Тайны темной осени (СИ) - Чернышева Наталья Сергеевна - Страница 29

— Не ори на меня, — с достоинством заявила я.

Называть его на вы после «дуры» совсем не хотелось. Будь он хоть восемь раз колдун, а не надо со мной так себя вести всё-таки. Холодная ярость подожгла меня, ледяное бешенство, и, как всегда, подобное мощное чувство испугало меня, а испуг превратил тело в окаменевшую колоду. Поэтому я смотрела на вышедшего из себя Похоронова, просто смотрела, молча, а его мой молчаливый взгляд, наверное, взбесил, иначе бы он не орал так громко.

— Ты даже понятия не имеешь, что натворила! — подвёл он итог своему эмоциональному выплеску. — Ты мне всё, — всё! — перевела на говно!

— Извини, — тихо сказала я, немного отмёрзнув. — Я не знала.

— Не знала она!

И тут поезд вынесло из тумана! Солнце ударило в окно, сияющее, яркое, живое. Переход от бестеневой серости к ослепительному миру оказался слишком резок, я вскинула руку, защищая глаза. Долго потом стояли во взгляде пылающие молнии.

— Твою мать, твою мать, твою мать, — обречённо повторил Похоронов упавшим голосом.

Он с размаху сел на диванчик, поставил локти на стол и вцепился пальцами себе в волосы. Я поняла, что туман нагнал каким-то образом он сам. Зачем? Зачем-то. Станешь спрашивать, огрызнётся и не ответит. Но неужели всё это натворили мои рисунки? Одни только рисунки и ничего, кроме них? Признаться честно, я не поверила.

Магия, это же чушь, бред, корм для фантазий, авторских и режиссёрских. Нет её в нашем мире. Есть — наука и рациональное зерно. А то, что не познано сейчас и потому считается потусторонним, божественным, ведьмовским, на выбор, всё это будет познано потом. Через сто лет, через двести или тысячу. Нет вещей или процессов или событий, не познаваемых в принципе.

Но я не стала объяснять этого Похоронову. Он, как часть мистической системы, то самое, пока ещё не познанное, не поймёт. Да ещё и может обидеться.

— Я запомнила про петлю Кассандры, — сказала я, чтобы прервать повисшее в залитом солнцем купе тягостное молчание. — И подумала: Кассандра всё время делала мрачные прогнозы, ей не верили, но прогнозы сбывались. Если обратить алгоритм… маленькая такая частица not… логическое отрицание. Если нарисовать что-то хорошее, а дальше по тому алгоритму — прогноз хороший, ему не верят, он сбывается. Хороший сбывается, понимаешь? Не плохой.

— Т-т-т-технарь, — с отвращением выговорил Похоронов, не отнимая рук от головы. — Физик, убивший в себе лирика.

— На технарях стоит мир, — не согласилась я.

Похоронов поднял голову, пронзил меня насквозь фирменным взглядом ярких голубых фонариков, которые ошибочно называл своими глазами. Но я успела уже попривыкнуть, и прежнего эффекта не получилось.

— Мир стоит на сердцах, — сказал Похоронов, качая головой. — Не на разуме. Но где тебе это понять, — махнул рукой, даже не пытаясь скрыть обуревавшие его эмоции.

— Если бы мне объяснили ещё, — обозлилась я. — Сказал — не рисовать, отлично. А что я тут с ума едва не сошла, от… от… от…. От тишины, от полного безделья! Да, взяла без спросу. Но — своё взяла. И что такого ужасного нарисовала? Всё же хорошо. Всё замечательно. Все живы и веселы, в окнах — солнце. Что тебе не так?

— Посмотри сама.

Я посмотрела. Ничего криминального не увидела, о чём и сообщила.

— Смотри, — он ткнул пальцем.

Из-под полуоткрытой двери купе, той, где на полке валялись беспорядочно вещи и женская руки приподнимала за рукав тунику, проступала вроде как вода, что ли.

— Что это? — удивилась я.

Я не помнила, как рисовала эту воду.

— Тебя хочу спросить, — с лютым бешенством выговорил Похоронов, — что это.

— Я не знаю, — открестилась я. — Может, просто штрихи… карандаш так лёг.

— И здесь он лёг так же? И здесь?

Несчастная дверь попала в ракурс ещё на двух рисунках, и везде была та же самая загадочная вода.

— Кока-колу пролили, — сказала я, но неуверенно. — Или вино.

Похоронов приложил ладонь к своему лбу: фэйспалм, он же рукалицо. И вышло-то у него не картинно, не для того, чтобы съязвить, это был жест подлинного отчаяния.

— Руки переломаю, — со спокойной, будничной какой-то и от того особенно жуткой жестокостью заявил он. — И ноги тоже, — упредил моё возражение. — И нос. Губы отрежу, зубы выбью. Чтобы уже ничем пишущий предмет взять не смогла!

— Про жопу забыл, — угрюмо огрызнулась я.

Диво, ответ придумала сразу! Не через полгода и даже не через неделю. Глаза у моего попутчика сделались совсем бешеными:

— Что?

А мне вспомнилось вдруг из детства руководство по тому, как научиться танцевать ламбаду: вставить в попу карандаш и чертить им под музыку восьмёрку на стене. Лет восемь, наверное, мне было, и эта ламбада внезапно вернулась на нашу улочку во Всеволожске, а почему отжившая своё песня из девяностых вдруг всплыла, кто же скажет. Во всяком случае, не я.

И вот теперь меня, после этого дивного воспоминания, понесло по всем кочкам, и, диво дивное, язык не заплетался, слова сами прыгали на него:

— Задницей тоже можно рисовать, так что потрудись и её отрезать. А ещё рисовать можно в уме, — я постучала себя пальцем по лбу, — силой мысли, силой воображения. Отрежь лучше голову сразу и выкинь в окно. Тогда получится.

— Ну, ты и… — не договорил, плюнул, встал, дёрнул из гардеробной свой мерзкий плащ. — Сиди здесь и не высовывайся!

Вышел в дверь, очень хотел ею хлопнуть, по спине читалось, — хотел, но только дверью в купе не хлопнешь никак, сколько ни старайся. Особенно в купе мягкого СВ-люкса.

Я скорчила ему вслед мерзкую рожу, и даже жаль, что не увидел. Надо было ещё и фак показать, но я уже вернулась в свой обычный режим реакции на стресс и ожидаемо протупила, не сделала сразу, а в уже закрывшуюся дверь эффект получился не тот.

Потом я долго сидела у окна, укутавшись в плед. Меня потряхивало, отчётливо знобило, и я только надеялась, что это нервы, а не температура. Повторять недавний забег с гриппом и сорока одним градусом на термометре очень не хотелось. В Питере есть больницы с реанимационными палатами, а в дороге? То-то же.

Поезд повернул, солнце теперь лупило в противоположную стенку, на спинку дивана и вскользь, наискось, по столу. Летели навстречу столбы, столбы, столбы, лесополоса вдруг отступила, открывая бескрайние поля с уже убранным урожаям, только на просёлочной дороге тускло отсвечивал на солнце старый усталый трактор классического вида: огромные задние колёса, маленькие передние.

Где мы, интересно. Проскочили Воронеж или ещё нет…

— «Я птицу счастья свою отпускаю на юг…»

Я вздрогнула от резкого звука, песня ведь и сама по себе малахольная, а уж в тишине, заполненной мерным перестуком колёс, производит эффект разорвавшейся бомбы.

— Оля! — закричала я в трубку. — О-ля!

— Римус, — взволнованный голос Ольги, прерывистое дыхание, словно она куда-то спешила, хотя куда может спешить прикованный к койке, запакованный в сплошной гипс человек? — Римус, ты где?

— В поезде! — радостно крикнула я. — К тебе еду! Ты как? Ты ожила? Что врачи говорят?

— В каком ты поезде, Римус?

— Ноль тридцать пять А, «Северная Пальмира»! В Сочи буду завтра в девять утра. Тринадцатый вагон. Четвёртое купе.

— Хорошо… — Ольгин голос поплыл, исчез, короткие гудки, ненавистное тирлили — смартфон снова ушёл в несознанку, показав полностью разряженную батарею.

Да чтоб тебя! Ты же новый! Я же тебя вот, на днях, купила! Чёрный экран равнодушно зеркалил моё сердитое лицо, словно бы говоря: а мне наплевать. Подумаешь, новый. Может, я ещё на заводе устал. На пенсию хотел досрочную. В брак. Нет, всё равно не прислушались к моей боли, пропустили дальше по технологической цепочке контроля, кинули на склад, а потом в продажу, где тебе и пихнули. Мучайся.

Прогресс. Я едва сдержала матерное слово. Двадцать первый век. Нормальные аккумуляторы для смартфонов поставить не можем.

И только сейчас я сообразила, что назвала сестре не тот номер купе. Четвёртый вместо третьего. Перфекционист во мне заплакал, но я мужественно вынесла его слёзы. Подумаешь, не то купе. Главное, вагон! И то ведь, не сама же Оля меня встречать приедет. Будет мама, возможно, вместо мамы приедет Алексей… Да и что, в общем-то, меня встречать, не маленькая, есть язык и справочная служба, а название больницы, где лежит сестра, у меня записано, равно как и её адрес и даже какими маршрутами общественного транспорта можно подъехать. Но я возьму такси, конечно же. Уж таксисты точно мимо не ошибутся.