Большой дом (СИ) - Кич Максим Анатольевич - Страница 4

И это он сделал.

— А теперь уши закрывай. А ты, Шарик, давай свой лучший загиб, знаю, что ты умеешь.

Тут дядя Фёдор схитрил чутка и уши прикрыл понарошку. А Шарик выдал такое, что мальчик слышал один раз в своей жизни. Он всё-таки в приличной семье рос, можно даже сказать, в интеллигентной. А вот когда соседи холодильник на этаж поднимали, тогда дядя Фёдор и наслушался. Особенно, когда брат соседа этот холодильник уронил сначала себе на ногу, а потом с лестницы. Но до того, что сейчас Шарик исполнял, им было как первогодке музыкальной школы до выпускника консерватории.

Невидимые совы сразу решили, что лучше им бегать где-нибудь на специальном совином стадионе, и в лесу опять стало спокойно — птицы запели, насекомые закружились.

— Переодевайся обратно, — разрешил кот, — он теперь не скоро вернётся.

И Шарика похвалил. Дядя Фёдор удивился. Его за такие слова обычно ругали. Но, ещё он подумал, что тут, наверное, всё дело в исполнительском мастерстве. А о том, кто такой «он», спросить забыл.

Вскоре они вышли на поляну с холмом. Странное это было место. Как будто его сняли на плёнку шосткинского объединения «Свема». Но делать нечего: достал мальчик лопату и начал копать. А пёс и кот уселись рядом на камушке.

— Может нам тут построение сделать? — предлагает пёс.

— Ты его закончить не успеешь. Это ж не круг осиновой палкой прочертить. Точность нужна. А пока ты всё разметишь, как раз за тобой и придут.

— Кто придёт? — спрашивает дядя Фёдор.

— А кто бы ни пришёл… построение-то всё равно не закрыто.

И тут у дяди Фёдора лопата как звякнет обо что-то — а это сундук окованный. А в нём всякие сокровища и монеты старинные. И камни драгоценные.

— Бери, — говорит Матроскин, — одну монету.

— Только одну? — удивляется мальчик.

— Нам хватит одной, — кивает кот, — выбирай.

Смотрит дядя Фёдор на монеты — одна другой краше. И только на самом верху лежит старая, потёртая, с женской головой и, почему-то, с биркой наклеенной. А на бирке цифры: 1289. Решил мальчик её взять.

— Замечательно, — говорит Матроскин, — а теперь клади вместо неё свой рубль.

Жалко было дяде Фёдору рубль, но ничего не поделаешь, положил.

Закрыли они сундук и пошли домой.

И сами не заметили, как начало смеркаться. И почти уже они к опушке подошли, как снова вокруг них зашумело, пуще прежнего.

— Мне опять раздеваться? — спрашивает мальчик кота.

— Поздно, — отвечает Шарик шёпотом. И вперёд смотрит.

А глаза у пса — словно от плюшевой игрушки.

Повернулся дядя Фёдор, куда Шарик смотрел, и сам остолбенел.

Стоит перед ними не то куст, не то дерево, не то морда страшная с распахнутой пастью.

Вроде и маленький, а посмотришь так распахнулась эта пасть от горизонта до горизонта и ничего кроме пасти не видать.

— Кто мои сокровища потревожил? — зарычала пасть.

— Мы только посмотреть, — пропищал дядя Фёдор, и сам своих слов испугался.

— Врёте! — из пасти заревело так, словно там соревнования по пылесосному спорту шли.

— Мы ничего не брали, — выступил вперёд Матроскин.

— Врёте! — ещё громче заревело.

— А ты пересчитай, — предложил кот.

Грохнуло, хлопнуло, вздрогнуло всё вокруг так что кладоискатели с ног попадали. А когда они поднялись, никакой морды перед ними не было.

— А теперь что? — спросил дядя Фёдор.

Кот только плечами пожал. На бегу. Потому что они все бежали очень-очень быстро.

Папа с мамой очень горевали, что дядя Фёдор пропал.

— Это ты виноват, — говорила мама. — Всё ему разрешаешь, он и избаловался.

— Просто он зверей любит, — объяснял папа. — Вот и ушёл с котом.

— А ты бы его к Ремеслу приучал. Объяснил бы какие построения простые, чтобы ребёнок был при деле.

Но папа не соглашался:

— Построения он и без нашей помощи как-то освоил. Я тут на крышу ходил… Если бы наш мальчик закончил, нам бы телемастера дали Большую Транзисторную Медаль, за помощь в перевыполнении годового плана. За неделю. Ему товарищ нужен…

— Не знаю, что ему там нужно! — говорит мама. — Только все дети как дети — сидят себе в углу и из желудей человечков делают. Посмотришь, и сердце радуется.

— Это обычные дети человечков сделают. А наш или голема слепит, или вольт. И я даже не знаю, что хуже. Надо, чтобы в доме и собаки были, и кошки, и приятелей целый мешок.

— Нет, — твёрдо ответила мама, — тогда приятели пропадать начнут. А я в нашем доме человеческих жертвоприношений не потерплю.

И по ней было сразу видно: не потерпит.

— И вообще, — продолжает мама, — ты мне свои глупости не говори. Нам сейчас в первую очередь мальчика надо разыскать. И я даже догадываюсь, как мы это сделаем!

А дядя Фёдор ничего этого не знал. Он в деревне жил. Он на другое утро спрашивает у кота:

— Слушай, кот, как ты раньше жил?

Кот говорит:

— А то ты не знаешь? Я больше так не хочу. Я хочу субъектность иметь.

А пёс добавляет.

— Вот-вот! А то у меня всё больше объедкность получалась! Я тоже так больше не хочу!

— И я так больше не хочу, — говорит дядя Фёдор, — Мы теперь по-другому будем жить. Мы будем жить счастливо. Вот, что нам нужно для счастья?

— Корова нужна, — подсказывает Матроскин, — как и договаривались.

— Ну и хорошо! Купим себе корову!

Кот подумал и сказал:

— А где же мы её тут купим? Ты вот видел где-нибудь в округе магазины с коровами?

— Да я тут и без коров магазинов не видел, — соглашается дядя Фёдор, — Может по почте выпишем?

— Нет, — говорит Шарик, — по почте заказывать — это не дело. Закажешь корову, а приедет отбивная из говядины. Или вообще потеряют её где-нибудь.

Кот ещё немного подумал и предложил:

— А знаете, что? Место тут особенное, значит и корову надо покупать особенным образом.

— Это каким? — удивился дядя Фёдор.

— Эх, городской… — протянул Шарик, — даже я знаю. Нам надо в полночь на перекрёсток выйти, там и будет наш продавец.

Дядя Фёдор на кота посмотрел. А кот кивнул. И счастья на его морде не было ни капельки.

Дождались они вечера и пошли подходящий перекрёсток искать.

Ночь безлунная, только звёзды наливные перемигиваются и Млечный Путь от горизонта до горизонта. Самую чуточку белеет дорога. И вокруг — тишина. Только слышно, как под ногами песок с камнями хрустит.

Долго ли шли — уже и не разобрать. Да только вышли наконец на перекрёсток посреди чистого поля. И стоит на том перекрёстке фонарный столб и лампочка на нём тускло-тускло светится.

— Ну вот, — сказал Матроскин, — теперь ждать будем.

Стали они ждать. И когда уже дядя Фёдор подумал, что опоздали они, и никто не придёт, фонарь моргнул и погас совсем.

А вдалеке зажёгся другой, ярче этого.

— Может домой пойдём? — предложил мальчик.

— Не получится, — сказал кот, — ты посмотри.

А перекрёстка уже нет. Одна лишь дорога осталась, к новому фонарю.

Чистое поле вокруг.

А в поле трава шевелится, будто от ветра. Вот только ветра нет. И трава шипит по-змеиному и тянется к дороге всё ближе и ближе.

Делать нечего, пошли к следующему фонарю. Вышли к нему на такой же перекрёсток. И снова фонарь погас. И следующий зажёгся. И так они шли от перекрёстка к перекрёстку. Молча. Только у Шарика зубы стучали.

Наконец вышли они на очередной перекрёсток и свет на нём не погас. А вместо этого они услышали, будто бы кто-то огромные мешки с песком переставляет.

Шурх. Хлоп. Шурх. Хлоп.

И лампочка подрагивает, как будто из неё электричество сосут.

Шурх. Потемнела. Хлоп. Посветлела.

Шурх. Хлоп.

Тут уже и Матроскин задрожал. Хвост по земле узоры пишет, лапы ходуном ходят. А дядя Фёдор не задрожал. Он вообще забыл как шевелиться и дышал через раз.

Шурх. Хлоп.

Шурх. Потемнело всё кругом.

Хлоп. На краю светлого пятна от фонаря появилась как будто куча земли.