Цена притворства (СИ) - Черная Снежана Викторовна "Черноснежка" - Страница 43

Опираясь на локти, он держал её ладошки, и этот символический жест сплетённых воедино пальцев был последним барьером между ними, который пал. Ощущение было такое, будто они соединились не только физически, но и на более высоком, духовном уровне. Даже боль отошла на второй план, а может, она просто перестала обращать на неё внимание.

И он качнулся, входя в неё до конца. И снова, всё сильнее и смелее. Не передать словами ту гамму ощущений, что он при этом испытывал. Новых и настолько острых, что он чуть не задохнулся от их переизбытка. Они разливалось по телу сотней волн наслаждения и её хриплым стоном, который он снова выпил до дна. Больше сдерживать себя он не мог, он брал её по-настоящему, по-взрослому. Страстно и неистово, как много лет назад брал свою первую любовь. По её лицу всё ещё катились девичьи слезинки, которые Снайпер тут же снимал поцелуями. Сладко, необычно, возвращаясь в молодость — безбрежную и мятежную. Ася плакала не от боли, страха или обиды — от осознания того, что она теперь по-настоящему взрослая. Она — женщина.

— Жалеешь?

Сидя рядом с ней на полу, Снайпер уже несколько минут смотрел на её задумчивый профиль. Ася лежала в огромной деревянной бадье, до краёв наполненной горячей водой. В скудном освещении её мокрые волосы казались тёмными, они шлейфом стелились по деревянному полу. От печи исходило приятное тепло, и казалось, будто ничто в мире не способно нарушить гармонию их маленького мира для двоих. Здесь, вдалеке от шума и суеты, они были предоставлены самим себе, и Снайпер был рад этому. Всё, что ему было нужно, у него сейчас было здесь.

Но девушка оставалась непривычно молчаливой и задумчивой, и это не предвещало ничего хорошего. Обычно она болтала без умолку, и, положа руку на сердце, ему это нравилось. Всё это время он пытался убедить себя в том, что её болтовня и бесконечные вопросы его лишь раздражают, но стоило ей замолчать, как Даня физически ощутил потребность в звуках её голоса. Ему было без разницы, что именно она говорила — он готов был слушать любые её глупости или даже новые обвинения, только пусть не молчит!

Повернув голову, Ася встретилась взглядом с напряжёнными стальными глазами. Он наблюдал за ней, силясь прочесть на её лице малейший намёк на эмоцию. Хоть какую-нибудь! Это заставило её улыбнуться. Сейчас она могла позволить себе немного пообижаться на него за выстрел в грудь, хотя больше сожаления чувствовала, чем обиды.

В её глазах вовсю отплясывали бесенята, когда она, вскинув взгляд к потолку, начала изображать мыслительный процесс.

— Дай-ка подумать, — и, пару секунд пожевав губами, она вынесла вердикт:

— Очень сложный вопрос. Боюсь, так просто мне не разобраться.

Бросив быстрый взгляд на его застывшее лицо, он зачерпнула полную пригоршню воды и плеснула в него.

— Я никогда не сожалею о содеянном! — произнесла она низким голосом, копируя интонации Снайпера и его собственные слова, — потому что думаю, перед тем как что-то сделать.

Вытерев лицо, Снайпер усмехнулся.

— Ты плакала. Было очень больно?

— Нет, — беспечно отозвалась девушка, — словить резиновую пулю в разы больнее. Знаешь, с тех пор как ты начал обучать меня обращаться с оружием, я тоже много раз мечтала тебя застрелить. Представляю, как, должно быть, я всё это время злила тебя.

— Ты меня не злила, — отозвался он, аккуратно проводя рукой по синяку на её груди — Мне жаль, что я сделал тебе больно, ты должна была запомнить урок. А это был самый действенный способ.

Ася задумалась. А с чего вдруг она вообще решила, что Данила стрелял в её отца? Потому что увидела, как хладнокровно он направляет в неё оружие? Этот страшный пустой взгляд? Боже, как глупо! В этом жестоком мире мужчин она казалась себе маленькой неразумной пешкой, которую то двигают с одного поля на другое, а то и вовсе подставляют под удар и без сожаления сбрасывают с доски.

Она снова перевела взгляд на Данилу. Он молчал, но взгляд его красноречиво прожигал насквозь. Она не могла понять, что он означает, и от этого ей становилось не по себе. Её бросало в жар, а щёки горели.

Здесь дело было в его опыте и её юности, в её эмоциональности и его умении держать эмоции под контролем. Это было непривычно для Аси: никто и никогда не привлекал её так сильно, чтобы вот так реагировать. Даже пубертатный период прошёл спокойно и мягко — в этом смысле, по крайней мере. Может, всё дело в том, что никто, кроме Тохи, не оказывал ей знаков внимания? О да! Особенно Бестужев: его вниманием она не была обделена!

Снайпер погрузил руку в воду и прикоснулся к её груди, вершинка которой тут же затвердела. И это тоже смущало — вот так откровенно понимать, что ей нравятся его прикосновения. А он? Чувствует ли он что-то подобное? Он мужчина, у них наверняка всё не так. Она всегда стеснялась говорить на такие темы. Да и с кем говорить то? Бабушка умерла, когда ей исполнилось двенадцать, подруг, кроме Алиски, у неё не было, а если бы и были — то делиться с ними ей было бы нечем, а слушать их откровения даже желания бы не возникло.

«Но как же Тоха?!» — предательски поинтересовался внутренний голос. О нём ведь она почему-то даже не вспомнила.

Между тем рука Снайпера опустилась ниже, и Ася машинально свела бёдра. Она вклинилась между ними, а жаркие губы зашептали:

— Ты теперь моя. Не сопротивляйся.

Он брал её всю ночь напролёт, пока она обессилено не уснула на его груди. Потускневшая луна спряталась за верхушками вековых елей, счастье догорало, подергиваясь пеплом неизбежности. Ночной сумрак стал прозрачным, горизонт окрасился кровью и в полыхающем небе забрезжил рассвет.

С Тохой мы дружим с девятого класса, точнее, это я была в девятом классе частной гимназии, когда историк выставил меня за двери и поднял вопрос о моём отчислении.

Глубоко убеждённый в том, что «Россия для русских, Москва для москвичей», учитель истории хоть и не заявлял об этом во всеуслышание, но и не упускал возможности направить неокрепшие умы своих учеников в «нужное» русло. В тот памятный день он от отношений России со странами постсоветского пространства плавно перешёл к теме заполонения Москвы выходцами из Таджикистана, Дагестана и иже с ними. А следом посетовал на их выдворение за госсчёт без какого-либо наказания для вышеупомянутых «понаехавших».

То ли радикально-лицемерный настрой любезного Петра Ильича, то ли моё обострённое чувство справедливости заставило меня поднять руку и невинно поинтересоваться, какое наказание тот имеет в виду:

- Расстрел? Газовая камера?

- Пылёва, - глядя на меня, чётко и практически по слогам произнёс учитель, - мы живём в

демократической стране и то, о чём ты говоришь, нереально.

- К сожалению? – снова переспросила я.

Ну честно, недосказанности в его словах не заметил бы только слепоглухонемой. Пётр Ильич всегда ненавязчиво подводил нас к «нужному» мнению по тому или иному вопросу, оставаясь при этом как бы в стороне.

Мужчина скрипнул зубами, и это было отчётливо слышно в гробовой тишине класса.

Тут бы мне и уняться, но куда там! К девятому классу я уже точно для себя решила, что когда вырасту - стану журналистом. Причём буду писать только правду и не размениваться на ложь, пусть и сенсационную.

- Ну, вы бы поставили десяток таких к стенке? – решила я дать учителю шанс впервые в жизни выразить собственное мнение, так сказать, без прикрас и недомолвок.

- Встань!

- К стенке? – отозвалась я со своего места.

- Встань и выйди вон из класса!

Не дожидаясь моей реакции, Пётр Ильич стремительно подошёл к двери и рывком её

распахнул. Затем, старательно отводя взгляд, указал на выход.

- Вопрос о твоём отчислении я буду решать в вышестоящих инстанциях, - бросил он мне вслед, и дверь за моей спиной шумно захлопнулась. Оставшись стоять в пустом коридоре, я, как никогда раньше, утвердилась в своём желании по поводу дальнейшего жизненного пути. Без вмешательства отца и вопреки его мнению о моей никчёмности поступить на факультет журналистики и добиться на этом поприще успеха!