Возвращение росомахи
(Повести) - Зиганшин Камиль Фарухшинович - Страница 26

Вечером, выслушав мой рассказ, Лукса сказал:

— Хороший охотник видит зверя сквозь сон, — и, привычно глядя в огненный зев печурки, добавил: — Настоящим охотником стал. Человека шибко трудно разглядеть — время надо, но на медвежьей охоте сразу видно. Я все думал, что за парень? Городской, а в тайгу пошел. Боялся, опасность будет — оробеешь, подведешь. Теперь так не думаю. Возле медвежьей квартиры не всякий может стоять. Давай, бата, следующий сезон опять вместе соболя промышлять. Зимовье поставим. Тепло, просторно будет.

От таких слов у меня приятно защемило сердце. Упругий, судорожный ком сдавил горло. Не в силах вымолвить ни слова, я молча пожал сухую, крепкую руку наставника. Нахлынувшее чувство признательности искало выход. Хотелось сделать что-нибудь приятное для этого скупого на похвалу человека, ставшего мне близким, почти родным за время охоты. Я снял с себя серый, толстой вязки шерстяной свитер и смущенно протянул ему.

Лукса обрадовался подарку, как ребенок.

— Спасибо, бата. Надевать буду, тебя вспоминать буду.

Надо сказать, мне здорово повезло с наставником. Впервые я по-настоящему осознал, как мне не хватает его, в тот день, когда он не вернулся из стойбища после Нового года. С ним было легко и надежно. Общение с ним учило меня понимать тайгу, повадки зверей, птиц; я стал чувствовать себя частицей этого великолепного и богатого края.

Через неделю завершится промысловый сезон. Охотники покинут свои участки, и на всем протяжении Хора, от истоков до Гвасюгов, река опустеет. А кажется, только вчера я вынимал из капкана своего первого соболя. Вот уж действительно — время на охоте течет медленно, только когда готовишь ужин.

На обрывистых южных берегах снег начал подтаивать. Кое-где даже выросли настоящие сосульки. В воздухе завитал свежий хвойный аромат. Тонконогий паук, обманутый теплом, вылез из своего убежища и разгуливал по отмякшему снегу.

В бассейне Буге есть еще один уголок, посещение которого всегда волнует меня. Находится он в конце Глухого. В этом месте растет диковинное дерево: искореженный временем тис, или негной-дерево. Внешне нечто среднее между елью и кедром. На нем, из-за обилия веток с густо растущими плоскими хвоинками, к концу зимы скапливается гора снега. Видимо, по этой причине верхушка обломана, а ствол расщеплен почти до основания, отчего он напоминает старый гриб с треснутой красноватой ножкой и массивной шляпкой — белой сверху, зеленой снизу.

Негной-дерево доживает до сказочного возраста в три-четыре тысячи лет. Растет оно очень медленно и достигает метр в обхвате к исходу второго тысячелетия. Мой тис, судя по толщине ствола, был старцем еще до возникновения Киевской Руси.

Тис — древнее, но, к сожалению, вымирающее дерево. Относится оно к хвойным, но хвоя ядовита и почти не содержит смолы. Вредители избегают его. За странные для хвойной породы плоды, похожие на ягоды рябины, тис еще называют елью с красными ягодами. На моих путиках всего два таких дерева: здесь и на Крутом. Оба не первой молодости, а принять эстафету, длящуюся миллионы лет, некому — вокруг ни единой поросли.

С обхода пришел раньше обычного. Решил порыбачить под скалами напротив становища. Наскоро хлебнув чайку, спустился на лед. Разгреб улами снег, и из-под лезвия топора полетели граненые, с хрустальным переливом осколки. Через десять минут лунка была готова. Опустил в непроницаемую тьму «краба» и, слегка подергивая леску, склонился в ожидании. За полчаса ни одной поклевки. «Может, перейти к границе между спокойной водой залива и стремительным течением основного русла?» — заколебался я, как вдруг — резкий рывок. Подсек и, перехватывая, тяну леску на себя. Она больно режет пальцы. Сильная рыбина сопротивляется отчаянно, но все-таки это не тот пудовый таймень, с которым мне довелось тягаться на реке Арму лет шесть назад. Вскоре крупный, упругий ленок, отливая пятнистой, коричневой чешуей, забился на снегу. За ним с интервалом в несколько минут вытащил еще двух. После этого — как обрезало, клев прекратился. Закинул ленков на лабаз. Вечером Лукса приготовил из них отменную талу[31]. Тот, кто ел, подтвердит — нет ничего вкуснее.

Приготовить ее может каждый. Для этого необходимо лишь поймать ленка, а еще лучше — тайменя. Слегка подморозить, после чего отсечь голову и хвост. Надрезать шкуру вдоль спины и брюха. Сняв ее, отделить мякоть и нашинковать тонкую янтарно-жемчужную лапшу. Посыпать солью, сбрызнуть уксусом, перемешать и снова подморозить. Все! Блюдо готово. Да какое! В тайге много деликатесов, но вкуснее этого я не едал. Кладешь щепотку на язык, и во рту тает что-то божественное.

Ночью прошел самый обильный за эту зиму снегопад. Тайга стала густой, как летом, только не зеленой, а белой. Ветви, придавленные тяжелой кухтой, безвольно согнулись до земли.

Не напрасно я держал весь сезон несколько капканов на приманку. Сколько раз приходилось подправлять просевшие хатки, докладывать мяса. И вот, наконец, пробил их час. Не хватает уже соболю мышей. Многочисленные в начале зимы, теперь они редко попадают ему на обед. Опытный Лукса еще в ноябре говорил, что к концу зимы соболь все равно пойдет на приманку.

На Фартовом до сих пор стояло три хатки. В первой соболь, доставая мясо, как-то изловчился и переступил тарелочку. В другой, еще до прихода соболя, в капкан попалась сойка. Тот, не будь дураком, съел и ее, и приманку. В надежде, что он вновь посетит это место, положил свежий кусок кабанятины и перенасторожил ловушку.

Дойдя до вершины путика, завернул на обратный ход и увидел на «мертвой» пороше свежайший след соболя, терявшийся в широком зеве распадка. «Попробую догнать», — загорелся я. След попетлял по склонам и привел… к хатке, оставленной мною три часа назад.

За небольшой промежуток времени здесь произошли большие перемены. В капкан опять угодила сойка, и два соболя, привлеченные ее криком, уже полакомились ею и отдыхали в снежных норах неподалеку. Я насторожил еще три ловушки с таким расчетом, что если в одну из них снова попадет сойка, то оставшиеся не дадут соболям безнаказанно уйти. А приманку затолкал поглубже и закрепил палочками.

На подходе к стану меня догнал довольный Лукса — снял трех соболей, и всех на приманку. Быстро он наверстывает упущенное за время болезни!

Сегодня планировал вернуться с охоты пораньше, чтобы просушить, вытряхнуть спальники и наколоть дров. Но соболь, неторопливо бежавший поперек ключа, спутал все мои карты.

Глядя на свободный бег зверька, я невольно залюбовался им. Сколько ловкости, изящества в его движениях! Заметив меня, соболек, почти не меняя темпа, пересек пойму и стал взбираться по обрывистому склону. Я с лихорадочной поспешностью рванул за ним, но, увы… Подъем, который соболь взял легко и быстро, я месил, увязая в сыпучей снежной крупе, минут пятнадцать. Когда мучительное восхождение закончилось, передо мной открылась еще более безрадостная картина — за пологим бугром вздымался не менее крутой склон.

Карабкаясь на него под гулкие удары сердца, невольно вспомнились слова Луксы: «Соболь от охотника никогда вниз не идет. Всегда вверх».

Одолев подъем, побежал вдоль следа. Широкая терраса привела меня в соседнюю падь. Соболь успел там так напетлять, что моего охотничьего опыта было недостаточно, чтобы расшифровать эти письмена.

В сердцах плюнул и побрел к стану собольей стежкой, не обращая на нее поначалу внимания, но метров через двести она неожиданно оборвалась у березы. Меня это озадачило. Обошел вокруг — дальше никаких следов. Зато между корнями обнаружил лаз. По обледенелой горловине понял, что соболь пользуется им довольно часто.

Сгущающаяся темнота торопила: обтоптав снег у ствола, насторожил перед лазом две ловушки.

Насилу дождавшись утра, чуть свет побежал к березе, хотя мало верил в удачу.

Напрасно! Соболь угодил в капкан сразу, как только вышел из убежища. Метнувшись в сторону, попал во второй. Этому трофею я радовался вдвойне, поскольку достиг заветного рубежа — выполнил план по соболю и тем самым утер-таки нос охотоведу, не одобрявшему решение директора госпромхоза о приеме на работу худющего городского очкарика.