Нечистая сила - Пикуль Валентин Саввич - Страница 113
- Предыдущая
- 113/247
- Следующая
С точки зрения человеческой морали Столыпин поступал не ахти как прилично. Коковцев сознавал всю опасность для себя соседства Столыпина, но, человек воспитанный, с замашками былой уланской доблести, он ограничился лишь кратеньким замечанием:
— Не очень-то любезно с вашей стороны…
— Ерунда! Я жандармам не верю, — буркнул Столыпин, и здесь я еще раз замечаю, что он поступил не по-рыцарски, заслоняясь от пуль телом своего коллеги, который в высшей степени благородно согласился быть для него этой живой «заслонкой».
Богров до полудня зашел в «Европейскую» гостиницу, где в номере генерала Курлова еще раз повидался с жандармами. Он сказал им, что Николай Яковлевич и Нина, очевидно, расположены ждать вечера, когда Столыпин двинется в театр. Кулябка заметил на это, что было бы хорошо, если Богров оповестит филеров наружного наблюдения о выходе террористов из дома курением папиросы. Богров охотно согласился закурить папиросу…
— Брать будем на улице, — решил Кулябка. — Как он закурит папироску, так сразу налетим и сцапаем.
— Лучше в театре, — рассудил Курлов.
— Чтобы с поличным, — добавил Череп-Спиридович.
Узнав, что на ипподром съезжаются царь и его свита, Богров взял коричневый пропуск, удостоверяющий его службу в охранке, и покатил туда же, имея в кармане браунинг. Но секретарь «Киевского бегового общества», некто Грязнов, парень из жокеев, узнал Богрова в лицо как заядлого игрока в тотализатор.
— Эй, — сказал он ему, — а тебе чего тут надобно?
— Я жду придворного фотографа, — смутился Богров и тишком показал коричневый билет, шепнув:
— Ты ведь тоже в охранке?
Грязнов выплюнул изо рта папиросу и со словами — «Ну, держись, морда поганая!» — пинками выставил Богрова с ипподрома.
— Я с гадами дела не имею… проваливай, шкура!
А ведь Богров уже занял хорошую позицию для стрельбы. От министерской ложи его отделяло всего три шага, и он видел спину Столыпина… Жокей, сам того не ведая, спас премьера!
Благородное вино, искрясь радостью, хлынуло в сияющие бокалы. Коковцев принимал в гостинице друзей юности — лицеистов. При этом он вел себя как настоящий аристократ, одинаково ровно и любезно общаясь со всеми — и с теми, которые достигли высоких чинов, обросли имениями, и с теми, кто едва выбился в жизни, погряз в долгах и неудачах, опустился и раскис. Блестящий знаток классической поэзии, Коковцев даже в финансовых отчетах не пренебрегал цитировать стихи русских поэтов и сейчас тоже не удержался, чтобы не воскликнуть:
Друзья, в сей день благословенный Забвенью бросим суеты!
Теки, вино, струею пенной В честь Вакха, муз и красоты!
Бокалы сдвинулись, Коковцев перешел на прозу:
— Извините, вынужден на минутку оставить вас… дела! — В канцелярии он напомнил чиновникам, чтобы позвонили на вокзал — вагон министерства финансов надо прицепить к вечернему поезду. После чего вернулся в компанию лицеистов.
— Очень приятно быть в Киеве, но для нас, лицеистов, до смерти «целый мир чужбина, отечество нам Царское Село»! — Раскурив папиросу и жестикулируя, отчего резко вспыхивал алмаз в его запонке, представитель винной монополии старался реабилитировать себя в обвинениях, будто он, министр финансов, строит бюджет государства на продаже казенной водки. — Самое главное — золотой запас, — заключил он с вызовом. — Поверьте, после меня кладовые банков России, будут трещать от накоплений чистого сибирского злата…
Войдя на цыпочках, чиновник особых поручений шепнул ему на ухо, что пора в театр. Старые обрюзгшие лицеисты, которых Коковцев помнил еще юными непоседами-шалунами, расходились, отчасти подавленные величием своего товарища, а Коковцев в экипаже поехал за Столыпиным. Усевшись с ним рядом, премьер сказал:
— Если в театре ничего не случится, значит, вообще ничего не случится, а жандармы, как всегда, брали меня на пушку…
Театр был переполнен разряженной публикой, в толчее и давке штабс-капитан Есаулов с трудом отыскал Курлова. — Еще раз прошу обеспечить охрану премьера.
— Вы первый обязаны это делать, — огрызнулся Курлов. — И не имеете права покидать премьера… Впрочем, — закончил он миролюбиво, — в проходе первого ряда болтается полковник Иванов, а меры усиленной охраны Столыпина уже приняты как надо.
В первом ряду сидела вся знать, министры и генералитет. Ровно в 9.00 царскую ложу заняли Николай II с женою, занавес взвился, блеснула томпаковая лысина дирижера, и грянула веселая брызжущая музыка… «Сказка о царе Салтане» началась!
Перед финалом оперы Кулябка велел Богрову сбегать домой, чтобы узнать, где сейчас Николай Яковлевич с бомбой и Нина с браунингами. Богров вскоре же, постояв на улице, вернулся и сказал, что террористы ужинают. В первом антракте Кулябка опять наказал ему проверить, что делают покусители. Но дежурный жандарм при входе обратно в театр Богрова уже не пускал:
— Не могу! У вас билет был уже надорван… Случайно это заметил Кулябка и сказал жандарму:
— Пропусти его. Он из нашей оперы…
Опера продолжалась. В синем море плавала бочка, в ней не по дням, а по часам подрастал царевич. Бинокли киевских аристократок были нацелены на царскую ложу, тихим шепотком дамы обсуждали туалеты царицы, которая сосала вкусные карамельки киевского кондитера Балабухи. Музыка обрела особое очарование — из утреннего тумана вырастал сказочный град Леденец, а жители его восторженно приветствовали Гвидона, прося его княжить над ними… С волнующим шорохом занавес поплыл вниз, очарование исчезло, и зал медленно наполнился электрическим светом. Сразу же по краям первого ряда кресел (как бы замыкая министров по флангам) встали два жандармских полковника — Иванов и Череп-Спиридович; внешне равнодушные, они зорко следили за настроением зала… Столыпин в антракте разговаривал с Сухомлиновым; премьер стоял лицом в зрительный зал, а спиною облокотился на барьер оркестра. Коковцев подошел к нему проститься.
— Как я вам завидую, — произнес Столыпин.
— В чем дело? Бросайте эту глупую «Сказку», берите под руку Ольгу Борисовну, а мой вагон всегда к вашим услугам.
- Предыдущая
- 113/247
- Следующая
