Бансу
(Быль. Журнальный вариант) - Бояшов Илья Владимирович - Страница 19

— Лейтенант! — заорал Трипп. — Лейтенант!

— Вы молодчина, Джон! — закричал в ответ Бессел. И повернул руль: лодка заложила крен настолько глубокий, что чуть было не зачерпнула бортом (Трипп едва не уронил в воду бинокль и едва не полетел сам), выровнялась и понеслась к едва заметному в камышах маленькому плоту. На притопленной площадке из сосновых бревнышек, покачивающейся на волнах, никого не оказалось, однако береговой камыш был примят. Смит сразу это заметил, как и заметил использованные для постройки плота парашютные стропы. Он спрыгнул в воду и зашлепал к следам, отпечатавшимся в прибрежной глине. Доктор последовал его примеру. Оба, не сговариваясь, устремились в камыши, прибивая их вокруг себя, и, задохнувшись от слишком резкого, поистине спринтерского рывка, поднялись по заросшему сухой травой склону — Бессел впереди, доктор за ним.

— Дьявол! — закричал Трипп, наткнувшись на лейтенанта, из-за его плеча разглядывая находку. Он повторял в отчаянии:

— Дьявол, дьявол, дьявол…

Облепленное мухами тело лежало на животе. Вне всякого сомнения, это был военный: галифе, сапоги, гимнастерка. От правой руки остались ошметки, левая прижата к боку, пальцы сжимали летный шлемофон. Головы у трупа не было. Ошеломленный Трипп по просьбе Бессела обследовал округу, пока тот, перевернув убитого, размышлял над ним. Внимательно осмотрев залитую кровью гимнастерку, из бокового кармана своей куртки Смит достал маленькую зеленую пуговицу.

— В принципе, голову можно и не искать. Это русский летчик, здесь нет никаких вопросов, — прохрипел вернувшийся док, бросая к ногам Смита найденный вещмешок. — Финита ля комедия. Ничего не остается, как вернуться, — и вернуться как можно быстрее…

Смит не отвечал.

Затем приступил к обыску.

Никаких документов в нагрудных карманах гимнастерки не оказалось.

В лежащей рядом летной куртке — тоже.

Карманы галифе были пусты.

В вещмешке Смит обнаружил топор, компас, бинокль, банку тушенки, пустую сигаретную пачку, бинты, лекарства, пистолетную обойму, блокнот и, наконец, сложенную на несколько частей, размокшую от сырости карту.

— Что будем предпринимать, лейтенант? — спросил док, затравленно оглядываясь.

Смит развернул карту, разглядывая ее.

Трипп не унимался:

— Задача решена. Остается констатировать — летчик мертв: я тому свидетель. Давайте-ка уберемся отсюда поскорее.

— Алеутские духи, док? — не поднимая головы, спросил Бессел.

— Зря мы не захватили с собой карабин.

— Так все-таки духи?

— Честно говоря, меня немножко трясет, — признался тот. — Чертовы алеуты! Лучшее в нашем положении — оказаться обратно на лодке.

Внезапный шорох заставил доктора вздрогнуть. Даже поняв, что на камыши налетел ветер, Трипп никак не мог успокоиться:

— Вы можете доложить начальству о том, что сделали, с самой чистой совестью. Я все запротоколирую, все подпишу и все подтвержу. Лейтенант, пойдемте. Здесь нам уже нечего делать.

Неторопливый Бесси наконец поднялся с колен. Прежде чем последовать совету откровенно струсившего доктора, он вытащил обойму из пистолета, разрядил ее и пересчитал патроны.

Закатное солнце освещало проклятый берег.

Вещмешок и оружие Смит забрал с собой.

Просто удивительно, что Вася Чиваркин не замерз той мучительной ночью. Укрывшись за валуном, прижав к себе «сидор», словно мешок мог его согреть, выбивая дробь зубами, он временами приводил в движение спусковой механизм ТТ. Вырывающееся из ствола пламя и прыгающий эхом грохот успокаивали ненадолго. У страха глаза велики, тем более в темноте. Чиваркину постоянно казалось, что медведь совсем рядом. Подобная уверенность заставила продержать открытыми глаза почти до утра. И неудивительно, что охватившая его на рассвете полудрема была похожа на бред: привиделось, майор трясет его за шиворот, требуя встать, затем, по всем классическим законам сна, особист превратился в озабоченную Богдановну: «Я говорила, лететь надо на базу», — строго сказала Васе серьезная маленькая женщина. — «„Марь Ивановна“ готова!» «Как же мы полетим? — не поверил Чиваркин, — мы же оставили тебя на озере рядом с этим хламом. Подлецы мы». — «Ничего, что подлецы, — сказала ему Богдановна, нараспев произнеся сакраментальное русское слово ничего. — Я к вам, мужикам, привычная. И ничего, что хлам. Как-нибудь полетим». — «А как же медведь?» — почему-то спросил Чиваркин. — «Возьмем с собой и медведя». — «А Лёшка Демьянов?» — испуганно вспомнил Вася. Здесь Чиваркину показалось, что гризли сопит чуть ли не над его ухом, и Вася проснулся. Машинально он выстрелил еще раз.

Утро оказалось исключительно ясным: тучи растаяли. Взору измученного летчика открылась бесконечная пустыня Аляски, состоящая из лысых хребтов, одинокого пика «пятнадцать-шестнадцать», хорошо отсюда видного, и пятен темного леса на склонах. Эта земля попросту подавляла Чиваркина мощью своих угрюмых валунов, близких и дальних гор, синеющих за десятки километров от него давно заснувших вулканов. И повсюду от Васи — на восток, на север, на юг, на запад — простирались земли, заселенные зверями и птицами, чрезвычайно редко встречающими на своем пути таких странных существ, как люди. И Чиваркин все-таки психанул. Чертова Аляска! Невыносимая Аляска! Гнусная Аляска! Будь прокляты ее дожди и туманы, ее бесчисленная мошкара, ее дикая дневная жара и ледяные ночи! Будь прокляты ее обитатели, способные одним сжатием своих челюстей отправить на тот свет оказавшихся здесь недотеп! Задрав голову, Вася пришел в отчаяние: до вершины хребта, как до луны, а силы уже на исходе. Единственным утешением было то, что, пока он пребывал в забвении, его согрело солнце и озноб понемногу отступал.

Зато не отступал медведь.

Чиваркин забил рот остатками мокрого, липкого, безвкусного хлеба, стараясь прожевывать пищу как можно медленней.

Где-то в стороне раздался знакомый гул — высоко над горной пустыней гудели моторами два «жучка». Вскоре в обратном направлении, тарахтя, пролетел родной «Ли-2»: на этой отечественной копии «дугласа» пилоты 1-й авиаперегоночной возвращались в Фэрбанкс за новыми «бостонами». Провожая неторопливого «лисенка» глазами, капитан Чиваркин чуть было не завыл от тоски. Если бы не это дурацкое ЧП с Алёшкой, дремал бы сейчас он, сытый и одетый, на жесткой скамье в чреве транспортника, временами просыпаясь и выглядывая в иллюминатор, или думал бы о чем-нибудь хорошем: например, о возможности в очередной раз хорошо поесть и вдосталь выспаться в американской казарме. И горя было бы ему мало!

Близкие сопение и фырканье вернули Васю с небес. В обойме остались три пули. Вне всякого сомнения, выстрелы заставляли зверя держаться на расстоянии, однако гризли не собирался сдаваться — стоило только летчику начать движение, преследование продолжилось. Ужасным было то, что гарантированно завалить эту гору, состоящую из меха, мяса и смертоносных когтей, не представлялось возможным — из ТТ такого крупного гризли можно было только ранить, тем самым подписав себе смертный приговор. Оглядываясь, Чиваркин видел: с клыков медведя стекает мутновато-желтая слюна.

На одном из привалов Вася использовал остатки строп, подвязав ими уже совсем отваливающиеся подошвы. Гризли, остановившись внизу, метрах в тридцати, поднял на него голову и заворчал, дескать: «Ничего, брат. Осталось немного. И патроны твои кончатся. И ты совсем ослабнешь».

Глазки зверя не обещали летчику ничего хорошего.

— Хрен тебе, сволочь, — сказал Чиваркин, чувствуя, как внутри закипает справедливая злость. — Большой тебе хрен…

Они медленно и неуклонно поднимались к вершине недостижимого каменистого, зловеще чернеющего хребта — две точки на фоне поблескивающей гальки и начавшегося попадаться навстречу снега: человек и упрямо тянущийся за ним медведь.

Острые камни сделали дело: правая подошва окончательно расползлась. Вася с тоской вспомнил свою ссору со штурманом из-за отличных, надежных, новеньких американских ботинок. Те ботинки действительно были качественные: сюда бы их! Чиваркин впал в отчаяние. И почему он так уверился, что босой на одну ногу Демьянов полезет именно на вершину, а не направится по берегу Кэш, как и полагается любому здравомыслящему человеку? «Нет, все-таки полезет, — подумал, приказывая себе не раскисать на виду у медведя. — Обязательно полезет. Здравомыслия в Алёшке ни на грош: чего только стоит его выходка в Фэрбанксе. Одно слово — дурак».