Торг с мертвецами, часть 1 (СИ) - Баринова Марина Вячеславовна - Страница 61

Альдор ден Граувер удивленно вскинул бровь.

— Хорошо говоришь для простого наемника. Где научился?

— Служил Артанне нар Толл секретарем, а до того — людям, которые продали ей гивойские владения. Они и научили. Я могу читать и писать на имперском и гацонском языках, но хайлигландскую грамоту знаю мало.

— С такими способностями не теми вещами ты занялся, Валериано из Гивоя, — сказал эрцканцлер. — Впрочем, судя по всему, ты у нас человек многих талантов. Я принимаю твою клятву. Теперь расскажи, что произошло в ночь, когда погиб гвардеец Гилберт.

— Как пожелаете.

Вал видел, как перекосило командира при упоминании об Артанне. Так ему и надо. С тех пор, как пришли вести о ее гибели и командовать остатками наемного войска стал Веззам, он сделал все, чтобы стереть память об их первом командире. Одна тризна — и все. Только Белингтор порой пел баллады об Артанне, да и то за спиной у командира, ибо тот запрещал. Зато сейчас он ничего не сможет поделать. Вал ощутил почти ребяческое злорадство, с каким дети дразнят друг друга. Пусть помнит. Пусть все они помнят, как «Сотня» здесь оказалась. Пусть все помнят, как именно Веззам стал командиром.

Он рассказал обо всем, что произошло той злополучной ночью, стараясь говорить лишь по делу. Ему было страшно, а от присутствия стольких важных людей в одной тесной комнатушке и вовсе сосало под ложечкой. Впрочем, важные люди на поверку оказались такими же, как и те, с кем спал Вал в одной казарме: у Шварценберга изо рта ужасно несло луком, а одежда эрцканцлера разила старым потом. Веззама за важную шишку Вал н считал, хотя и выполнял его приказы. Своего присутствия никак не выдавал только Эбнер Каланча: наемник заметил его только когда начал свой рассказ.

— Итак, ты признаешь, что убил гвардейца Гилберта? — спросил Шварценберг. уставившись на Вала. — Собственными руками?

— Да, — отозвался он. Лгать и отпираться смысла не было. — Мне не повезло подслушать тот разговор. Хотя это еще как сказать… Гилби… То есть Гилберт хотел убить меня и подбивал на это Сеппа, когда понял, что я все слышал. Он полез ко мне, а я защищался. Я хотел уговорить Сеппа сдаться и предостеречь от ошибки, которую этот болван едва не совершил. Ведь если бы они тайком открыли ворота…

Граувер, Шварценберг и Каланча зашептались. Наконец, эрцканцлер поднял глаза на Вала:

— Как ты докажешь свою правоту?

Наемник невесело усмехнулся.

— Теперь меня защищает лишь господь, ваша милость, — тихо сказал он, потянулся, чтобы почесать ссадину на щеке, которой его наградили гвардейцы при задержании, но вспомнил, что руки сейчас были связаны. Не иначе Шварценберг перестраховался. — Сепп выбросил деньги, которые заплатили Гилберту за работу. А документ, что я вытащил из кармана Гилби… Там нет имен, лишь указание, что предъявитель сей бумаги будет помилован. Будь там хотя бы имя Гилберта, все стало бы куда проще.

— Верно, — согласился эрцканцлер. — И выходит, я должен верить тебе лишь на слово.

— Как и Сеппу, ваша милость.

Шварценберг раздражающе барабанил толстыми пальцами по столешнице, но резко перестал, встретившись с неодобрительным взглядом Граувера.

— Сепп — человек недалекий. Да что уж там, туповат он, ваша милость, — признал его командир. — Но, что сейчас важнее то, что человек он семейный. Наверняка он испугался голода, поддался тревоге и, даже если и замыслил предательство, то лишь по этой причине. Я хочу побеседовать с ним еще раз. Если наемник прав, Сепп так или иначе проговорится. — Шварценьерг повернулся к эрцканцлеру. — Возможно, ваше присутствие также поможет развязать ему язык.

Альдор ден Граувер коротко кивнул.

— Согласен. Сделаем это сегодня же, ибо времени мало. Если Валериано не лжет и заговорщики уже проникли в ряды нашего войска, дело плохо.

Эрцканцлер поднялся и, поморщившись то ли от сырости, то ли от сквозняка, запахнул свой плащ так плотно, что тот едва не лопнул — до того натянулась ткань на худых плечах Граувера.

— Идемте же! — торопил он остальных. — Сейчас каждая ночь может стать для города последней.

Эбнер Каланча жестом привлек внимание эрцканцлера.

— С вашего позволения, я хотел бы еще раз прогуляться к месту, где нашли труп. С гвардейцем, полагаю, справитесь без меня.

— Хорошо.

Шварценберг остановил взгляд на Вале.

— А что делать с наемником, ваша милость?

— Пусть остается в замковой темнице, пока мы не выясним, говорит он правду или лжет. Не выпускать на прогулки, не давать видеться с гостями и не передавать вещи. Кормить дважды в день. И дайте ему наконец умыться. Видит бог, он чумазый, словно угольный демон.

Выйдя из замковых ворот, Эбнер Каланча расстегнул фибулу, сунул ее в поясной кошель, снял плащ, сложил его идеальным прямоугольником и оставил на парапете моста, а затем перемахнул через огромный валун и с кряхтением приземлился на неровную землю. В коленях что-то хрустнуло, да так, что он едва не застонал от боли. С годами начали ощущаться последствия его невероятно высокого роста: лекари предупреждали, что вскоре суставы начнут беспокоить сильнее прежнего, и вот, кажется, этот момент настал.

Каланча поймал удивленный взгляд стражника и махнул рукой, показывая, что все в порядке. Он хотел дойти к месту, куда упало тело гвардейца, с внешней стороны стены. Слабо верилось, что удастся что-нибудь найти, но Каланча, будучи деловым человеком, прекрасно знал, сколь важными порой бывают сущие мелочи. Он двинулся вдоль эллисдорской каменной громады по узкой тропинке, словно зависшей меж стеной и крутым берегом неспокойной нынче реки. Дорожка была настолько узкой, что порой приходилось передвигаться боком. Вскоре тропа немного расширилась, река осталась чуть в стороне, а стена начала подниматься все выше, к холмам, на которых взгромоздилась цитадель. Каланча чувствовал себя букашкой, взбирающейся по стеблю цветка.

Наконец он добрался до места, где нашли Гилберта, но вначале пришлось отдышаться.

— Годы берут свое, Эбнер Третий, а ты все скачешь, будто вчера только закончил школу и пошел к отцу в помощники, — ворчал он сам на себя, пока переводил дух.

Эбнера Фалберта Второго давно не было в живых, а Эбнер Фалберт Четвертый покамест не оправдывал надежда, возложенных на отпрыска столь влиятельного семейства.

Как бы то ни было, сейчас Каланчу волновало другое. Он пришел сюда, ибо чуял: что-то во всей этой истории было не так. Они все упустили нечто очень важное в прошлый раз, когда впервые пришли осмотреть тело гвардейца. У парнишки-наемника нашли бумагу с помилованием самопровозглашенного короля Ламонта, но денег при нем не было. Несколько монет нашли возле трупа — эрцканцлер велел собрать их и сохранить на случай суда: все же они доказывали, что здесь имели место заговор и подкуп.

Но что-то не давало Эбнеру покоя, зудело, заставляло руки чесаться, лишало сна и аппетита. Было что-то неправильное в происходящем, и ему было необходимо это найти. И ноги сами понесли Каланчу сюда, к месту, где он впервые увидел всю картину.

— Гвардеец Сепп утверждал, что к нему пришел встревоженный будущий покойник Гилберт и рассказал, что он, дескать, подслушал, как наш наемник договаривался с кем-то о том, чтобы открыть ворота и впустить людей Эккехарда. Допустим.

Фалберт размашисто шагал взад-вперед по тропинке, под ногами хрустела каменная крошка. Прямо на стене, в стыках огромных валунов, росли мелкие, но очень упрямые желтые цветы: тянулись к скупому северному солнцу изо всех сил, ловили каждый луч и сгибались, но не ломались под очередным порывом ветра. Каланче подумалось, что его народ был похож на эти цветы, да быстро отмел философские мысли. Все этот чертов возраст. Все чаще он превращал его в сентиментального болтуна.

— Допустим и то, что эти гвардейцы решили помешать наемнику совершить задуманное. Но поймали они его не у ворот, не у казарм, где ем следовало бы найти себе помощника, а на одном из самых пустынных участков замковой стены, — размышлял Каланча, — продолжая расхаживать по тропинке. Он пытался что-то увидеть, что-то заметить, но сам не знал, что искал. Оставалось полагаться лишь на везение. — Возможно, он хотел спрятать деньги, что разумно. Быть может, гвардейцы застали его врасплох, и он решил избавиться от кошеля. Но почему тогда оставил при себе бумагу, которая обличает его как заговорщика? Не сходится.