Возвращение росомахи
(Повести) - Зиганшин Камиль Фарухшинович - Страница 90

— Спасибо, отец! Нам пора. Давай по последней.

«Вот ведь! И в самом деле последняя получилась», — тяжело вздохнув, Степан побрел дальше.

Укрытая снегом марь в этом месте даже зимой не промерзала: будто кто подогревал изнутри. При каждом шаге под снегом чавкало. Унты от налипавших комьев отяжелели. Это беспокоило путника: «Хватит ли сил дойти до ближней избушки?» При воспоминании о зимовье в голове сразу зароились вопросы: цела ли там будет печурка? Найдется ли что поесть?

Беспокоился он не случайно. В последние годы многие промысловики из-за отсутствия зверя побросали свои участки. Если в прежние времена невозможно было представить зимовье без железной печки, дров возле нее, подвешенных под потолком полотняных мешочков с сухарями, солью и крупой, то сейчас в ином и спичек не сыщешь.

«Хорошо бы на Петрову избушку выйти. Она ближе всех будет. У него наверняка порядок — хозяйственный старик… Обсушусь, обогреюсь, чайку попью, отлежусь в тепле, а потом домой», — размечтался охотовед.

Короткий зимний день отгорал. Марь местами пучилась невысокими гривками, утыканными худосочными елями. На одной из них Степан и решил обустроиться на ночь. Отдышавшись, первым делом сбил с унтов оледеневшие ошметки. После этого натаскал кучу сушняка. Наломав мелких веточек, вынул из кармана коробок спичек, завернутый в полиэтиленовый пакет, и высек огонь. Порывистый ветер, как ни укрывался охотовед, тут же задул пламя. В ход пошла вторая, третья спичка — все гасли.

«Не торопись! Подожди, когда порыв ослабнет», — уговаривал он сам себя. Наконец огонь перекинулся на сухие палочки. Через пару минут перед Степаном уже полыхал жаркий костер. Окрестности сразу скрыла стена непроницаемого мрака. Мечущееся на ветру, словно лисий хвост, пламя временами вырывало отдельные куски пространства, но через секунду они вновь исчезали во тьме. Одежда заклубилась паром.

Немного согревшись, охотовед стянул унты и повесил промокшие носки на воткнутые палки сушиться. Сами унты грел издали: боялся покоробить кожу. Икры ног то и дело стягивало болезненной судорогой. Чтобы избавиться от нее, приходилось подолгу массировать одеревеневшие мышцы.

Сухие ветви, тонкие стволы прогорали быстро, и Степан вынужден был за ночь несколько раз отправляться за дровами. А ходить нужно было все дальше и дальше — поблизости осталась лишь трухлявая осина. Но даже тогда, когда костер горел в полную силу, спать толком не получалось. Приходилось каждые пять минут поворачиваться к огню то грудью, то спиной: пока грудь согреется, спина заледенеет. Рассвет встретил как избавление. Ночевка сил не прибавила, напротив — убавила. «И чего я спальник с лыжами не взял? Не на себе ж было нести», — расстраивался охотовед.

Настрогав оленины, Степан позавтракал и, проваливаясь между кочек, продолжил путь через болотистую марь. На одной из гривок наткнулся на кусты, увешанные плодами шиповника. Съев их вприкуску с двумя оставшимися пирожками, путник, обласканный лучами солнца, прилег, подложив под голову рюкзак. От тепла и сытости по телу растеклась такая приятная истома, что он задремал.

Степан не видел, как по нему проплыла размашистая тень и на матовую спину соседнего сугроба неслышно спланировал орлан-белохвост. Сложив огромные крылья, стервятник пытливо вглядывался в неподвижно лежащего человека. Крылья подрагивали от нетерпения, крючковатый с зазубринами клюв то и дело хищно приоткрывался. Решив, что человек мертв, орлан издал торжествующий клекот. Степан приоткрыл глаз и увидел рядом с собой громадную птицу.

— Ишь, ты! Моей плоти захотел? Шиш тебе! — произнес он и потянулся за посохом.

Стервятник, сверкнув желтыми глазищами, нехотя отлетел. Степан же поспешил встать. Перед ним сразу все поплыло, в глазах потемнело. Опершись на посох, он все-таки устоял. Когда стало лучше, зашагал под звуки негодующей перебранки снежинок, безжалостно сминаемых оледенелыми подошвами.

До вечера одолел еще порядка семи километров. На горизонте в сизом мареве уже проступали знакомые с детства силуэты гор с куполом Сахарной Головы в центре.

Выбрав место, где было больше всего сухостоин, Степан, прежде чем рыть в снегу яму под кострище, привычным движением попытался скинуть рюкзак и… взвыл от ужаса — его за спиной не было. Вспомнилось, что после перекуса рюкзак подложил под голову… Выходит, там оставил… Слава богу, что спички в кармане. Правда, всего семь штук. Чиркнул одной — головка прошипела, но так и не вспыхнула: видимо, отсырела. Степан вынул оставшиеся и разложил вместе с коробком на ствол сушиться. Солнце, хоть и склонилось к горизонту, еще пригревало. Минут через двадцать предпринял вторую попытку — на этот раз удачную.

Огонь, задавленный густым дымом, наконец пробился крохотным язычком пламени. И вот уже трепещет, увенчанный золотистыми искрами, жаркий костер. Немного обсохнув, Степан стал вырезать ножом из снега кирпичи для отражающей стенки. Благодаря ей вертеться ночью не пришлось.

Утром с новой силой напомнил о себе голод. Порылся в карманах — ни единой крошки. Нашел только скомканный фантик от конфеты. Развернул — «Мишка на Севере». Жена дала в дорогу. Вспомнив про рюкзак, полный мяса, Степан выругался, но не возвращаться же за ним. Преодолевая приступы тошноты и головокружения, он встал и побрел к темнеющим зубцам. Поначалу шел с трудом, но мышцы шаг за шагом разминались, а боль в колене отступала.

— Эх! Если б были лыжи, уже чаи б гонял! — в который раз попрекал себя охотовед. — На них куда быстрей… Да кто ж думал, что так получится!

К полудню почувствовал, что выдыхается. Тем не менее, подгоняемый бьющими в спину студеными вздохами ветра, продолжал с тупым отчаянием брести, утопая временами в снежных наметах по пояс. Вконец вымотавшись, понял — надо делать снегоступы! Без них никак!

Нарезав ножом гибких ивовых веток, сплел две округлые площадки. Разрезал ремень на три полоски. Двумя притянул получившиеся снегоступы к унтам, а третьей подвязал штаны. Поскольку теперь ноги почти не проваливались, идти стало намного легче.

«И чего сразу не сделал? Столько мучился! — удивлялся сам себе Степан. — Бестолковым становлюсь. Старею, что ли?»

В разрыве туч показался слепящий глаз солнца. Сразу потеплело. Обласканный его лучами, охотовед решил передохнуть. Привалившись к стволу ели, долго полулежал, перебирая всплывавшие в воспаленном мозгу обрывки воспоминаний и мыслей, не имея сил связать их воедино…

Вот он ловит на реке вещи, выпавшие из люльки мотоцикла, вот палит из тяжеленного, выше его, дедова ружья и безбожно мажет, вот радуется весеннему буйству пернатых на озере, вот мастерит из перчатки соску для росомашат…

Веки то и дело смеживались. Путник не заметил, как впал в забытье. Проснулся от того, что кто-то царапал его бушлат из солдатского сукна. Огляделся — никого. Только снег сыпет. В голове настойчиво зазвучало: «Вставай! Иди! Вставай, иди!»

Степан подчинился. Прочитав единственную известную с детства молитву «Отче наш», пошел, опираясь, дабы не перегружать травмированное колено, на посох. Впереди, в метрах ста от него, сквозь заволакивающую глаза пелену просматривалось темное пятно. Поначалу охотовед не обращал на него внимания — мало ли с чего съехал снег и обнажил черноту. Но как только он двинулся, пятно стало удаляться. И что интересно, удаляться в сторону Верхов. А может, это ему померещилось от голода? Отгоняя морок, путник потер глаза. Пятно не исчезло, все так же мутно маячило впереди. Степан остановится, и оно замрет.

«Кто это может быть? Наверное, волк, выжидает, когда отдам концы… Нет, скорее всего, деревенская собака… ведет в деревню. Хотя нет, собака подошла бы… Может, одичавшая?»

Пытаясь догнать таинственного проводника, Степан неимоверным усилием воли заставил себя прибавить шаг. Прошел час, но расстояние не сокращалось. Тем временем задувший с севера ветер оттеснил облака за горизонт. Эта перемена не радовала путника: знал, что следом покрепчает мороз. И точно: бороду и воротник бушлата вскоре стал выбеливать иней. В воздухе густо замельтешили искорки изморози. Чтобы ночью не замерзнуть, надо было поторопиться с выбором места ночевки и заготовить побольше дров.