Две столицы (СИ) - Вязовский Алексей - Страница 51

Я прошелся вдоль строя сопровождаемый взглядами почти трех тысяч человек. На лицах у всех застыло тревожное ожидание. Наконец я закончил осмотр и встал напротив середины строя.

— Воины православные, — громко начал я. — Хвала Господу вседержителю, что ваше пленение обошлось без кровопролития. Русские не должны лить кровь русских. И идти против законного и природного государя это преступление и святотатство. И те, кто вас к этому принуждали, ответят и передо мной, и перед Богом.

Тревога на лицах сменилась удивлением и ожиданием. Я продолжил:

— Благодаря верности, храбрости и уму некоторых из вас, — я жестом указал на группу под флагом полка. — А также в память о моем великом деде, основавшем этот полк, я не буду распускать его, как сделаю это со всеми иными, пошедшими против меня. Хотя гвардейское звание ему придется заслуживать по новой. Что касается вас, то я вам предлагаю принести мне присягу. Добровольно и нелицемерно. И продолжить службу под моими знаменами.

Я сделал паузу дабы слова дошли до сознания самых тугодумных.

— Но вы можете и отказаться от присяги. Тогда вас ждет другая служба на благо Империи. Не в строю, а с кайлом и лопатой. Выбор за вами.

Я дал знак и первыми к присяге подошли бойцы Пестрово. Сам он поклялся мне ещё будучи в плену и теперь стоял рядом, и суфлировал своим людям текст присяги. Справа и слева от нас два десятка офицеров из других моих полков также принимали присягу у обозников и преображенцев. Это позволяло ускорить процесс, ибо повторение оренбургской тягомотины я не желала категорически.

Через пару часов церемония завершилась. На плацу, тем не менее, осталось больше трех сотен отказников. Как пояснил мне Пестрово это были отпрыски знатных дворянских кланов. Молодые Оболенские, Еропкины, Вяземские, Воронцовы и прочие больше смерти боялись презрения своей многочисленной родни и окружения. Так что на их верность я могу рассчитывать только после того, как присягнут главы их родов. Или после смерти верхушки аристократии.

Общение с пленными офицерами я решил отложить. Надо было дать им время осознать поражение Орлова и всей его армии. Пусть проникнутся тяжестью своего положения. Сговорчивее будут. Да и разговаривать с ними стоит индивидуально. А то стадный инстинкт многим убавляет разума.

По окончании церемонии меня и свиту пригласили на обед в бывшем воеводском доме. Нервный и напряженный Никитин шёпотом доложил, что все блюда чашником проверены и охрана расставлена. Последнее покушение сделало его самым большим параноиком в моей армии. Мне даже пришлось с ним поругаться на тему постоянного ношения кавалергардской кирасы. Среди трофеев их нашлось немало, и мой начальник охраны мечтал меня засунуть внутрь самой толстой. Причем вся свита была на его стороне.

Нежелание таскать на себе пуд железа простимулировало мою память, и я вспомнил о первых бронежилетах скрытого ношения, которые изобрел какой — то американец в середине девятнадцатого века. Для надежной защиты от револьверных пуль он использовал три десятка слоев шелка. И этого оказалось вполне достаточно. А шелк то у меня как раз имелся. Поврежденный пожаром шар все равно был не пригоден к полетам и нуждался в ремонте, так что я с чистой совестью мог его немножко разграбить.

В итоге, пока армия сутки отдыхала и готовилась к броску на Муром мне смастерили толстую шелковую жилетку. Её эффективность проверили сначала на туше свиньи, а потом и на недобровольным подопытным, которым выступил Григорий Орлов. Никитин стрелял лично и с немалым удовольствием. Наверно он в тайне желал, чтобы жилетка оказалась бесполезна против пистолетной пули, но она с честью выдержала испытания. Вот только для человеческого тела попадания бесследно не прошли. Впрочем, гематомы и переломы куда лучше, чем дыры в шкуре и свинец в кишках.

Перед домом воеводы меня ждала радостная встреча. Опираясь на тросточку с лавки, поднялся Ефимовский и неловко поклонился. А я ускорил шаг и в качестве приветствия обнял полковника и осторожно похлопал по спине.

— Ваше величество, поздравляю вас с победой, — улыбнулся бывший граф. — Я очень сожалею, что подвел вас и не смог принять участие в битве.

— Ничего, Николай Арнольдович — улыбнулся в ответ я — не по своей же вине. Как ты себя чувствуешь?

— Ходить трудно. Суставы болят. Дыба, однако, — Ефимовский развел руками. — Но я ещё сносно себя чувствую. А вот пан Чекальский в горячке лежит. Того и гляди преставится

— Ничего. Господь не попустит, — бодро уверил я офицера. — А паче доктор Максимов. Ты же, Николай Арнольдович отдыхай, лечись. Скоро тебе дело будет… Пока я с армией на Москву пойду, ты останешься здесь, в Муроме. Из пленных с добровольцами новые полки формировать будешь. А самого тебя я назначаю командиром преображенского полка. Надеюсь, что ты снова сделаешь его гвардейским.

Ефимовский удивленно посмотрел на меня и снова поклонился, забыв положения нового устава.

— Благодарю Ваше Величество. Все силы приложу…

— Верю. Верю, — перебил его я. — А где Чернышов и прочие гниды?

Ефимовский растерянно оглянулся. Из тени дома выступил невзрачный человек одетый как горожанин и негромко доложил.

— Государь батюшка. Все злоумышленники под охраной сидят недалече. Ждут твоего суда. Желаешь их лицезреть тотчас?

Я отмахнулся.

— Не сейчас. После обеда на площади их будем судить всех разом. А ты кто таков?

Человек в пояс поклонился и отрекомендовался:

— Савельев Карп Силыч. Мои людишки тебе государь сведения из Мурома поставляли и господ офицеров из полона изъяли.

«Ах вот ты какой, северный олень». Заочно этого человека я хорошо знал. Именно его инициатива и энергия позволила нам иметь свежие сведения о всех движениях войск Орлова. Он даже сумел разобраться с гелиографом имея в качестве руководства только мое письмо — инструкцию. Я похлопал мужчину по плечу.

— Хвалю за службу. В каком чине?

— Благодарствую батюшка. А чина нет у меня никакого, — ответил Савельев, подкрутив ус — Когда — то был купцом, потом меня Салтыковы разорили да в железа заковали. Сбег я. В тати подался. Душегубствовал в здешних лесах. А как ты Нижний Новгород взял к тебе пошел вместе со всей своей шайкой. А тама уж Мясникову глянулся и он меня под Муром обратно направил дело твое делать и службой тебе грехи свои замаливать.

Я покачал головой. Да уж. Очередная грань русского бунта. Но человек очень толковый. Надо будет запомнить.

— Твою службу я не забуду. И Богу за тебя помолюсь. Авось смилуется. А пока приглашаю мою трапезу разделить.

Савельев буквально «пал ниц». Встал на колени и начал биться лбом об землю бормоча благодарности. Меня это очередной раз покоробило, а вот окружающие смотрели с одобрением и пониманием. Все — таки обещание царя помолиться за кого — то Богу было крайне редкой наградой. Уж мою то молитву Господь не мог не услышать. Так что Савельев себя считал уже спасенным от геенны огненной и это его переполняло эмоциями.

Обед был сытный, долгий и шумный. Считали сколько полков из пленных и крестьян можно сверстать и откуда для них брать офицеров. Обсуждали марш на Москву. Про Арзамас, Тамбов, Саров тоже спорили, надо ли отвлекать силы на их захват. В итоге поручили это делать Ефимовскому силами новых полков.

Обсудили и предстоящий суд. По Чернышову и палачам разногласий не возникло. А вот насчет Орлова мнения разошлись. Большинство хотели его прямо тут в Муроме казнить, но Шешковский с Соколовым настаивали на том, чтобы потянуть время и казнить в Москве. Да так, чтобы он перед казнью всю вину свою признал и меня истинным государем прилюдно назвал. Я выразил сомнение что этот упертый и высокомерный баран на такое согласится. На что Шешковский с Соколовым переглянулись, очень хищно улыбнулись, и Хлопуша пробасил:

— Ты нам только время дай, государь. Он все сделает. Все что потребно скажет.

— Это же какой методой? Через дыбу? — поинтересовался я

— Все мужики делятся на тех, кто боится ослепнуть — пояснил глава Тайного приказа — И быть оскопленными