Возвращение росомахи
(Повести) - Зиганшин Камиль Фарухшинович - Страница 29

Бортники и не подозревали, что в дупле осталась Маха. Когда мать столь необыкновенным образом покинула гнездо, она глубоко втиснулась в выщерблину между ребрами дупла и не шелохнувшись просидела там до захода солнца.

Все это время ее никто не беспокоил. Маха осмелела и, вслушиваясь в монотонный гул леса, решилась выглянуть. Небо было еще прозрачным и просторным, но в тайге уже сгустились сумерки. Осмотревшись и не приметив ничего подозрительного, Маха опасливо спустилась на землю.

Над травой толклась мошкара, зло гудело комарье; пискнула и неслышно исчезла во тьме летучая мышь; из-за гребня почерневших гор проклюнулся клыкастый месяц — все в лесу шло своим чередом.

Недалеко от сосны влажный носик Махи учуял родной запах. Куничка взволнованно заметалась, а найдя клочки материнской шерсти, обеспокоилась еще больше. Упорно рыскала она между переплетений обнаженных корней, но не находила иных следов. Невыносимая тоска и отчаяние охватили маленькое осиротевшее существо.

Внезапно Маху обдало воздушной волной, и жгучая боль пронзила бок. Над головой бесшумно, словно призрак, взмыл к угольно-черным макушкам сосен промахнувшийся филин.

Куничка запоздало шарахнулась в сторону и помчалась напропалую вниз по косогору, прочь от страшного места. Вслед жутко ухал раздраженный неудачей налетчик.

Перепрыгивая колодины, ветки, рытвины, травянистые кочки, кубарем скатываясь с крутых откосов, мокрая, исхлестанная ветвями, Маха выбилась из сил. В изнеможении забралась она под выворотень, отдышавшись, зализала горевшую огнем рану, обессиленно вытянулась и уснула.

Выкатившийся на уже поголубевшее небо пылающий диск солнца залил тайгу живительными лучами. Пучки света, профильтрованные кронами деревьев, зажгли росистую траву, заиграли радужными искорками водяного бисера, нанизанного на тонкие нити паутинок.

Зорянка пробудилась ото сна и сыграла на звонкой флейте побудку. Ей в ответ со всех сторон затенькало, засвистело, и вскоре сводный лесной оркестр зазвучал в полную силу. Лежавшую ничком Маху разбудил близкий шелест: припозднившаяся ежиха с вереницей ежат шумно продиралась сквозь голенастые стебли травы.

Из темного угла выворотня на Маху неприветливо поглядывал паук. Среди корней тяжко ворочался, поблескивая матовой броней, жук-олень. Однако все это не занимало осиротевшую Маху. Она с щемящей тоской вспоминала мать и веселых, задиристых братишек. Где они сейчас? Что с ними? Кругом кипело столько запахов, но все чужие, незнакомые.

От перенесенного потрясения и непосильного бега Маха даже после отдыха имела жалкий вид. Мышцы все еще подергивались, кровь на боку запеклась, шерсть слиплась.

Глядя из своего укрытия на солнечные блики, бегающие по дну говорливого ключа, поняла, что хочет есть и пить. Жажду утолила легко, а вот добыть что-либо съедобное ей не удалось. Наконец после долгих поисков Маха заметила просеменившую в норку остромордую мышку. Куничка мгновенно преобразилась. Выразительные черные глазки алчно заблестели, по шубке словно пробежал электрический ток, мышцы напряглись, вновь наливаясь силой.

Маха вспомнила, как мать в таких случаях затаивалась у входа и не шевелясь поджидала появления хозяйки норы. Теперь маленькая куница сама точно так же притаилась в траве в томительном ожидании. И когда ничего не подозревавшая мышь выбралась на свет, Маха придавила ее к земле.

Не имея опыта, охотница принялась что есть силы мотать и энергично встряхивать жертву, пока та, наконец, не стихла. Опьяненная кровью куничка в восторге несколько раз высоко подпрыгнула над своей первой добычей. Эх, видела бы ее победу мама!

Так закончилось детство и началась самостоятельная жизнь Махи.

Утолив голод, воодушевленная успешной охотой, куничка взобралась на скалистую террасу. Надо было оглядеться и решить, оставаться тут или искать для жительства более подходящее место.

Перед ней простиралась межгорная впадина, окруженная пологими увалами с запада и зубчатой цепью гор с востока. С их ломаных граней, поросших кудрявыми соснами и островерхими елями, стекали светло-серыми языками осыпи. Широкое дно впадины покрывал лиственный лес, разделенный блестящей извилистой нитью ручья на два неровных ломтя.

Повстречав на спуске с террасы метки других куниц, неопытная Маха решила, что и ей тоже можно здесь поселиться, и устроилась отдыхать в дупле сучковатой старой ели.

Когда освеженная сном куничка выглянула наружу, то увидела в закатных лучах солнца рыжую акробатку-белку. Та раскачивалась на ветке соседнего дерева, ухватившись за нее одной лапкой, потом мгновенно перевернулась в воздухе колесом и помчалась вверх по стволу. С завистью провожая ее взглядом, Маха заметила на стоящей неподалеку березе искусно сплетенную чашу гнезда и перепрыгнула поближе. В нем лежали голубенькие яйца. Подлетевший зяблик с криком заметался, запорхал вокруг, но был не в силах остановить грабительницу. Прокусив скорлупу, Маха, жмурясь от удовольствия, выпила содержимое яйца. С этого дня она уже не упускала возможности полакомиться яйцами, а порой и птенцами. Но не всегда ее набеги оставались безнаказанными: приметив как-то гнездо горлицы и убедившись, что хозяев нет, Маха спрыгнула к небрежно сооруженному из сухих веточек гнезду-настилу. Два писклявых пуховичка, широко раскрыв клювы, настойчиво требовали пищи. Куничка не успела даже протянуть вооруженную когтями лапу, как на нее налетел крылатый вихрь. Яростные, болезненные удары клюва по темени сразу остудили охотничий пыл Махи. Спасаясь от новой атаки, она поспешила укрыться в густом кустарнике.

Время шло. Повзрослевшая Маха усвоила, где находятся излюбленные места кормежки рябчиков, куда улетают они отдыхать на ночь, какая куча хвороста изобилует мышами, в каком ельнике обитают белки, под какими пнями вырыты норки бурундуков. Изучила повадки своей добычи. Научилась ловить и быстро расправляться с ней. В ее движениях появились непринужденная легкость и грация. В характере — выдержка и самообладание.

Теперь Маха подолгу гоняла белок, соперничая с ними в быстроте и ловкости. Однако нападать на них пока не решалась.

Однажды она заметила хорошо натоптанную тропинку, которая вывела ее в небольшую котловину, заросшую чернолесьем. Проследовав через болотину, Маха поднялась на сухой взлобок, покрытый оспинами свежих ямок, выветрившимся пометом, обломками покусанных веток и обглоданными костями. Чуть дальше, между отполированных снизу стволов резвились большеголовые волчата.

Маха почувствовала, что встреча с ними не сулит ничего хорошего, и немедля повернула прочь от волчьего логова. Интуиция подсказала, что тропинкой уходить не следует. Взобравшись на расщепленную ветром ольху, куница пошла верхом. И благодаря этому избежала встречи с матерым волком, спешившим с добычей к своему прожорливому семейству.

Все реже и реже спускалась она на землю, где на каждом шагу подстерегали опасности. Только на деревьях, среди зеленой листвы, Маха чувствовала себя уверенно. Птицы и белки, обитавшие здесь, завидев ее, поднимали тревожный гвалт и в панике разлетались, разбегались кто куда.

Маха вытянулась, стала выше и крепче. Шубка, покрывавшая стройное мускулистое тело, приобрела приятный бежевый оттенок, шею и грудь украсило желто-кремовое пятно, рана на боку зажила, подернулась нежным пушком новой шерстки. Ощущение одиночества и беспомощности прошло. Маха стала полновластной хозяйкой верхнего яруса леса.

Во время дневного зноя она предпочитала дремать в прохладе дупла. Но как только стихал птичий гомон, Маха, не обращая внимания на малоприятные вопли филина, выходила на охоту.

В один из таких вечеров, спускаясь вдоль ключа к отлогому берегу реки, куница услышала треск и густой шум падающего дерева. Маха встрепенулась и, взлетев на громадный вяз, по-гусиному вытянула шею, пытаясь рассмотреть место, откуда донесся шум, но частая листва скрывала от нее низкий берег.