – сижу и докуриваю сигарету, пока Джимми смотрит на меня. В его глазах стоят слёзы, и я этому рад. Уверен, что ему жаль только себя, а не девушку, которую он обидел, но, по крайней мере, он боится. – Бьюсь об заклад, ей тоже было страшно.

Пора с этим кончать.

Не думаю, что город станет тратить много времени или денег, отправляя судмедэксперта за таким дерьмом, как Джеймс Марино, но мне всё равно хочется, чтобы всё выглядело, как кража со взломом. Небольшие ошибки заставят людей задуматься о том, что здесь случилось, а это может привести к более тщательному расследованию.

– Подними руки к лицу, – он медленно следует моим указаниям, но, когда я приближаюсь к нему с ножом, начинает паниковать и хвататься за кляп. Я бью носком ботинка в голень и велю делать то, что ему сказано. По его лицу текут слёзы, но он подчиняется.

Я рассекаю ему руки рядом с запястьями, чуть ниже перчаток. Наношу точные раны, которые должны были бы появиться, как если бы он оборонялся. Он пытается кричать сквозь кляп, но это бессмысленно. Бью его снова и приказываю заткнуться.

– Ты ведь понимаешь, что тебе придётся умереть за то, что ты с ней сделал? – становлюсь перед ним и пристально смотрю ему в глаза. – Ты умрёшь за это. Ты заслуживаешь гораздо худшего, но я должен придерживаться своего изначального плана.

Я отвожу назад руку и со всей силы бью. Слышу, как его челюсть от удара трескается, и костяшки пальцев пронзает острая боль. Трясу кистью и снова бью. Сомневаюсь, что сейчас он в состоянии слишком громко кричать даже без кляпа.

Дважды наношу удар ножом в живот и на минуту оставляю его истекать кровью. Рана не смертельная, если он не будет здесь лежать долгое время, но её достаточно, чтобы его ослабить. Прежде чем уйти, мне придётся над ним ещё поработать. Я толкаю его на пол – пусть пока полежит там.

Тем временем, роюсь в его вещах и запихиваю в свою сумку всё, что кажется мне мало-мальски ценным. Избавлюсь от всего, когда вернусь в город. Взять почти нечего, поэтому не трачу на это много времени.

Краем глаза наблюдаю, как Джимми перекатывается на живот и пытается ползти к двери. Не торопясь подхожу к нему и пару раз пинаю в живот, пока он вопит в кляп.

Он уже даже не пытается снова его вытащить.

Перевернув его ногой на спину, всаживаю нож между рёбер, и теперь кровь начинает течь по-настоящему. Но этого всё равно для него недостаточно. Я наблюдаю за его борьбой за жизнь, но он слишком слаб, чтобы перевернуться обратно, и грязный ковер под ним пропитывается кровью, а глаза начинают стекленеть.

Я сижу в кресле и смотрю, как он умирает. Это не приносит мне удовлетворения.

Раковина в кухне полна посуды, но мне в любом случае надо там всё убрать, чтобы смыть с себя следы крови. Перед тем как уехать, я направляюсь в спальню в задней части квартиры, чтобы проверить, есть ли там ещё что-нибудь ценное. Любой грабитель порылся бы в комоде, а я хочу, чтобы копы просто всё осмотрели, написали свой отчёт и оформили дело как нераскрытое. Роюсь в ящиках комода и нахожу небольшой пистолет. В нём нет патронов, так что не похоже, что это сильно бы его защитило. Может, он просто для вида? Я кладу его в карман и смотрю на тумбочку.

На ней фотография женщины и девочки. При виде её мой желудок немного подрагивает.

Ничего не могу с собой поделать. Иду и забираю фотографию.

Это определённо Алина. Она здесь маленькая – может, шесть или семь лет, – рядом женщина с сигаретой, свисающей с пальцев. На заднем плане видно колесо обозрения на Военно-морском пирсе. Женщина рядом с ней, несомненно, её мать – очень худая и измождённая. Алина права насчёт того, что её мать наркоманка. Это очевидно даже по выцветшей фотографии.

Меня берёт любопытство, я открываю пару ящиков, только чтобы посмотреть, смогу ли найти что-нибудь ещё. Не обнаружив ничего интересного, решаю проверить шкафы. На верхней полке в маленькой спальне нахожу коробку без этикетки. Вытаскиваю её и открываю.

Сверху в коробке лежит кукла. Это Тряпичная Энни – одна из тех кукол с глазами-пуговицами и свалявшимися волосами из красной пряжи. Она довольно замусоленная, но не растрёпанная. Видно, что это любимая игрушка. Под куклой несколько детских книжек и игра «Четыре в ряд»²². И целая куча пластмассовых фигурок из тех, что можно найти в заведениях фаст-фуда с детским меню.