Неживой (СИ) - Толбери Рост - Страница 8

Они будут праздновать окончание похода и встречать зиму целую неделю. Все их родственники и все союзные племена заглянут в гости. Для дорогих гостей он зажарит печень матёрого лося, сварит густой ухи из речной рыбы, растолчёт ягоды со льдом и орехами, достанет припасённые ещё с той зимы лакомства. Они будут пить вдоволь огненную воду, привезённую с большой земли, запивать её хмельной настойкой из ягод, пробовать чудные лакомства белокожих. Потом они обменяются подарками, обновят соседские клятвы, расскажут о том, как прошло лёто, и дадут знакомиться своим созревшими юношами и девушками, чтобы кровь их не застаивалась и было ещё сто поколений. Сила в общей крови. И он, Зигой, под одобрительные крики и поклоны до самой земли, раздаст добычу всем, кому она нужна.

А как Зигой отойдёт от чернючего похмелья, заготовят они последние запасы, в последний раз поторгуют, перекочуют поближе к реке, наготовят дров и окопают юрты первым снегом. Настанет зима, после первых морозов они будут только ходить к реке, долбить лёд, рыбачить и носить воду. Неспешно Зигой расскажет Турнагнэ всё, что видел в чужих землях, завяжет узелки о походе в родовой пряже, починит все свои инструменты, копья и луки, смажет биорнским салом кольчугу, поножи и шлем, чтоб не гнили. А потом будет ходить в гости до соседних юрт, играть ей песни на балонде, дудеть в трубки, развлекать её, растить старых детей и делать новых.

Так пройдёт зима и настанет время снова идти за добычей.

— Что говорит твоё колено, Зигой-абай? — спросил на рассвете подошёдший Хэргэк.

— Болит, — ответил Зигой, в задумчивости потирая свой ус и щурясь от слишком яркого солнца.

— Плохой знак, — расстроился Хэргэк и коснулся кончика уха.

— Только того знак, что будет трудно, — усмехнулся камыс. — Мужчине и должно быть трудно.

— Плохое чувство внутри, — признался Хэргэк, положил ладонь себе на грудь и очертил круг. — Вернёмся?

— Без добычи не вернёмся. Запрягай коней, — Хэргэк увидел его улыбку, словно высеченную на идоле посреди ледяной долины, тяжёлую и пропитанную силой, ухмыльнулся сам и пошёл исполнять поручение.

Три дня пути узкая дорожка изгибалась словно коварная змея. От песчаного берегаи соснового бора, проросшего в сухой глине, поднялась она на старые, осыпавшиеся в воду скалы, увела на скалы молодые и ещё высокие, и спустилась в леса дремучие.

На второй день запах моря почти исчез из воздуха. Почва под ногами перестала извиваться, всё меньше обнажала рытвин и корневищ. Обоз перестал застревать, дорога стала шире, твёрже и утоптаннее и больше не гуляла то вверх, то вниз.

Леса вокруг становились все плотнее и дремучее, а людей и деревень по бокам дороги всё меньше. Наконец дорога и вовсе кончилась, и они продолжили путь по лесу.

Зигой улыбался и тёр свои усы, слушал трели птиц, хруст коры от ветра и вдыхал тугой лесной запах. В этих местах, которые ещё не успели покориться до конца человеку, чувствовалась древность и глубина. Близость к настоящей Тайге и Северу. Была большая разница между деревом, которое видело, быть может, поколения три людей и только окрепло, и деревом, которое видело время, когда людей ещё и не было в помине. Таким деревьям они кланялись. Зигой и его плёмя уважали Мать Землю и, в отличие от белокожих, старались жить с ней в мире и брать только то, что им положено.

К концу третьего дня тропа стала шире и натоптанее, то там, то тут попадались вырубки и сторожки, и наконец, вдалеке показалась деревня. Десятка три небогатых домов из неотёсанных досок прямо посреди леса, едва вытоптанные тропинки между ними, еле как сложенный из камней колодец и кривые неаккуратные заборы, едва ли по пояс. Зигой почуял тину, недалеко была речушка и запах гари — несколько домов сгорели и оставили после себя ещё горячие угли и золу.

— Следов много. Селянцы всё затоптали, когда уходили. Как тропить будем? — спросил Хэргэк, остановил лошадь и орлиным взором оглядывал землю.

— Всё не могли затоптать. Воздух влажный и земля должна хорошо следы держать. Чую был он тут и ни раз.

— Запах? — Хэргэк поднял голову, наскоро огляделся и попытался успокоить лошадь — она занервничала и описала несколько кругов вокруг своей оси.

— Нет. Просто чую. Так всегда, если у берлоги есть хозяин.

Зигой спрыгнул с коня и отдал вожжи подоспевшему соплеменнику, который привязал её вместе с остальными лошадьми к обозу, остановившемуся на окраине деревни. Им с Хэргэком надлежало осмотреться.

— Деревья дерёт? — хмуро спросил Хэргэк, остановившись у разломанной берёзы, толщиной в метр.

— Нет. Кто-то перед деревом стоял, — Зигой указал на черноватые спёкшиеся капли крови, которыми была усыпана трава и листва вокруг.

— Большие когти, — сказал Хэргэк, не в силах отвезти взгляд от мёртвого дерева.

— Да. Большие. Но рука маленькая. Смотри как от центра ветвятся.

— Сильный, — Хэргэк вздрогнул, сплюнул на землю и отошёл.

— Я сильней, — тихо ответил ему Зигой и до боли скрутил ус.

Зигой заглянул в первый из домов и поцокал языком. Хлипкая дырявая дверь покосилась, окон в избе не было, грубый очаг из глины, неотёсанный стол и разбитая посуда. Тут жили бедно и убого, даже без разрухи, что учинил Зверь.

— Кровь, — позвал Хэргэк.

У колодца ближе к центру было натоптано больше всего. Из леса и домов к колодцу тянулись четыре сплошных кровавых шлейфа.

— Воду испортил, — прокомментировал Хэргэк, заглянув в колодец. На дне были тела. — И какой ж это зверь, раз такое творит? Нехорошо.

— Зверь не зверь, а умираем мы все одинаково. Не страшись, сын снегов. Он, по крайней мере, невелик. Или разрушений было бы больше. Отцы наших отцов убивали могучих лифантов, шкуры которых хватило бы обтянуть все наши юрты. Бросали их в ямы с кольями, выгоняли на тонкий лёд в заводях, жгли маслом, секли копьями и ножами.

— Вижу след! Человек? — хмуро спросил Хэргэк, разглядывая почву у колодца. — На человека не буду.

— Нет, — Зигой в задумчивости закрутил усы до боли. — Не человек. Слишком тяжёлый. Да и нога у него… неправильная. Ходит плохо, в развалку, как биорн почти шатается. Зверь это. Пускай и злой.

— Тела!

Зигой вздохнул. Он почувствовал этот запах, который ни с чем не перепутаешь, ещё на подъезде. Борясь с собой, он дошёл до места, куда его позвал Хэргэк. В неглубокой яме за одним из домов были скиданы около дюжины тел. В основном мужские, это Зигой определил по одежде, и несколько детских. Все они были изрядно поедены.

— Жрёт здесь, — Хэргэс провёл рукой по груди, очертив круг, и прошептал несколько проклятий. — Мошкары совсем нет. Только мухи над телами, но им на всё плевать. Ветра нет. Уйдём Зигой. Плохое чувство внутри. Не Зверь это, а дух злой. Колдовство кровавое. Нам его не одолеть.

— Уходи, абай. Я без добычи не вернусь. Зверя убить надо, как он кровь почувствовал в пасти, уже не остановится. Сам знаешь. Вояки напугают его, следы затопчут, он уйдёт. И где-то в другом месте убивать будет. Нельзя нам уходить. Забыл кто я?

Хэргэк вдруг прислушался, весь напрягся, сорвался с места и ринулся за дом. Зигой удивился, что не расслышал шороха и бросился за ним. Хэргэк ворвался внутрь, опрокинул стол и спустя мгновения вытащил из темноты… ребёнка.

Чумазый и худой мальчик зим восьми заморгал от яркого света и начал тереть глаза. Хэргэк спрятал кинжал в ножны, склонился перед ним на колени, дрожавшей рукой достал с пояса флягу и влил ему в рот. Мальчик пил жадно, пока содержимое фляги не кончилось. Глаза его привыкли к свету, и он, почти не моргая, оглядел пришельцев. Страха перед чудищем, которое бродило по окрестностям и перед странно-одетыми иноземцами он не испытывал, слишком уж устал за эти дни.

— Видел его? — спросил Зигой мальчика и заметил у того седую прядь на виске.