Возвращение росомахи
(Повести) - Зиганшин Камиль Фарухшинович - Страница 21

Несмотря на усталость, аппетит прорезался такой, что хоть из палатки не выходи. Уже через пару часов начинает сосать под ложечкой со страшной силой. И это понятно. Ведь раньше ходил в основном по накатанной лыжне, а теперь, в поисках мест богатых соболем, все больше по целине.

Прошло ровно двадцать дней, как Аки ушел на свой участок, но за это время ни одна западня не порадовала меня вытоптанной «ареной». Что делать? Время летит. Неужели охотовед окажется прав и я не вытяну план?

Сегодня на соседнем ключе Улантиково нашел, наконец, прекрасные тропки. Выставив по склонам восемь ловушек, повеселел. Надежда оживила охотничье сердце.

Однако злой рок продолжает преследовать меня. Только я спустился к ключу, как монотонно-серое небо словно разверзлось: густо повалили белые хлопья. Все мои ловушки на подрезку засыпет, а на приманку соболь по-прежнему не идет.

Прошло два пустых дня. Сегодня вечером, словно услышав мои молитвы, унылый облачный покров наконец распался на рваные куски, оголив синеву небесной сферы. Красный холодный шар озарил края серых туч, отчего те потемнели изнутри еще сильнее. Вскоре солнце скрылось за сопкой, но тучи еще долго продолжали полыхать прощальным огнем. Стало грустно. Закат для меня — это всегда печаль, ощущение некой потери.

Мороз нынче как по заказу. Заставляет резво ходить и в то же время не настолько силен, чтобы замерзнуть при установке ловушек.

Поднимаясь по ключу, я приметил на пологом склоне сопки с десяток ворон, вьющихся над разлапистыми кедрами. «Неспроста летающие волки собрались», — подумал я и направил лыжи в их сторону. Шагов через двести появились сначала следы спокойно кормившихся, а затем в панике разбежавшихся кабанов. Пытаюсь по следам восстановить, что здесь произошло, как вдруг с вершины утеса, у подножия которого я стоял, донесся грозный, леденящий сердце рык. Поднял голову и обомлел — тигр! Из оскаленной пасти торчали, словно финки, острые клыки. Нижняя губа нервно вздрагивала. Кончик хвоста подергивался.

Страх пронзил мое сердце, ноги противно заныли и как будто отнялись, по всему телу волнами забегали колючие мурашки. Подобную встречу я давно ожидал и даже, признаюсь, по-мальчишески мечтал о ней, рассчитывая сфотографировать тигра. Поэтому психологически был готов и в явную панику не впал, хотя от напряжения вибрировал каждый мускул, а о своем желании сфотографировать даже не вспомнил.

Стал медленно пятиться назад. Все время, пока тигр был в поле зрения, он так и стоял в царственной позе, не сводя с меня глаз. Его тугой хвост напряженно замер в воздухе. Как только тигр скрылся из вида, я развернулся и, то и дело оглядываясь, заскользил в долину. Разочарованные вороны криками осуждали мое бегство.

Весь день не покидало чувство, что могучая кошка продолжает следить за мной. Перед глазами стояла огромная рыже-черная голова с оскаленной пастью, закрывшей, как мне показалось в тот момент, полнеба (верно говорят — у страха глаза велики). Проходя очередной кедрач, услышал шелест. Замер. Шелест повторился. Боязливо оглянулся — никого нет, а шелест все ближе. Ну, думаю, конец — от судьбы не уйдешь! В этот момент вижу, как по стволу спускается вниз головой, громко шурша, небольшая пичуга с коротким хвостиком и длинным острым клювом — неутомимый поползень. Непонятно, как такая крохотная птаха умудряется производить столько шума. Невольно подумалось: пуганая ворона и куста боится.

Умом я, конечно, понимал, что великий сородич удэ не собирался нападать, но тигр есть тигр. Даже размер следа пугает. Тем не менее я был благодарен судьбе, давшей возможность увидеть так близко красу и гордость Уссурийской тайги.

Могучий, царственный зверь на фоне вековых кедров остался в памяти самым волнующим и ярким воспоминанием. Меня поразило его благородное поведение. Тигр всем своим видом как бы говорил: «Иди своей дорогой, и я тебя не трону».

К обеду следующего дня, добравшись до устья ущелья, завернул в ельник проверить ловушки возле кабарги. Но там уже ничего не было. Две непальские куницы затащили остатки олененка под лесину и доели его. Надо признать, что эту операцию они провели виртуозно — обошли обе ловушки стороной.

Хожу по тайге, любуюсь ею, радуюсь тому, что у нас есть снег, морозы. Становится даже обидно за тех, кто живет в жарких странах. Ведь они лишены нашей белоснежной, сказочной зимы. Никакого разнообразия: круглый год одно и то же — бесконечное лето.

Осмелюсь не согласиться с утверждением, что зимой в тайге скучно и жизнь в ней замирает. Бесспорно, летом она многообразнее, но зато недоступна взору. Это только на первый взгляд зимняя тайга сурова, безжизненна и ничего в ней не меняется. Наблюдательный же человек заметит немало перемен даже в течение одного дня. В это время вся жизнь тайги — как на ладони, ничего не утаить — следы на снегу поведают о каждом шаге. Да и мы тоже сколько наследили в окрестностях Буге. Если посмотреть сверху, так вся тайга, словно пирог, изрезана на мелкие ломтики колеями от наших лыж. Следы эти сейчас зримы, вещественны, но пригреет солнышко, и они исчезнут.

Порой так же происходит и в жизни. Доживет человек до глубокой старости, а умрет — никто и не заметит. Исчезнет — словно снег растает. Другой же и проживет недолго, а люди с благодарностью вспоминают о нем долгие годы. Наверное, это и есть счастье, когда знаешь, что после тебя остается не снежный, а прочный, добрый след в памяти людей.

Необычно теплый для января день. На корнях буреломного отвала наливаются солнечным светом и, созрев, падают первые капли. Потепление особых восторгов у меня не вызывает. Ночью подморозит, снег зачерствеет коркой, и соболя вообще перестанут тропить.

На путиках опять одни разочарования. Порой охватывает отчаяние, но я уговариваю себя, что время еще есть и можно наверстать упущенное. Правда, с каждым днем эти уговоры все больше похожи на самообман.

Единственная отрада для меня в последнее время — обед в ясный, тихий день. Выберешь между деревьями солнечный пятачок. Положишь камусом вверх лыжи, на них меховые рукавицы. Под ногами умнешь ямку. Достанешь из рюкзака сухарь, термос с чаем. Удобно усядешься и млеешь под горячим потоком полуденных лучей[25] в окружении могучих кедров.

В сладкой дреме стоят сопки. Редкое постукивание снующего по стволу дятла и невнятное бормотание ручья под снегом лишь подчеркивают сонную тишину. Солнышко ластится, пригревает. Кожа впитывает каждый его лучик, каждый зайчик. На душе становится легко и приятно. Забываешь о неудачах. Открываешь термос и наслаждаешься душистым сладким чаем, устремив мечтательный взор на горные дали, легкие облака, плывущие в прозрачной лазури…

Три дня провалялся с жестокой простудой — угодил в полынью на Разбитой.

От избытка свободного времени так наточил ножи и топор, что руки теперь все изрезаны.

На четвертый день рискнул поколоть дрова и сломал топорище. Пришлось тесать новое. Через час удобная ясеневая ручка была готова. Расколов несколько чурок, выдохся и стал прогуливаться по стану.

Над головой тонко зазвенели серебряные колокольчики. Это стайка клестов облепила соседнюю ель и, перезваниваясь, принялась шелушить еловые шишки, ловко вытаскивая сытные семена. Сейчас клесты едят больше обычного — вывелись птенцы, и родители едва успевают кормить прожорливых деток кашицей из еловых семян. Трудный экзамен придумала для них природа. Январь, мягко говоря, не самое лучшее время для вскармливания потомства.

Удивительно хорошо в тайге. И дышится легко, и думается свободно. Прав был Новиков-Прибой, говоря, что «охота — лучший санаторий».

Вечером, затопив печь, вышел за водой. Оглянувшись, обратил внимание, как робко проклевывается дым из трубы. Остановился и стал наблюдать. Первые секунды дым выползал вяло, как бы нехотя. Постепенно жиденькая струйка оживала, набирала силу, и через пару минут из трубы уже вылетал упругий белый столб. Донеслось энергичное поухивание печурки. Дым тем временем светлел. Вот показался язычок пламени — красный, трепещущий. И вскоре не язычок, а огнедышащий шпиль рвался ввысь, освещая наше жилище. Печь же запела ровно, и чем сильнее становился жар в ее чреве, тем чище и выше звучала ее песня.