Возвращение росомахи
(Повести) - Зиганшин Камиль Фарухшинович - Страница 87

В следующий заезд парк пополнился еще двумя машинами и бочками бензина к ним. Обладатели скоростной, не знающей усталости техники, охотники теперь могли загнать любого зверя. Оставалось только дождаться, когда ляжет снег. А лег он буквально день в день с открытием промыслового сезона — 15 октября. Уже через неделю выбеленные окрестности покрыла густая сеть следов от зубчатых траков. Две гусеницы и одна опорно-поворотная лыжина позволяли «Буранам» без особого труда передвигаться по таежной глухомани, легко раздвигая подрост своим полукруглым носом.

Ребристые ленты на снегу появились даже в прежде недоступных местах. Рядом, зачастую — следы в ужасе бежавшего зверя. О развязке красноречиво повествовал окровавленный снег.

Добычливей всего охота была на безлесых горельниках и марях. Да и непролазная тайга день ото дня делалась все более доступной: стремясь побольше заработать, опьяненные легкой добычей, браконьеры не ленились растаскивать завалы, пропиливать мотопилами в них проходы.

Заготовки мяса у Подковы резко выросли. Он ликовал — доходы с каждого рейса утроились, и деньги, вложенные в снегоходы, отбились в первый же сезон. А алчные арендаторы радовались, что обзавелись такими замечательными помощниками. Увещевания же Степана не превышать нормы отстрела не останавливали их: милиция далеко, а охотовед пошумит, пошумит да перестанет — ему тут жить.

Больно было Степану Ермиловичу видеть, как скудеет тайга, но время было лихое — мир перевернулся: зло торжествовало! Иные мужики словно с цепи сорвались. Чем бессовестней и наглей вел себя человек, тем больше зарабатывал. Казалось, что этому безумству не будет конца…

Пусто стало в тайге. Прежде каждый шаг в лесу был наполнен сладостным ожиданием: вот сейчас из-за куста выскочит заяц или из снежной спальни вылетит красавец глухарь. Теперь это все осталось в прошлом.

Окрестная тайга за два года превратилась в безжизненную пустыню. Можно было пройти несколько верст, а на снегу встретить лишь миниатюрные строчки мышиных следов, разделенные кое-где тоненькой ниточкой от хвоста. Среди зверей уцелели лишь те, кто посмекалистей. Одни из них забрались на неприступные для снегоходов крутяки, другие и вовсе покинули этот горный массив.

Бродя зимой по осиротевшим распадкам в поисках чего-либо съестного, Топ вдруг оживился: ветер принес давно искомый, но уже успевший несколько стереться в памяти дух. Прихватив носом запашистую струйку, он побежал, следуя ей, веря и не веря: это был запах Ласки. Вскоре увидел и ее следы, четко отпечатанные на уплотненном ветрами снегу. Они неторопливо виляли среди деревьев. Топ очумел от радости. Вдруг след пошел прямо, без отклонений, а шаг стал шире. «Интересно, куда это она заспешила?» Топ припустил что было сил: ему не терпелось увидеться с росомашкой.

Вскоре Ласка и вовсе перешла на махи. Похоже, ее что-то встревожило. Сбоку появилась широкая ребристая лента, оставляемая железным чудищем, на котором теперь ездили двуногие. В носу от едкого запаха гари засвербило.

Ласка бежала к изголовью распадка. Широкая лента, спрямляя изгибы, не отставала. И тут Топ уперся в небольшой вытоптанный круг весь в пятнах крови. Следы Ласки в этом месте обрывались…

Потрясенный Топ был готов вцепиться в горло и разорвать двуногого, убившего его подругу, но понимал, что железное чудище ему не только не одолеть, но и не догнать. В соседнем распадке тоже появились ребристые ленты. У одной из них лежали головы и внутренности трех оленей. Топ понял: люди достигли такого могущества, что могут убивать столько, сколько захотят. И, если он не хочет повторить судьбу Ласки, лучше покинуть эти места. Куда идти, он давно решил — на север! Однако выход откладывался со дня на день — с обжитым участком всегда тяжело расставаться. К тому же припекавшее солнце расквасило снежный покров, и двуногие стали покидать тайгу.

Надежды на то, что быстро тающий снег, как обычно, обнажит останки погибших в морозы животных, не оправдались: в опустевшей тайге их и не могло быть.

Топу давно хотелось нежной, парной зайчатины. По схваченному утренником глянцевому снегу, еще сохранившемуся на северных склонах, загнать косого было несложно. Наст в это время столь прочен, что на нем оставались лишь царапины от когтей. Зверь вспомнил, что на днях на берегу Ворчалки упала здоровенная осина, и он ныряющими прыжками направился туда: зайцы обожают мясистую, горьковатую кору этого дерева. Но, увы! Ни одного следочка — повсюду лишь девственный наст. Пришлось опять довольствоваться мышами. Хорошо, хоть их было в достатке.

Во сне Топу стали видеться то громадные туши лосей, то табунки доверчивых куропаток. Голод и эти навязчивые видения в конце концов принудили его оставить омертвевшую тайгу.

Топ спустился с хребта к широкой, полноводной, местами распадающейся на узкие рукава реке и зашагал туда, откуда ветер всегда приносил холод и дожди. Гладь равнины изредка пучили длинные песчаные увалы, поросшие соснами. Пружинистый слой из опавших хвоинок под ними чередовался с серебристыми коврами шарообразных клубов ягеля. На солнцепеке он был низким и хрупким: стоило наступить на мшистый клубок, он с легким хрустом рассыпался. А вот в тенистых и влажных местах ягель превращался в упругую противоположность: стоило наступить — податливо проминался, а как только Топ убирал лапу — принимал исходную форму.

Болотистые участки устилал хлипкий ковер, сотканный из корней травянистых растений и низкорослых кустарников. Эту изумрудную гладь местами разрывали голубые блюдца озер. Вокруг них в изобилии гнездились водоплавающие. Вечерами от их криков вибрировал воздух. В этом многоголосье можно было различить и надрывное кряканье уток, и гоготание гусей, и пронзительный свист куликов. Птиц влекли сюда богатые корма и недоступность их гнездовий для вороватых лис и песцов.

Топ же благодаря широким лапам ходил по этим топям свободно. Бесцеремонно сгоняя с гнезд мамаш, он с удовольствием лакомился лежащими в них яйцами, отдавая предпочтение крупным гусиным: надкусывал скорлупу и высасывал содержимое через образовавшееся отверстие. Опорожненные таким образом яйца внешне выглядели целыми. Топ, в отличие от песцов, клал их обратно в гнездо. После такого хитроумного ограбления гусыни продолжали добросовестно высиживать пустышки.

Шагая по берегу одной из проток, Топ вышел на широкий, со слабым течением плес. От него несся шум, напоминающий треск сучьев. Зверь привстал на задние лапы: протоку переплывали дикие олени. Плывущие животные держались так плотно между собой, что их ветвистые рога, стукаясь друг о друга, издавали этот необычный треск.

Запрыгивая на берег, олени шумно отряхивались, после чего жадно хватали подвижными мясистыми губами все, что росло под ногами: кустики карликовой березы, ивового стланика, брусники; но предпочтение отдавали сытному ягелю.

Топ дождался, когда эта лавина двинется дальше, и тоже переплыл протоку. Вскоре он обнаружил, что за стадом оленей следуют две росомашьи семьи. Осторожный зверь поначалу держался на некотором удалении от них. Но, видя, что его появление соплеменниками воспринято доброжелательно, присоединился к ним.

Охотились, вернее сказать, пасли оленей росомахи просто: ложились в двадцати-тридцати метрах от пережевывающего жвачку стада и наблюдали. Определив, кто послабей, гнали несколько десятков метров. Если чувствовали, что с ходу не взять, оставляли в покое. А если намеченная жертва бежала не прытко, продолжали погоню. Когда животное начинало сдавать, делали резкий рывок и валили с ног. Иных и преследовать не приходилось: доставали в несколько прыжков.

Правда, один олень, круто повернувшись навстречу преследователям, встал на дыбы и принялся так неистово молотить передними ногами воздух, что росомахи, пораженные необычной храбростью животного, отступили.

Топ среди сородичей оказался самым сильным и дерзким. Он мог схватить оленя за шею и еще живого таскать по земле из стороны в сторону, хотя вес жертвы в четыре-пять раз превосходил его собственный.