Придурков всюду хватает - Дериева Регина - Страница 22

• Предыдущая
• 22/35
• Следующая

— Кто, по-твоему, Я? — спросил Христос.

— Ты Сын Бога Живого.

И я подумал, глядя на присяжных заседателей: «С Богом ничего зря не бывает, а без Бога все зря».

Все они были тяжело и неизлечимо больны пантофобией, испытывая страх перед абсолютно всем.

Одно дело любоваться Бородинской панорамой, а другое — участвовать в битве при Фермопилах. Одно дело сопереживать кому-то, а другое, согласитесь, самому оказаться в камере смертников.

Где марши протеста, где манифестации, где на худой конец письма в мою защиту, подписанные от имени миллионов?

А ведь когда-то знал я автора одного такого письма. Одного-единственного письма протеста. Только я забыл, против чего и кого он протестовал. Автора письма по фамилии Соковыжимайло помню, а куда он исчез, опубликовав свой плод вдохновения во всех прогрессивных газетах и журналах, не знаю. Главное, что исчез он вовремя, а вот я припозднился и, плюс ко всему, стал совершать непростительные поступки. Не примкнул я к правоверным, не объявил себя родным или двоюродным сыном Ирода, не стал членом Общества Защиты Дракона, а остался Скобкиным.

«Да как посмел этот, так называемый, „святой“ Георгий убить нашего обожаемого дракона? — переживает драконье общество. — Чем ему наш героический дракон мешал? У дракона имелись свои традиции, своя самобытная культура, свои понятия, наконец. Он, если хотите знать, был санитаром леса. А наглый палестинский выскочка посмел его убить без всякого суда. Это вот Скобкина надо пригвоздить к позорному столбу за все его мерзкие деяния!»

Вот меня и судят за то, что я, Скобкин, избежавший правоверия, не пожалел дракона. А мой издатель, от которого я не скрыл ни одного своего псевдонима и ни одного родимого пятна, делает вид, что дела у меня идут превосходно.

— Как это чудесно для твоей биографии, — говорит он, — что тебя несправедливо осудят и живьем сожгут. Просто блеск! Фантастика!

Действительно, фантастика. Особенно для тех, кто предпочитает этот жанр всем остальным.

Погода была, как траурный поезд Ильича или, если вам так больше нравится, Линкольна. Итак, погода была, как траурный поезд Линокльна, а настроение и того гаже. Собачья погода соответствовала собачьему настроению, под влиянием которого хочется выть до тех пор, пока до окружающего сладкозвучного мира хоть что-нибудь дойдет. Даже при полном понимании, что ни до кого ничего не дойдет, все равно хотелось выть. И я выл:

Я, римский католик, стою перед могучей силой синедриона, стою перед множеством множеств, стою перед судом, требующим лишить меня очень полезного удостоверения личности и сжечь на костре по причине отсутствия этого документа.

О, воображение обывателя, столько раз бросавшего меня в костер!..

Пламя гудит, оркестр наяривает национальный гимн, народ выпивает и закусывает, прокурор дожевывает обвинительную речь, а я, вместо того чтобы получить литературную премию, корчусь в огне.

— Поделом ему, римскому католику, иезуиту проклятому, хитрому латинянину! — вопят все, налегая на питье и закуски.

А ведь Великий пост на дворе, дорогие мои братья и сестры, а ведь нельзя! И вообще есть надо деликатно, не чавкая. Тем более что пища эта хоть и дармовая, но недоброкачественная… И вообще мне вас жаль, несмотря на то что вы о жалости понятия не имеете.

Выдавили вы из себя всю жалость и выбросили на помойку, хотя Антон Чехович рекомендовал выдавливать из себя раба. По капле в день. Но вот, выдавив жалость, вы остались рабами. А рабам не дано увидеть небо в алмазах.

Когда прокурор кончил обвинительную речь, я спросил его:

— А что скажете в свое оправдание?

• Предыдущая
• 22/35
• Следующая