Безбашенный (СИ) - Шарм Кира - Страница 12

Боже, ну о чем я только думаю!

Так и хочется дать себе пощечину или засунуть голову вместе с этой самой уже уложенной прической под холодный кран, чтобы очнуться! Совсем с ума сошла, — только хуже и себе сделаю!

Отгоняю предательские мысли о том, чтобы сходить туда все-таки — и просто посмотреть на него через окно, так и не заходя в сам клуб.

Самые глупые мысли, самый идиотский самообман, — конечно, я не выдержу, не сдержусь и войду, если его увижу!

Только…

Только вот так хочется понять, что он чувствует ко мне на самом деле!

А ведь это будет видно по тому, как он будет меня ждать…

— Так, хватит! — громко приказываю сама себе. — Раз уж собралась, схожу — ка лучше в деканат решить наконец вопросы с этими документами! И никакой «Эйфории»!

Как назло, все в универе затягивается слишком надолго, — черт, вот ровно настолько, что, как только выхожу, понимаю, — ровно к девяти как раз и попаду в этот самый клуб, если отправлюсь отсюда, не заходя домой.

Закусываю губы до крови, заставляя себя не думать об этом и вообще выбросить все эти мысли про Антона из головы.

Даже хорошо, что пошел дождь, — в этом мое спасение от самой себя, потому что и прическа и макияж теперь просто безнадежно испорчены, и в таком виде, да еще и без зонта — только одна дорога, — домой, причем — обязательно бегом. Дождь слишком холодный, а на мне — легкий плащик и туфли. А я мерзлячка, мама вечно смеется, что стоит ветерку подуть, как я сразу же обязательно слягу с простудой.

Выдыхаю, — сама природа не дала мне совершить ошибку!

И…

Замираю, как вкопанная, натыкаясь глазами на НЕГО!!!

Смотрю, как он подходит к сидящей под проливным дождем на лавочке девушке, рывком подымая ее, как прижимает к себе, гладя по мокрым волосам и что-то нашептывая на ухо, — и уже ничего не чувствую, — ни заледеневших ног, ни бьющих как будто иголками льда холодных капель, которые текут по лицу, ничего! Кажется, даже тело перестает дышать, — просто забывает, как это делается.

Обнявшись, они уходят, — а я, будто в бреду, зачем-то иду за ними на несгибающихся в коленках ногах.

Как робот, как закаменевшее существо, — ничего не ощущая, кроме огромной льдины внутри, что распирает грудь так больно, так ненасытно жадно, как будто сейчас просто разорвет меня насквозь.

Они доходят до дома, заходят внутрь.

А я, задыхаясь, так и смотрю, как они подымаются наверх, все так же обнявшись — их видно через окна лестничных пролетов.

Зажигается свет в квартире, — а я все так же стою и смотрю, парализованная, неспособная двинуться.

Уже даже не различая их очертаний сквозь горящие окна.

Свет гаснет, — а я так и остаюсь стоять на улице, не мигая глядя на эти окна. Уже ничего не видя, — ледяной дождь смешивается со слезами в глазах так, что в них одна водная пелена.

Даже не представляю, сколько проходит времени, прежде, чем я, развернувшись, медленно бреду прочь, к собственному дому. Так до конца и не отмерев. Слыша только хлюпающий звук воды в туфлях, — он гудит у меня в голове пронзительными всхлипами. И ожог в области сердца, — разрывающий меня окончательно.

Он даже не собирался идти на нашу встречу. Но даже об этом я не могу сейчас думать, — все вытесняет вид их объятий и резко погасший к квартире свет — как щелчок выстрела.

Антон.

* * *

… Я целую нежную кожу, с ума сходя от ее запаха, который охватывает меня, будто шлейфом.

Она лежит подо мной, — все раскрытая, распластанная, раскинув руки в стороны и вздрагивая всем телом от каждого, даже самого легкого прикосновения, — и это срывает крышу, опьяняет до одури, как и ее широко распахнутые глаза.

Скольжу руками по коже, подымаясь от изгиба бедер вверх, до груди, накрывая ее ладонью, — и буквально пью ее стон, — изумленный, чуть испуганный, такой сладкий…

Я бы разорвался, — мне хочется быть с ней везде, — губами, пальцами, ладонями, ласкать каждый миллиметр, — но, увы, у меня только одни губы и две руки.

Наклоняюсь над ее лицом, — даже ресницы и те подрагивают, и это сводит с ума еще сильнее, — и накрываю ртом ее губы, одновременно спускаясь рукой по животу ниже, возбуждаясь до прострела тока по всему позвоночнику, ощущая ее вибрации под своей рукой, добираясь до самого сокровенного.

— Ах, — тихий выдох мне в губы, когда я пальцами раздвигаю подрагивающие складочки, — и, блядь, от этого стона, который проглатываю, я уже готов сто раз кончить.

Еле сдерживаюсь, — такое со мной вообще впервые. Но ее хочется ласкать, — долго, одурительно долго, а не тупо ворваться в ее тело и трахать.

Меня разрывает так, что даже в висках чувствую эти безумные взрывы, разряды тока, не говоря уже о члене, который готов тысячу раз взорваться, — но я продолжаю собственную пытку, доводя ее до наивысшей грани удовольствия, — почему-то оно сейчас для меня в тысячи раз важнее, чем собственное.

Проникаю пальцем вовнутрь, — аккуратно, медленно, почти, блядь, нежно, — и дурею от того, какая она там горячая и узкая.

— Да, о, да, Антон, — еле слышно, чуть хрипло выдыхает мне в губы, закатывая глаза, непроизвольно прикусывая мой язык, — легко, но от этого меня просто прошибает, — насквозь, по позвоночнику, по мошонке, которая сейчас, кажется, сейчас точно разорвется!

Скольжу пальцем вовнутрь и наружу, выходя почти полностью, — ни хрена уже не соображаю, лихорадочно и жадно толкаясь в нее языком, — только ее сладкий вкус, только ее сумасшедшее рваное дыхание, перемешанное с всхлипами, — единственное, что для меня сейчас способно существовать, что наполняет меня всего, полностью, пропитывая без остатка.

Придавливаю ее ноги своими, — она уже извивается, пытаясь убежать от слишком сильного наслаждения, — и одновременно подставляет под мои пальцы свои складочки, скользя по ним. Сама не осознает, как начинает насаживаться на мой палец, хрипло выдыхая мне в рот.

Но я удержу, нет, милая, тебе не вырваться, — ты пропитаешься этим наслаждением, ты прочувствуешь и проживешь его сполна!

Добавляю второй палец, прислушиваясь к тому, как одурительно звучит под моими движениями ее влажность, прижимаю ее клитор уже почти на полную силу, слегка царапнув его ногтем, — и ее глаза тут же распахиваются так широко, что в них способен утонуть, глядя на меня с изумлением и почему-то с каким-то страхом.

Но тут же закатываются, а руки начинают раздирать мою спину.

Она кричит.

Уже не пытаясь сдерживаться, широко раскрыв ртом, бьется под моими руками, под моим телом в судорогах, — а у меня окончательно сносит крышу он того, как сильно, как мощно сжимает она своими стенками мои пальцы.

Такая страстная. Такая чувствительная. Такая невозможная…

Черт…

Я в жизни никогда такого кайфа не чувствовал!

Очень похоже на то, что это ее первый в жизни оргазм, — ничего удивительного, некоторые представители нашего пола бывают, блядь, таким криворукими, что не способны подарить девушке наслаждение, — но, блядь, — и для меня такое впервые!

Впервые в жизни я сам дрожу и чувствую, как меня начинает трясти, — от ее оргазма от ее хриплых выдохов, от того, как бьется подо мной ее такое нежное и такое жаркое тело…

— Бляяяя, — выдыхаю, прижимаясь к ней, все ее дрожащей, так сильно, как только возможно, чтобы ее не задавить, ловя каждое новое вздрагивание этой ее сумасшедшей лихорадки.

Резко вхожу, — больше сдерживаться я просто не способен, — да и кто бы смог на моем месте продлить эту пытку хотя бы на минуту, — и замираю, наткнувшись на преграду, — одновременно с ее резким вскриком.

— Надо же было сказать, — шепчу с каким-то почти отчаянием, покрывая все ее лицо поцелуями, — мелкими, нежными, ласковыми, пытаясь успокоить, ловя губами бусинки слезинок, что потекли уже из ее глаз. — Я был бы осторожнее…

Черт! Ну, — разве я мог хотя бы представить себе, подумать, что она может оказаться девственницей? Даже и близко такого предположения не было!