Ныряльщица - Эльденберт Марина - Страница 41

Не знаю, как остальные, но я сейчас точно собираюсь тонуть.

Вирна Мэйс

Ромина смотрит на меня со смесью наслаждения и превосходства. Еще бы, извинения за то, что она меня чуть не прибила — такое услышишь не каждый день. Раньше меня бы не заставили вытолкнуть из себя даже слово, но сейчас, после всего, что случилось — после подноса в голову К’ярда, после моего увольнения и возвращения, после осознания того, что взять Ромину можно только хитростью, мне почти не составляет труда сказать эти слова:

— Я прошу прощения за то, что сказала. Возможно, я действительно ошиблась.

— Возможно? — она недовольно смотрит на меня.

— Возможно, потому что я не могу сказать точно. А следовательно, я не имела права бросать такие обвинения тебе в лицо.

Вот теперь она злится: не так себе все это представляла. Место выбрала такое, где побольше людей и въерхов, попросила говорить погромче. Я говорила, но всю ярость и собственное бессилие сцедила на репетициях перед мутным зеркалом в ванной, на тренировках с Вартасом и на своих попытках избавиться от страха воды.

Ключевое слово — попытках, потому что тогда меня едва успели вытащить, и вообще, стоит мне отпустить бортик, как на меня накатывает панический страх. Дженна не сдается и говорит, что у меня все получится, а я пока я занимаюсь тем, что держусь за лесенку или за борт, ухожу с головой под воду и стараюсь там продержаться как можно дольше.

— Роми, может уже пойдем, а? — осторожно спрашивает одна из ее подружек.

Остальные тоже откровенно скучают: видимо, тоже ожидали развлечения погорячее, но развлечения не получилось.

— Надеюсь, ты это запомнишь, — все-таки говорит Ромина, пытаясь оставить последнее слово за собой. — И в следующий раз хорошо подумаешь над своими словами, потому что за ложные обвинения можно загреметь в тюрьму.

На слово «тюрьма» все-таки кто-то оборачивается, но тут же проходит мимо. Студенческий поток разделяется на разные направления и расходится, никому совершенно не интересно, за что и почему я извиняюсь перед дочерью судьи Д’ерри.

— Разумеется, — отвечаю я.

— Ладно. Можешь идти.

Искру, вспыхнувшую в груди мне удается задушить до того, как она разгорится в очередную глупость. Если так подумать, держи я язык за зубами, сейчас всего этого просто не было бы. У Ромины не было бы повода требовать с меня извинений, выдернуть меня в участок политари, и дальше по списку. Сейчас я всей кожей ощущаю ее злобу и недовольство, но мы обе ничего не можем с этим поделать, не так ли?

— Хорошего дня, — говорю я, и ее кривая улыбка окончательно блекнет.

Сейчас у меня по расписанию «Легенды и мифы старого времени», но по пути я все равно украдкой поглядываю по сторонам — может, увижу К’ярда? Это выглядит как одержимость, наверное, это и есть одержимость, вроде как у линарии. Согласно легенде это существо создали духи утопленников, сила их страданий и злобы питают ее тело. Именно поэтому она утаскивает людей на дно, чтобы становиться еще сильнее.

Может, сравнение и не совсем удачное, но мысли о Лайтнере постоянно утаскивают меня туда, куда не стоит. Например, возвращают к его обещанию помочь разобраться с Роминой — с чего бы? И к тому поцелую, и к совершенно ненужным мечтам вроде того, что он делает это ради меня.

Нет, любой нормальный парень на его месте поступил бы так же.

Но как я ни пытаюсь себя заставить в это поверить, меня все равно затягивает все глубже, глубже и глубже. Настолько глубже, что вчера меня посетила совершенно идиотская мысль рассказать ему про Лэйс, после которой я долго сомневалась в своих умственных способностях.

Лайтнер — сын правителя города.

Лэйс нарушала закон.

Сомневаюсь, что его ко мне отношение, какие бы оно ни имело корни, это изменит.

На занятиях я старательно записываю все, что говорит преподаватель, и поглядываю на Кьяну. Она, сосредоточенно закусив губу, тоже что-то пишет. Потом неожиданно улыбается и постукивает пером по тапету. Уголок губ Хара ползет вверх, он быстро набивает ответ.

Почему я не сомневаюсь в том, что они переписываются?

Моя теория подтверждается, когда Кьяна оборачивается, лишь на миг, а Хар ей подмигивает. Чего я понять не могу, так это что происходит. Они оба не выглядят как парень и девушка, которые станут скрывать свой роман. Хотя возможно, я действительно чего-то не понимаю, но одно знаю точно: Кьяна М’эль не станет встречаться сразу с двумя. Что бы у них ни произошло, они с Лайтнером больше не вместе.

Эта мысль наполняет меня совершенно неправильной радостью, и от нее тоже хочется улыбаться. В последнее время мне подозрительно часто хочется улыбаться, мне кажется, что это не к месту, особенно в сложившихся обстоятельствах, но я ничего не могу с собой поделать. Мои чувства напоминают штормящее море, меня то выбрасывает на берег, то затягивает на глубину, и что с этим делать, не представляю. Равно как и не представляю, что мне с этой глубиной делать.

Во всех смыслах.

Правда, когда звенит звонок, меня накрывает идеей. Чем больше я нал ней думаю, тем больше она мне нравится, поэтому я не тороплюсь выбежать из аудитории. Хар проходит мимо меня (а ведь он пришел на наши занятия совсем недавно!), и его улыбка не оставляет сомнений в том, что парень в восторге от лекции. То есть от переписки с Кьяной.

Она чуть задерживается, то есть не задерживается, но М’эль все делает медленно. Медленно — не значит тормозит, это просто ее стиль. Если сравнивать с водой, я бы сравнила ее с океанской волной, не в шторм, а когда под едва слышный рокот он накатывает на берег, омывая камни.

Приходится ждать, пока она соберется, а потом перехватывать прямо на лестнице (почему-то я уверена, что за дверями аудитории это сделает Хар).

— Кьяна, привет.

Она останавливается, но смотрит на меня без улыбки и настороженно.

— Привет.

— Я хочу извиниться. — В отличие от извинений перед Роминой эти — совершенно искренние. — Я вела себя резко, если не сказать грубо.

Девушка приподнимает широкие темные брови, на лице на миг отражается изумление, которое, впрочем, тут же стирает улыбка.

— Неожиданно, — говорит она. — Но спасибо. Не думала, что для тебя это важно.

— Важно, — говорю я. — И я очень рада, что у меня наконец-то хватило мозгов это признать.

Брови Кьяны приподнимаются повторно, потом она все-таки смеется.

— Наверное, никогда не привыкну к твоей особенности говорить в лоб.

— Над этим мне тоже стоит работать, — фыркаю, но тут же становлюсь серьезной. — Я подумала по поводу курсовой… Помнишь, мы хотели взять с тобой одну тему? И если мы обе хотим над ней работать, наверное, это будет даже круто. Мы можем рассмотреть легенду о лиархах с разных сторон, преподнести эту историю как бы с двух точек зрения — лиархов и въерхов. Мне кажется, это будет прикольно, и Н’етха это может заинтересовать.

Она задумчиво смотрит на меня и жует губу, а йотом поднимает вверх большой палец.

— Крутая идея! Если честно, никогда не думала об этом с такой стороны.

— Тогда пойдем говорить с ним?

— Давай на следующей практике. Я сейчас очень спешу. — Она смотрит на двери, но тут же поправляется и переводит взгляд на часы. — Обязательно, Вирна. Я очень рада, что ты это предложила. Серьезно.

Киваю, и Кьяна быстро бежит наверх, а я улыбаюсь.

Окидываю взглядом полупустую аудиторию и понимаю, что настроение у меня просто отличное.

С К’ярдом мы сегодня не встретились: его не было в Кэйпдоре. Это я выяснила, когда дожидалась его у аудитории, и один из въерхов отпустил шуточку на тему, что бегать за ним можно было бы менее заметно. Впрочем, даже это мне настроения не испортило. Впервые за долгое время я чувствовала себя на удивление бодро, зато тот факт, что у меня полностью свободный вечер (Дженна настояла, чтобы я не выходила на работу на этой неделе), полностью поставил меня в тупик.