Ребята и зверята - Перовская Ольга Васильевна - Страница 13

• Предыдущая
• 13/37
• Следующая

Однажды мы вели Ишку мимо аула. Юрты стояли ещё выше в горах, приблизительно в полуверсте от кордона. Там жили пастухи. Старый одноглазый пастух Якуб подозвал нас, окинул опытным взглядом Ишку и сказал, ухмыляясь:

— Скоро маленькие будет.

— Когда скоро?

— Кто знает! Можно — сегодня, можно — завтра.

— Якуб, миленький, помогите, как бы не пропустить опять… Она убивает своего маленького.

— Три рубля давай. Мой будет смотреть.

Мы огорчённо переглянулись:

— Нет у нас трёх рублей, — и тронулись было дальше.

— Эй, кыз, девчонки! Иди сюда. Ладно, мой смотру. Только эте… мамашка сахар таскай, чай таскай, тютюн — табак — таскай, мала-мала псё таскай.

Обрадованные, мы горячо поблагодарили Якуба и начали «псё таскай».

Ишку Якуб оставил около своей юрты. Он вынес на солнце кошму, разостлал её на камне, разлёгся и стал принимать от нас дары. Нечаянно или нарочно, но Якуб ошибся: ни в эту, ни в следующую ночь ишачка не было. Днём Якуб лежал около Ишки на своей подстилке, и мы его всячески ублажали, а на ночь он действительно брал Ишку к себе в юрту.

Оба эти дня были праздники. Дома пекли пироги, но ни единого пирожка мы не съели сами. Всё, что нам давалось, мы честно несли Якубу. К большому белому камню у юрты были принесены все наши сокровища.

— Эте што? — спрашивал Якуб, вертя в руках целлулоидную куклу. — Эте йок, не нада. Тащи ещё мала-мала чай.

Банку с чаем, сахар и табак мы доставили благополучно. Но вот была задача, когда Якуб потребовал, чтобы мы принесли рубаху и брюки. Мы обшарили весь дом, но ничего подходящего не нашли.

— Мама, нет ли у нас какой-нибудь рубахи и брюк?

— Зачем вам?

— Надо.

— Скажите — зачем, тогда поищу.

Но Якуб строго-настрого запретил нам говорить отцу или матери о нашей с ним сделке, и мы молчали.

— Неужели же во всём доме не найдётся какой-нибудь несчастной рубахи и брюк для своих же родных детей?! — воскликнула я, выбрав удобный момент, когда в комнате находился один только отец.

— А для чего им эта «несчастная рубаха и брюки»?

— Нужно, значит.

Отец полез в свою дорожную сумку и вытащил пару рубах.

— А брюк нету, — сказал он. — Не могут ли наши родные дети обойтись без брюк?

Мы взяли рубахи и отправились к Якубу. Он лежал всё там же, на своём камне. Около камня стояла Ишка, а рядом с ней… крохотный серенький ишачок.

Он уже обсох и хотя ещё нетвёрдо стоял на ножках, но уже пытался играть и брыкаться. Ишка не спускала с него глаз. Она лизала его, кормила и ревниво загораживала от нас своим телом.

— Девочка. Эте маленьке девочка, — сказал Якуб.

— Тоже ишка? Вот чудесно! Как же мы её назовём? Ишкой уже нельзя.

— Милка ты моя! Пушистая, как цыплёнок! — восторженно вскрикнула Наташа, погладив украдкой мягонькую ляжку ишачонка.

— Милочка, Милка! — подхватили мы хором.

Якуб взял Ишку на верёвку и повёл к кордону. Крошечный новорождённый мотнул в нашу сторону головкой и затопал за матерью, путаясь и спотыкаясь на не окрепших ещё ногах.

— Ну, спасибо тебе, Якуб, — сказала пастуху мама и принесла ему рубль.

А отец догадался, куда пошли его рубахи, и отыскал всё-таки для Якуба ещё и брюки.

Мы возились с Милкой, как с куклой. Она и в самом деле была игрушечная, точная копия Ишки, только до смешного маленькая. На другое же утро она прыгала, брыкалась, тянулась своей хорошенькой мордочкой к собакам и сердито лягала их, если они на неё брюзжали.

Улучив удобную минуту, когда Милка, насосавшись молока, резвилась на солнце, мы подхватили её на руки и утащили в дом.

Ишка оглянулась, заревела и принялась галопом носиться вокруг дома, заглядывая в окна. А Милка тем временем беззаботно расхаживала по комнате. Она доверчиво тёрлась мягким носиком о наши руки, шевелила ушками и разглядывала кровати, стулья и игрушки.

Вдруг в окно всунулась взъерошенная голова Ишки.

«И-а, и-и-их, ах-ах!..» — захлёбывалась она, делая попытки влезть в окошко.

— Давайте откроем ей дверь, — предложила Соня.

Она побежала открывать и позвала Ишку.

А мы пока придумали шутку: на Милку натянули юбку, передние ноги просунули в рукава кофточки, а голову повязали платком.

— Вот так девочка!

Милка была уморительная — совсем мартышка.

Ишкины копыта застучали по крыльцу. Она ворвалась, оглядела комнату, увидела у меня на коленях наряженную Милку и завопила от ужаса.

«Батюшки! Что с ребёнком сделали!» — так и слышалось в её вопле.

Я опустила Милку на пол. Она, забавно путаясь в юбке, подковыляла к матери. Ишка бросилась тянуть с неё зубами юбку. Вся она дрожала и шумно дышала от волнения: «Ах, ах, ах!..»

Мы помогли ей раздеть Милку, и она увела её из комнаты.

— Скажите мне, что это за животное? Разве она похожа на ишака? — спрашивала мама, постоянно натыкаясь на Милку в комнатах. — Она, наверно, считает себя собакой. Чего она толчётся под ногами?

Неизвестно, чем считала себя Милочка, но большую часть времени она действительно проводила не с животными, а с нами, в комнатах, около дома или в горах. Мы совсем избаловали Милку, так что, когда она подросла и настало время её объезжать, она оказалась капризным, непослушным созданием.

Ума и сообразительности у неё было достаточно. Вся премудрость дрессировки давалась ей легко. Но иногда на неё находил такой «стих», что она совершенно не хотела слушаться.

— Проучи ты её хоть раз, — уговаривала Наташу Юля. — Вот увидишь — ты потом с ней не справишься.

Но у Наташи не хватало характера. И потом, Милка очень хорошо знала, что у её маленькой хозяйки всегда имеется в кармане кусочек сахару или ещё что-нибудь вкусное. Должно быть, поэтому она не принимала всерьёз Наташины угрозы и наказания.

Бегала Милка ещё лучше и быстрее Ишки. Но у неё была тысяча всяких увёрток, и падали мы с неё без конца. Все предпочитали ездить на Ишке: у неё год от году характер становился всё положительное и степеннее. Одна только Наташа охотно ездила на Милке. Она частенько потирала ушибленные бока, но не любила говорить об этом:

— Может, я это нарочно на полном ходу взяла и завернула на землю.

Теперь, с двумя ишаками, мы целые дни путешествовали по горам и лесам. Бывало, спросит кто-нибудь о нас на кордоне — отец выйдет и смотрит на горы в бинокль. Где-нибудь высоко, на гривке горы или по её склонам, карабкаются, как козы, два ишачка и мелькают яркие ситцевые платьица.

— Вон они, бездельницы! Ишь куда забрались! И как только голов себе не посворачивают! Эх, заберу я, кажется, у них этих ишаков…

— Придётся к зиме продать ишаков, — сказал нам как-то отец.

— Это почему?

— Сена у нас не хватит всех кормить. А вам зимой надо о школе думать, а не об ишаках.

— Пожалуйста, не надо нам твоего сена. Мы сами заготовим корму для Ишки и для Милки.

— Хотелось бы посмотреть, как вы это сделаете.

— А вот увидите…

После этого разговора мы усердно принялись за заготовку сена. Дело ведь шло о сохранении Ишки и Милки.

С восходом солнца мы с большими мешками отправлялись в горы и целый день рвали траву, набивали ею мешки доверху, привозили домой и разбрасывали сушить на крыше сарая. В первую же неделю ладони у нас покрылись громадными водяными пузырями. Рвать траву такими руками было очень трудно. Соне удалось раздобыть откуда-то старый, заржавленный серп. Много понадобилось хитрости, чтобы наточить его потихоньку от старших.

Как всегда, рано утром мы отправились в горы, захватив с собою провизию.

В этот раз мы ехали верхом. Под Соней была большая кобыла Машка. Я ехала на старом гнедом иноходце, а Юля и Наташа — на ишаках.

Добравшись до места, мы слезли, стреножили лошадей и принялись за работу.

Соня уверенно взмахнула серпом, отрезала большой пучок травы и… подошву на своей сандалии.

Пока мы рассматривали сандалию, Юля ухватила серп и принялась жать. У неё дело пошло недурно.

• Предыдущая
• 13/37
• Следующая