Отрочество 2 (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 66

– Если не в ущерб, то очень полезно, – отозвался брат, сделав ответный ход, – в талмудическом обучении есть свои минусы, но парадоксальность мышления оно развивает вполне недурно. Правда, не всем.

– Вот и я о том же…

Ёся всё-таки втянул нас в богословские споры, пересекающиеся с социалистическими. Мишка спорил аргументировано, и даже немножко привычно. В среде думающих христиан, далёких от Синода, попытки скрестить христианство с социалистическими теориями всех мастей не новы, и подчас даже успешны.

– … нет, нет и ещё раз нет!

– Да ты послушай! – не отставал дядя Фима.

– Нарисуй классический китч, – посоветовал я, делая последний ход под сопенье Мишки, – толь што высокохудожественный!

– Китч?! Высокохудожественный!? – брат вложил в эти слова всё своё презрение с возмущением, – Ха! Хм… высокохудожественный, говоришь?

Он погрузился в размышления, а дядя Фима засиял давно нечищеным примусом и подсел на поговорить. Пока Чижик размышлял на тему китча, а Мишка с Ёсиком спорили за социализм и теократию, Бляйшману приспичило придумать от меня идею для коммерции. Он зудел, и зудел… а мне, как нарошно, не думалось.

– Ты не представляешь, – вздыхал он чесночно, – как это тяжко…

– Раздай, – брякнул я, и как-то так… призадумался… – В самом деле – раздай.

Надувшись жабой и краснея на глазах, дядя Фима начал делать возмущённое лицо, но я выставил вперёд палец, и он замолк.

– Та-ак… – заинтересованно сказал он, – я таки понимаю, шо это не глупость в христианском стиле, а очередная идея?

– Она. Не щедрою рукой, но многим, и прежде всего – армейцам. Сниману, Де Вету, прославленным офицерам и отдельно – своим служащим, из тех кто потолковей.

– Ага… – он протёр мигом вспотевший лоб, – много-много ниточек к разным полезным людям, которые будут считать мою компанию чуть-чуть своей?

– Угу. Война закончится, и буры могут не согласиться с тем, што «Африканская транспортная компания», разросшаяся не в последнюю очередь на войне, осталась бы в стране пусть не единственной, но основной.

– Не люблю, но надо, – вздохнул он, – лобби, да?

– Оно самое. Можешь ещё выделить какую-то долю дохода на… госпитали, к примеру. Или на армию, на строительство дорог.

– Да! – он хлопнул себя по лбу, – Я же зачем к тебе? Подтверждение пришло, зарегистрировали твои патенты на летадлы!

Мишка только головой качнул, и дядя Фима поспешил пояснить:

– Ты не думай за шпионаж! Есть такие патентные бюро, што ого-го как блюдут! Просто если вдруг кто и да, то вот они – документы с чертежами! Сама конструкция, она ведь проще простого, повторить на раз-два!

– Единственное, – почесал он в голове, – британцы могут таки подгадить с патентами, потому как у них не патентовали. Но тут уже международное право и прочее, можем устроить им похохотать.

Мы говорили, говорили, говорили… а потом состав начал тормозить, и технический состав засуетился, помогая выгружать самолёты. Приехали. За разговорами прошёл предполётный мандраж, а сейчас ему не уцепиться за деловитую суету.

Поймав взгляд дяди Фимы, я коротко кивнул, на што тот еле заметно улыбнулся, и безо всяких одессизмов!

Подготовленное поле оцеплено, по периметру любопытствующие, привлечённые невнятными слухами. Два самолёта, мой и Санькин, уже стоят на лётном поле, готовые к полёту. Техники заканчивают последние приготовления, помогая цеплять на расчалки маленькие зажигательные бомбы. Проверяем фотоаппараты, крепление бомб… готовы!

Короткая молитва, объятия со Сниманом и Мишкой, и под пение псалмов мы взлетаем. Пение стало столь громким и истовым, што нас едва ли не подбросило в воздух силой их Веры.

Сделав круг над лагерем буров, и вызвав взрыв энтузиазма, два крохотных самолёта, несущие опознавательные знаки Претории, направились в сторону Дурбана.

[i] Военный агент = военный атташе.

– Хая, давай-таки с нами, – качнулась обморочно тётя Песя, спустившись наконец со второго этажа, – мине што-то штормит, как будто мы с Сэменом Васильевичем немножечко добаловались, хотя я точно знаю, шо это и не так!

– Ну вот как знала? – чуточку напоказ вздохнула Хая, которая Кац, и самая умная баба если не Одессы и Молдаванки, то как минимум двора! – Куда ж ты и ви без мине?

Парой минут спустя она вышла, нарядная и красивая, пока подруга с дочкой сидели на лавочке во дворе.

– Фира, успокойся, – услышала Хая бубнение подруги, спустившись вниз, – успокойся, доча…

Вцепившись в руку дочки как в спасательный круг, до самых синяков и выпученных собственных глаз, норовящих закатиться под лоб, она гладила её ладошку и бубнила што-то, долженствующее успокоить дочку. На деле же выходило сильно наоборот, и Фира чем дальше, тем больше нагоняла мамеле красивой расцветкой лица с нежным зеленоватым оттенком.

Сердобольные соседи искренним своим участием и сомнительной ценности советами, подливали в уже разгорающийся костерок женской истерики прогорклое масло суеверий, и сомнительной ценности советов и замечаний.

– Гля, гля… – шептала на весь двор и парочку соседских та Хая, которая Рубин и не шибко штоб и сильна умом, – чисто как мясо с плесенью на морды лиц стали! Лёва! Я за такую ткань и говорила – зелёное штоб, как Песя сейчас! Ты мине понял или бедной ей нужно ещё раз пострадать за ради твоей непонятливости?

– Да тише ты, тише! – делала в ответ глаза Фейга, осаживая простодурую подругу, – И без тебя уже такие, шо думаю то ли за врача, то ли за раввина, то ли за всех обоих!

– Ша! – Хая Кац, немножечко расстроенная не фееричностью своего светского спуска в глазах так и не повернувшихся соседей, ловко вклинилась меж матерью и дочкой, рывком подымая их со скамьи, – Всем молчать, а если кто и да, то только добрые пожелания! Всем ясно, или мине повторить, нахмурив лицо?

Народ проникся и самую чуточку впечатлился – настолько, што отдельные энтузиасты из числа мальчишек и всяких там Рубинов забежали сильно вперёд – предупреждать народ за ша и грозное лицо Хаи Кац. Получилось такое себе интересное зрелище впополам с шествием, шо как бы и парад алле, но немножечко и театр, который народный.

– Как на Пасху у гоев! – громогласно заявил какой-то мелкий сопливый мальчишка, шумно зашмыгнув и сглотнув соплю назад и получше угнездившись на дереве, намереваясь не пропустить ничего и никого из зрелищной процессии.

– А то! – согласился такой же сопливый и замурзанный приятель, вытирая сопли рукавом и ёжась от холодного февральского ветра, – Только без песен!

К выходу с Молдаванки добралась большая толпа, и Хая, которая Кац, чуть не порвалась на две части – одна из которых негодовала за нервничанье подруги, а другая наслаждалась вниманьем и уваженьем. Вслед им махали долго, потому как от такого торжественного и многолюдного сборища у всех где-то под желудком родилось чувство, што будто бы и они самую капельку причастны к будущему экзамену Эсфири.

Пока извозчик, пока доехали до Гулевой, где Мариинская женская гимназия, Фира уже самую чуточку и оклемалась. Помощь тёти Хаи теперь только в нейтрализации чересчур впечатлительной мамеле, с её стремлением к интересному обмороку посреди улицы.

– Так это… – начал было извозчик, но получив полтину, с металлическим лязгом захлопнул челюсть и спешно уехал, пока не вспомнили за сдачу.

Встав напротив углового двухэтажного здания, две женщины и одна почти некоторое время собирались с духом, рассматривая этот дворец знаний как часть несомненно прекрасного будущего Фиры, проникаясь его и её величием. Выходило так себе, зато у ветра проникнуть и проникнуться – очень даже и да!

Чихнув, тётя Песя наконец опомнилась и засуетилась, заквохтав вокруг дочи.

– Ой же ж! Время, Фира, время! А кстати, сколько? – опомнилась она.

– Успеваем, – голос Хаи, которая Кац, напомнил бы человеку понимающему о творении пражского раввина Льва бен Бецалеля, – не суетись, как под клиентом! Ты мать и почтенная если не дама, то где-то рядом, а не сама знаешь кто по известному адресу!