Тайны темной осени (СИ) - Чернышева Наталья Сергеевна - Страница 12

«Не делай этого», — эхом отдался в голове тёткин голос, но от него я отмахнулась, быстро забыла и вспомнила о нём позже, намного позже, когда пыталась найти ту точку невозврата, до которой ещё можно было что-то изменить. Не сворачивать со Свердловской набережной, например, а ехать себе прямо, до Большеохтинского моста, потом по проспекту Шаумяна — домой…

Я стояла у забора, и снова меня закатало когнитивным диссонансом в соляной столб. Вот такая у меня реакция на то, чего никак не ждёшь, ждёшь совсем другого. Но — на тебе под нос не то, другое, к которому мысленно уже привыкла, пережила весь связанный с ним ужас и уже даже немного отпустила, а совсем неожиданное. Совсем. Неожиданное.

Оба дома стояли целыми. Время успело их отметить: со старых деревянных рам облупилась краска, у одного дома требовало ремонта крыльцо, у второго — крыша над верандой, черепицу там вспучило, отсюда видно. Того и гляди, скоро протечёт! Неухоженный придомовой участок… Хозяина, умеющего и любящего работать на земле, здесь не было уже очень давно.

Но и пожара никакого не было тоже.

Пожаром здесь даже не пахло!

Я потянула из кармана смартфон, сделала несколько снимков… И экран погас: батарея разрядилась, сволочь! Да что за!.. Наверное, аккумулятор навернулся. Выкинуть и купить новый! Так и сделаю, когда домой вернусь. Сразу же.

Ярое бешенство поднималось во мне медленно, но неукротимо, как цунами. Разозлить меня очень сложно, я по натуре флегматик, но тёте Алле разозлить меня удалось на славу. Приехала… вся такая… и врёт! Врёт! В наглую. Дурочкой прикидывается. «Не делай этого, Римма!» В смысле, не вздумай поехать и проверить. Не сомневайся в моём вранье. Так, что ли?!

Я дёрнула дверцу машины, села, положила руки на руль. Успокоиться. Римма, уймись. Тебе обратно ехать. Хочешь разложить машину, не вписавшись в поворот? И чёрт бы с тобой, если ты сама, а если ещё кого с собой прихватишь… Или не глупить, вызвать такси?

На землю медленно опускались осенние сумерки. Небо остывало, обретая оттенки синевато-серого вечернего жемчуга. Похолодало, начал подниматься ветер. Холодный, стылый, он нёс в себе отчётливый морозный привкус: к утру ожидались заморозки, слабый снег.

Я когда-то жила здесь. Вот в этом доме, где просело крыльцо и со ступеней кое-где обвалилась плитка. Каждая трещинка в дорожке была мне знакома. И вместе с тем, дом неприветливо глядел на меня слепыми пятнами окон, в которых давно уже не горел прежний ласковый свет.

«Уходи», — словно говорил он мне всем своим угрюмым видом. — «Убирайся! Предательница!»

Ну да. Не надо было поступать в Политех, не надо было учиться, надо было — оставаться здесь, полоть бесконечную траву, закатывать бесполезные банки помидоров с огурцами и вишню, их всё равно потом никто не ел, все эти соленья-варенья. Слишком уж их много, давно надоели, чипсы магазинные и то вкуснее, хотя вреднее и противнее чипсов еды, пожалуй, не сыскать. Ах, да, ещё за Сенечку в семнадцать замуж выйти. Чтобы сейчас ходить с животом до колен, потому что во дворе уже бегало бы штук пять детишек, а шестого — рожать через месяц. Так, что ли?!

Дом враждебно молчал. «Дожили», — горько подумалось мне. — «С неодушевлёнными предметами разговариваю…»

Ветер хлестнул по лобовому стеклу чёрным пустым пакетом, и я вздрогнула от этой внезапной темноты, будто по глазам чем-то ударило. Я медленно, как заворожённая, оглянулась, и вдруг осознала, что на улице, расквашенной осенней грязью в локальное болотце, никого больше нет, только я, я одна. Впереди ещё стоят машины, но, судя по всему, пустые. Просто стоят. Припарковались.

Волосы на затылке приподняло внезапной жутью. И никто же ведь не знает, что я здесь. Я сказала Алексею, что поехала домой…

Я вылезла, отлепила от стекла пакет и швырнула его в сторону, ветер тут же подхватил его, закрутил, затрепал. Мне отчаянно захотелось вдруг убраться уже наконец отсюда, с проклятого этого места, как можно скорее и как можно быстрее. Если я задержусь здесь хотя бы на мгновение, я сойду с ума!

Субботний вечер благоволит тем, кто едет в город, и беспощаден к рвущимся на отдых за его пределы. Одним словом, свободная дорога в одном направлении и сплошные заторы в другом.

Назад я доехала почти без пробок, разве что, выезжая на Свердловскую набережную, впечатлилась остывающим закатом и чудом избежала проблем. Мне неистово посигналили, может, даже обматерили, наверняка не обошлось без «обезьяны с гранатой» сквозь зубы; ну, пусть их. Внимательнее надо быть, Римма, внимательнее. Это тебе не твой любимый язык программирования промышленных контроллеров, это — Дорога.

А закат был из тех, что запоминаются сразу, влёт и — на всю жизнь. Багровые полосы облаков над Невой, облитые зловещим вечерним светом купола собора на противоположном берегу, чёрные в сумерках деревья — там же, река, несущая в залив кровавые волны…

Квартира встретила меня неприятной тишиной и каким-то слабым, но устойчивым могильным запахом. Первым делом я подумала о мусорном ведре: неужели не выбросила, когда уходила на работу в четверг? Мусорка с четверга — та ещё радость.

Но нет, ведро сияло чистой белизной: не просто выбросила, а ещё и тщательно вымыла. В ванной — та же стерильность, на кухонном блоке она же. А пахнет всё равно. От соседей несёт, что ли? С улицы?

Раскрыла окна на балконе — потёк внутрь стылый вечер, неся с собой запахи палой листвы, влажной земли, горячего металла из автосерсиса, устроившегося напротив дома. Что-то они там такое варили сваркой — сумерки периодически прорезывало синими вспышками, чем-то лязгали, взвыла на несколько минут болгарка, потом стихла. От соседей сверху доносились — бум-бум! — звуки вечеринки, соседи слева опять обнялись с перфоратором, где-то плакал маленький ребёнок, задрались друг с другом маленькие собачки, и хозяева с матюками растаскивали их, а кто-то с кем-то ругался по телефону, вставляя через слово русский неопределённый артикль на вторую букву алфавита…

В комнате после свежего ветра на балконе запах показался вовсе уже отвратительным. Я заглянула за шкаф, отодвинула диван… И меня будто в лицо ударило чем-то тяжёлым.

В углу лежала кукла.

Тряпичная. Голова — свёрнутый из нескольких тканевых жгутов овал. Пухлые, перевязанные красными ниточками ручки и ножки. Тельце из выцветшего ситца. Запах шёл от неё.

Не знаю, сколько я простояла, тупо таращась на это изделие не пойми чьего больного разума. В мозгу всплыли какие-то обрывки про магию вуду — лепит колдун куколку того человека, которого хочет извести, а потом… что потом — не помнила, но человек, короче, умирает в муках. Верят же люди в этакую чушь!

Куколка словно смотрела на меня — чем? У неё ведь не было глаз, даже нарисованных! И ухмылялась. Опять же, как? У неё не было рта, даже нарисованного. Но от неё исходила мощная, совсем не добрая, сила пристального взгляда и кривой усмешки. И запах… мерзкий запах подгнивших потрохов, которые зачем-то кинули на раскалённый противень — поджарить на обед.

Откуда в моём доме эта пакость?

И снова ударило беззвучным громом, аж качнуло вперёд-назад: да тётка Алла же! Кто тут орал и извивался в истерике, на этом вот самом диване?! Вот она зачем приезжала. Не совсем из ума выжила, понимала, что никакой свадьбы не будет, и что я её долго не вытерплю. Отвлечь моё внимание истерикой… сунуть за диван вот это!

Да чтоб тебя!

Я лопнула от злости. Стёкла буфета отозвались на мои эмоции слабым дребезжащим звоном, им подпели оконные. Я пошла в ванную, взяла швабру, — руками прикасаться, вот ещё! Пробежалась взглядом по квартире, нашла жестяное ведёрко из-под попкорна, осталось от летнего похода в кинотеатр. Что со всей этой колдовской пакостью делают обычно? Правильно, сжигают! Огонь очищающий уничтожает всё.

С кем это тётьАлла связалась, хватило же ума! Или её взялись обрабатывать мошенники, алчущие недвижимости? Наши два дома во Всеволожске, допустим, не бог весть какое богатство, хотя тоже, если с умом подойти, деньги, а вот моя городская квартира… Как тёть-Алла там говорила? Продать, купить в Мурино…