Чернокнижник
(Забытая фантастическая проза XIX века. Том II) - Тимофеев Алексей Викторович - Страница 19

— Не бойтесь ничего, все прошло.

Ганка все еще не мог прийти в себя и смотрел по углам комнаты.

— Можно ли встать? — спросил он, — то-есть…

— Можете свободно.

— Где же мой человек?

— В сенях вы найдете его и провожатого, который выведет вас из лесу; не опасайтесь ничего.

Тихо поблагодарил старик обманщика и робко вышел из комнаты, оглядываясь при каждом шаге.

— Григорий, Григорий! — сказал он.

— Я здесь, сударь.

— А вот и провожатый, — завизжал Миша, освещая свое лицо фонарем.

Ганка отступил назад, ибо думал видеть еще одно из бывших явлений.

— Ха! Ха! Что это вы? Я, право, не черт и вас не съем. Однако ж, — (продолжал Миша, отойдя уже далеко от развалин), — господин Ганка! Если вы не дадите мне на орехи, то я… осторожнее — здесь камень, не разбейте носа!.. То я напущу на вас целую сотню чертей.

— Пожалуйста, не говори об этом, — теперь здесь так, так… то есть, странно…

— Дайте на орехи, или…

— Пожалуйста, молчи. И расточатся срази его.

— Да сколько ни читайте, все не поможет, если я вас брошу. Здесь ров, не оступитесь.

Ганка дал ему грош; но Миша не переставал шутить над ним.

— Признаюсь, ты порядочно проказничаешь, — сказал Арсеньев вошедшему Лоту. — Не знаю, как достало у меня терпения все это слушать и молчать.

— Я делал все для вашей пользы.

— Согласен; но твоя помощь мне что-то, право, не нравится.

— Как угодно! Идите завтра к Ганке, увидите его прием; увидите нового гостя; увидите развалины своего жилища, и — призовете меня.

— Увидим!

Они уже хотели идти спать, как вдруг дверь отворилась, и Миша вбежал с беспокойством в комнату.

— Батюшка! Батюшка! — сказал Миша. — Юм приехал.

— Тут еще нет беды!

— Он встретил нас на дороге, — я отошел в сторону, и потом тихо следовал за ним. Но мне есть дело с вами переговорить, — выйдите в другую комнату.

Лот возвратился чрез несколько минут; в нем заметно было беспокойство.

— Мне наскучила жизнь обманщика, — сказал он. — Если я высватаю вам Машу, обещайте дать у вас пристанище мне с бедным сиротою.

— Обещаю; но что это значит?

— Гм! Завтра узнаете. Но, ради Бога! что бы ни было с вами у Ганки — не горячитесь, и не говорите, что были у меня. Прощайте!

Солнце только начинало восходить, когда проснулся Арсеньев; но представьте его удивление, когда он увидел себя в пустой комнате, где не было никакого признака, чтобы в ней кто жил; он отыскал комнату, в которой происходило столько чудес, но и там ничего не было. Долго звал он Лота и Мишу; но никто не отвечал ему. Он оседлал свою лошадь, сел на нее и поскакал в Вороний терем.

В комнате, которую мы описали сначала, сидели Ганка и Юм.

— Да, — сказал Юм, — да, я отомщу обманщику, который набил тебе голову такою чепухой; да, и ты сам увидишь, что был обманут, — да.

— То есть, братец, ты ничему не веришь; но…

— Да, но ты обещал, попробуй исполнить, да, и если выйдет не по пророчеству обманщика, тогда мы будем смеяться.

— А если, то есть…

— Да, если выйдет по пророчеству, то я отказываюсь от невесты.

— Вот тебе моя рука. Сегодня помолвка. Но что ты сидишь все со мною, а с невестой не сказал ни слова; надо с нею больше говорить; то есть, девушки любят, когда мужчины с ними болтают: о их прелестях, о своих, то есть… чувствах.

— Да, брат, твоя правда; но я, признаюсь, не умею говорить с ними, только хочу польстишь девушке, — смотри, начну хвалить Стрелку или Звонишку; да, да.

— Ха! Ха! Ха! То есть, то-есть, у тебя только охота на уме …ха! ха!.. Иди же к дочери.

— Ну, изволь! Да, — (сказал он, остановись в дверях), — после обеда к обманщику.

— То есть, к колдуну? — Изволь!

Маша сидела под окном и плакала, смотря в даль, когда вошел Юм; он поместился возле нее.

— Какая сегодня прекрасная погода, — так начал он разговор.

— Да, — сказала Маша, стараясь скрыть слезы.

— Да, — отвечал он, — да… да… да…

Он долго твердил бы еще, не находя, что говорить, но тут пришла ему на мысль охота.

— Да, — продолжал он, — сегодня хорошо охотиться, — да?

— Да, — повторила в рассеянии Маша, всматриваясь вдоль по дороге.

— Да, да.

— Это он! — вскричала Маша, протянула в окно руки, слезы полились из ее глаз. — Это он! — продолжала она, и, забывшись, обняла Юма.

— Да, — сказал он, вырвался из ее объятий и бросился к дверям; к несчастью, Ганка подслушивал их разговор; не успел отойти и получил такой толчок в лоб, что растянулся на полу. Юм не останавливался, — сказал еще раз: да, перескочил через него и ушел; ибо Маша следовала назади, и он воображал, что она гонится за ним.

Ганка встал и потирал лоб, рассуждая: что это все значит?

Вдруг плач и радостные восклицания послышались в комнате, куда выбежала Маша; Ганка пошел туда, и что же увидел!..

Арсеньев и Маша обнимали друг друга; Юм кричал и сердился.

Ганка потирал лоб и думал: «Это недобрая примета».

— Батюшка! — сказала Маша. — Неужели вы не узнали Арсеньева?

И молодой человек бросился в его объятия.

— Еретик! — кричал отец. — Ты осквернил меня.

Арсеньев отошел и сказал с грустью:

— Мой благодетель отвергает меня!

— Батюшка! Он все тот же: он так же любит нас; он повиновался Царю.

— Ганка! Если ты забудешь данное тобою слово, то я распорю тебе эту шишку вместе со лбом, — сказал Юм.

— Ты кто такой? — спросил гордо Арсеньев. — Если не замолчишь, то я прострелю твое толстое брюхо.

— Арсеньев! — произнесла умоляющим голосом Маша. — Перестань, ради Бога!

— Арсеньев! — сказал Ганка. — Я люблю тебя; но не должен любить, ибо ты жил с еретиками. Не могу позволить тебе любить Машу, ибо она невеста их благородия (Юм поправил усы); не могу дать тебе пристанища, ибо опасно пустить волка в овчарню, то есть, тебя к Маше. Недаром эта шишка!

— Да, да, — твердил Юм.

— Итак, все прелестные мечты мои разрушились, — я не имею более отца, и Маша расцвела не для меня, — сказал с отчаянием Арсеньев. — Ах! Как горестно мое возвращение на родину. Простите! да ниспошлет нам Бог то спокойствие, которое вы похищаете у меня!

Чрез несколько минут, он скакал уже по дороге к ветхому жилищу своих предков. Там встретил его Лот, не в виде чернокнижника, но просто как слуга, и чрезвычайно удивил его, когда показал несколько со вкусом отделанных им для него комнат. Он расспросил его о встрече, сделанной ему Ганкой, и с довольным видом сказал:

— Не правду ли я говорил? но не отчаивайтесь, я помогу вам; обещайте мне только пристанище у вас и кусок хлеба.

Арсеньев обещал.

Печально закатывалось солнце за голые деревья, обнаженные рукою осени, и между вершин этих дерев и груды камней, лучи его, пробираясь в узкое длинное окно, заделанное железною решеткою, освещая слабо мрачные своды, падали на камин и рисовали его в тесном углу, подобно гигантскому остову.

Два человека с длинными черными бородами, в русских кафтанах, сидели на диком камне и всматривались в темные углы комнаты.

— Тьфу, черт, как я устал! Ушел, проклятый, и след простыл.

— Да полно, Ганка, озираться и читать молитвы, твой чернокнижник сам струсил, да…

— Нет, брат, что ни говори, а не быть добру, то есть, посмотри, что он с тобою сделает…

— Со мной! Увидим, — сказал Юм, сжимая рукоятку охотничьего ножа.

— Слышишь ли? — прервал его торопливо Ганка, подняв вверх нос и нюхая, как гончая собака, — то есть, серой пахнет.

— Ха! Ха! Ха! Да полно, Ганка, смешить; я, кроме сырости, ничего не слышу.

— А я, брат, так слышу!

— Да так-то немудрено видеть чудеса, о которых ты рассказывал.

— То есть, смейся, смейся… смотри… смотри… — закричал Ганка, пятясь за Юма.

И точно, вместо статуи, которая вчера подходила к Ганке, на пьедестале стояло что-то белое, похожее на Мишу, и дразнило языком Ганку.