Невинность на продажу (СИ) - Рей Полина - Страница 30

Эля выглядела ухоженной и была, судя по всему, весьма довольна жизнью. В отличие от Марины.      

- … он классный. Ни одного вопроса о том, чем я занималась раньше. Сказал, что вообще его эта сторона не интересует. Мы с ним сейчас в кругосветку отправляемся, а после - вроде на свадьбу намекает, - болтала Элеонора, а Марина кивала на каждое произнесённое слово.       

Эля вообще казалась другой. Как будто играла заученную роль, когда находилась в стенах «Парадизо», и вот теперь ей было совсем не нужно примерять на себя чужие маски. Вместо чуть надменной и холодноватой девушки перед Мариной сидел совсем другой человек.      

- Ладно, я о себе бесконечно могу болтать. Расскажи лучше, как ты? Как себя чувствуешь… ну… после всего случившегося?       

- Нормально, как видишь, - выдохнула она. - Строю свою жизнь с чистого листа, - её губы опалила невесёлая улыбка.        

- Да уж. Вообще странно, что Паоло о тебе не позаботился как о других девочках, - пожала плечами Эля, и Марина застыла на месте, пытаясь переварить то, что ей сказали. В каком таком смысле он заботился о других? Даже с «того света» посылал им деньги на булавки?        

- Что ты имеешь в виду? - выдавила она из себя после того, как смогла совладать с первой оторопью.      

- М-м-м, - протянула Эля, словно сомневалась в том, что ей стоит продолжать. - Не знаю, можно ли говорить об этом сейчас… А впрочем, он уже всё равно на том свете. В общем…       

Она снова замолчала, подаваясь к Марине, и та поторопила её коротким и непримиримым:      

- Ну!    

- В общем, перед тем пожаром он вызвал меня к себе. Дал денег. Много. Для меня и девочек. Сказал, чтобы я позаботилась о них. Я потом прокручивала в голове наш последний разговор и… - Эля снова запнулась, и Марина едва не взвыла от очередного промедления. - И в общем, я подумала, что он мог сам всё это устроить.     

- Что - это?    

- Поджог, свою смерть, ну, я не знаю. - Эля снова пожала плечами, будто речь шла о чём-то несущественном, в то время как внутри Марины всё переворачивалось от ощущений, что рождал этот разговор.        

- Зачем ему это?      

- Очень странный вопрос, Марин. Ты же видела, какие люди были в этом замешаны. Рано или поздно Паоло бы попал под раздачу. К тебе у него явно было что-то большее, чем к остальным девочкам. Это я тебя пыталась уберечь, когда говорила всё то… ну… что говорила. Но я же видела, что Паоло от одного имени твоего, произнесённом в его присутствии, сам не свой.     

Она кривовато улыбнулась и вдруг задала тот вопрос, от которого Марина вздрогнула помимо воли:     

- Кстати, он не объявлялся?      

Она могла сказать правду. И это ничего бы не решило. Кроме того, что открыла бы тайну Паоло, которую тот берёг ото всех, кроме неё.     

Ей на память пришли слова, что она сказала ему сегодня утром. Сказала в пылу охвативших её чувств, желая нанести как можно более болезненный удар, чтобы и Паоло испытал хоть сотую долю того, через что прошла она.     

И в то же время сейчас, после всего, что рассказала Эля, Марина посмотрела на случившееся под другим углом. А что если он действительно пытался её защитить? Как мог. Она вспомнила, что ещё слышала о том пожаре - мэр, который тогда вошёл в её комнату, где она ждала своего покупателя, был объявлен пропавшим без вести, в то время, как на пепелище нашли труп Паоло Раньери. А сам хозяин «Парадизо» был более чем живым, хоть и весьма видоизменившимся.      

Означало ли это, что Паоло и впрямь подстроил этот пожар и свою смерть, чтобы покончить со своим «райским» занятием и начать новую жизнь? Очень и очень на то походило.       

- Нет, - покачала Марина головой, отвечая отрицательно на вопрос Эли. - Он не объявлялся, потому что с того света вернуться вряд ли получится.     

Она вернула Элеоноре кривоватую улыбку, и тут же перевела тему на обсуждение каких-то незначительных дел. Синьор Раньери мог ей гордиться. Она научилась прекрасно делать то, в чём и сам Паоло был безупречен.      

Лгать.

Очередная порция скотча обожгла глотку и, достигнув желудка, разлилась внутри огненным пожаром, на несколько коротких мгновений затмившим все. Все мучительные мысли, все воспоминания, все переливы боли, сжиравшей нутро. Он и не думал, что бывает так. Он, столько всего терявший –  веру в людей, средства к существованию, даже собственное имя – никогда не представлял, что значит быть отвергнутым женщиной. И не просто какой-то посторонней женщиной, а той единственной, что могла разбудить в нем все лучшее, на что считал себя давно неспособным. Все человеческое. Все уязвимое.           

И вот теперь он знал, что значит бросаться в бой с открытым забралом, не пытаясь защищаться, не оставляя себе путей к отступлению и – терпеть поражение. Теперь он знал, что у этой боли от невзаимности – свой особый вкус и ритм. Она то накатывала удушающей волной, когда хотелось лезть на стены от отчаяния, то затаивалась внутри тупым отголоском, давая иллюзию, что все это можно перетерпеть. Вот только куда при этом деваться от ощущения выпотрошенности, бессмысленности и безразличия ко всему – он не представлял.          

Хотя все случившееся действительно можно было пережить, перемолоть и проглотить. Ему было не привыкать к подобному – в конце концов, это всего лишь ещё одна очередная неудача, пусть и самая болезненная из всех. И ведь как-то раньше он жил без Марины. Но разница была в том, что до нее он даже не знал себя иного. Отличного от того циничного чудовища, которым стал за годы, когда владел «Парадизо». Она была его направляющими парусами и без нее он чувствовал себя разбитым судном, оставленным и потерянным.         

Он сделал ещё один обжигающий глоток в попытке заглушить уничижительные мысли и не скатиться в жаление самого себя. Тем более, что все это он заслужил в полной мере. И совершенно не мог винить Марину в том, что она не испытывала к нему ничего, кроме ненависти. Это было в высшей степени закономерно: он лишил ее свободы, пытался развратить, заставил пройти через унизительный аукцион. И в любом нормальном человеке все это не могло породить ничего хорошего. И только его бедой было то, что он поверил в возможность чего-то большего, надеясь, что нахождение рядом с Мариной может смыть с него всю грязь и зловоние прожитых лет, когда не думал ни о чем, кроме собственной наживы и ни с кем, кроме себя самого, не считался. Но, черт возьми, ведь так оно и было на самом деле, он не придумал себе того, что ощущал рядом с Мариной. Она стала его личной вакциной – той единственной, что спасала и очищала. И ему, наверное, стоило быть благодарным за то, что хотя бы короткое время мог дышать иным, свежим воздухом.        

Вот только ему было слишком мало этой короткой передышки. Он хотел Марину навсегда, хотя – невозможно этого не признать – абсолютно ничем не заслужил ее.         

Несмотря на все выпитое, разум оставался слишком ясным. Он был из тех людей, что умеют пить, не пьянея, и теперь проклинал в себе это качество, лишавшее его даже такой малости, как возможность забыться. И, лениво перекатывая с одной стеклянной стенки бокала на другую остатки бесполезной янтарной жидкости, он в конечном итоге стал развлекаться тем, что составлял в уме список своих грехов. Не для того, чтобы устроить самобичевание, а скорее из какого-то отстранённого, статистического интереса – достаточно ли он претерпел, чтобы расплатиться со всеми своими мерзкими долгами?         

Итак, он похищал женщин и продавал их. Он, вполне возможно, убил извращенца, совершившего над ним насилие и совершенно точно – мэра, взяв на себя роль карателя, имеющего право расквитаться с тем, кто заслуживал этого немногим больше его самого. За кровь насильника он заплатил своим поруганным телом, за «Парадизо» - обанкротившимся рестораном, а за смерть мэра – потерей Марины. И, возможно, теперь эта бесконечная порочная карусель наконец остановится и он сможет завести механизм заново, чтобы с данного момента зазвучал совсем иной мотив.