Возвращение росомахи
(Повести) - Зиганшин Камиль Фарухшинович - Страница 50

Из промороженной глубины хребтов на долину надвигалась буря. Деревья зашевелились, раскачиваясь из стороны в сторону, словно пьяные. Ветер, задирая юбки елей, сбрасывал снег, завывал голодным зверем в сухих дуплистых стволах. Тайга грозно рокотала. Даже старый кряжистый кедр заскрипел суставами. Не выдержав очередного яростного натиска ветра, подкрепленного мощным снежным зарядом, он затрещал и стал крениться к земле. Пытаясь устоять, судорожно цеплялся ветвями за обступавшую его молодежь. Но кто удержит такую махину? Круша их, старец с горестным стоном рухнул на пухлую перину и затих, наполовину утонув в ней.

Много ветровалов и гроз пережил лесной великан и вот распластался с надломленной вершиной у ног более молодых собратьев. Не успела снежная пыль осесть, как из бурелома вынырнул и покатился к скалам похожий на медвежонка, мохнатый, пышный шар — росомаха. Ночная охота у нее не задалась. Пробегав до утра, Пышка так и не встретила ни одного свежего следа, не выловила в струях ветра ни единого запаха. А грянувшая непогодь делала продолжение поисков и вовсе бессмысленным.

Росомаха спешила к логову, устроенному в расщелине между плит неподалеку от горного ключа: пора было кормить детенышей. На небольшой прогалине ее чуткий нос уловил соблазнительный аромат рябчика (обитатели тайги, в отличие от людей, воспринимают окружающий мир не столько зрением, сколько обонянием и слухом).

Хищница перешла на мягкий, вкрадчивый шаг и, вычислив по сочащемуся из-под снега запаху местоположение ближайшей спаленки[38], прыгнула. Придавленная лапами курочка не успела даже взмахнуть крыльями. Вокруг тут же вздыбились белоснежные фонтаны от выпархивавших из соседних спален рябчиков.

Через несколько минут от птицы осталась лишь кучка перьев. Случайный завтрак так взбодрил росомаху, что она несколько раз перекувыркнулась на бегу через голову.

Вот и приметная расщелина. Тут всегда тихо: отвесные скалы надежно ограждают от снежной круговерти. Раскидав широкой лапой нападавший перед лазом снег, Пышка проползла по длинному каналу в логово и, призывно урча, легла на тощую подстилку из полуистлевших листьев и мелких веток. Она так устала, что только в первые минуты чувствовала, как заелозили по ее животу, лихорадочно работая лапками, оголодавшие малыши. Когда они припали к соскам, ее окатила волна блаженства, и она задремала…

Проснувшись, Пышка осторожно освободилась от зарывшейся в густую материнскую шубу ребятни и выбралась наружу. Редкостный покой, заполнивший окрестности, обрадовал. Жмурясь от слепящего света, росомаха осмотрелась. Белая лента речушки в лучах солнца кое-где искрилась мириадами крохотных бриллиантов. Тайгу после бури было не узнать. Повсюду торчали отщепы и обломки веток; во впадинках и ямках желтели груды непонятно откуда взявшихся листьев.

Над головой протрещала, здороваясь, сойка. По извилистому руслу тянулась строчка из округлых следов длинноногого самца рыси, живущего на этом же участке. Росомаха вспомнила, как она, еще брюхатая, вместе со своим косматым кавалером отняла у этого кота зайца. Поначалу крапчатый сосед грозно шипел и щерился, но стоило ее угрюмому спутнику обдать его мускусной струей, как тот, морщась от едкой, перехватывающей дыхание вони, отскочил и, делая вид, что вовсе и не голоден, удалился.

Но сегодня иная ситуация: Косматый уже неделю как пропал. Теперь она охотится и смотрит за детенышами одна. Интуиция подсказывала ей, что в исчезновении супруга повинны прямоходящие с Большой реки — оттуда несколько раз доносился несущий смерть гром. Пышка однажды даже видела, как такой гром издали свалил могучего лося.

Может, пойти за крапчатым? Вдруг опять что-нибудь перепадет.

За скальным прижимом след рыси свернул в круто взлетающий боковой распадок. Пышка зашла было в него, но тут сзади донесся непонятный гул. Хищница остановилась. Гул усиливался. Выскочив из-за прижима, она увидела, что с лысого гребня отрога катится, вскипая белыми бурунами, снежный вал. Достигнув леса, он легко, словно это спички, срезал у комля деревья.

«Малыши!!!»

Высоко вскидывая зад, росомаха кинулась к логову. Но вал уже успел завалить долину многометровой толщей снега. Местность так изменилась, что Пышка только по торчащим макушкам скал, обрамляющим расщелину, определила, где находится ее нора. Росомаха забегала по бугристой мешанине, пытаясь уловить запах или услышать писк детенышей. Единственное, что удалось ей вынюхать и раскопать, работая не только когтистыми лапами, но и зубами, — это окровавленный ком: все, что осталось от куропатки.

К утру о камни и сучья, впрессованные в снег, были сломаны несколько когтей, разодрана до крови кожа на лапах. Но, кроме измочаленного зайца и еще двух куропаток, она ничего не нашла. Обессиленная мать задремала в одном из раскопов.

Разбудило ее бьющее в глаза солнце. С трудом поднявшись на кровоточащие лапы, Пышка оглядела спрессованный, покрытый оспинами вырытых ям, снежный покров. Где-то под его толщей ее малыши! Повлажневшие глаза росомахи наполнились тоской: она понимала — их уже не спасти. Тем не менее, надеясь на чудо, несколько раз кругами обошла полузасыпанные скалы. Ничего не вынюхав и не услышав, побрела прочь, оставляя на снегу алые капельки.

От нервного потрясения росомаху охватила жажда движения. Она бездумно шла и шла, наращивая скорость, словно куда-то опаздывала. Широкие, покрытые жестким волосом лапы были идеальными снегоступами. Соски распирало от прибывающего молока. (Эти болезненные ощущения продолжались еще пару дней: пока молоко «не перегорело»).

Крутые склоны ущелья сходились все тесней и тесней. Соединившись, в конце концов, они вывели росомаху на водораздельный гребень. Ветер срывал с него снежную пыль. Искрясь на солнце, она тянулась в воздухе полупрозрачным шлейфом. Отсюда открывалась широкая лесистая падь, упирающаяся в смазанные дымкой хребты. Самый ближний, изрезанный мазками каменистых обнажений и осыпей, выделялся массивной, похожей на гигантскую нахохлившуюся куропатку горой.

Местность малознакомая, но серо-зеленые, посеребренные снегом склоны, витиеватые змейки речушек, торчащие там и сям скалы напоминали прежний участок. Приободрившаяся Пышка понеслась вниз, взбивая снег равномерными махами.

Впереди с дерева посыпалась снежная кухта. Росомаха остановилась. Все в ней замерло, кроме глаз, «прощупывающих» кроны. Ах, вон оно что — в ветвях мелькали белки в темно-серых шубках, с черными пушистыми хвостами. Хищница стала наблюдать за веселой компанией в надежде, что хоть одна из них спустится на снег, где валялось множество голых стерженьков и еще больше чешуек. Проворные зверьки долго и беспорядочно носились по ветвям кедра, играя друг с другом. Но вот они прервали беготню и, закинув на спину хвосты, разбежались по кудрявым вершинам с темнеющими кое-где пучками шишек и принялись деловито шелушить их. Расправившись с одной, принимались за следующую. Неугомонные хлопотуньи и не думали спускаться. Временами они поворачивались друг к другу и начинали «беседовать»: звонко цокали, цвиркали.

Разочарованная Пышка побежала к речке. Под обрывистым берегом, на быстротечье, густо парила полынья. Подойдя к дрожащей от напора воды закраине, стала всматриваться в прозрачную черноту. Заметив темную спинку хариуса, напружинилась и, как спринтер на старте, подалась вперед. Молниеносное движение когтистой пятерни — и хариус с веерообразным спинным плавником, сияющим всеми цветами радуги, забился на снегу. Отталкиваясь хвостом, он чуть было не соскользнул обратно в промоину: росомаха едва успела накрыть его лапой…

Подкрепившись, она продолжила рыбалку. Однако стайка была уже настороже, и Пышке удалось выхватить всего лишь одну беспечную рыбешку.