Нечистая сила - Пикуль Валентин Саввич - Страница 167
- Предыдущая
- 167/247
- Следующая
Ветер разметывал на улицах плакаты Маяковского:
У Вильгельма Гогенцоллерна Размалюем рожу колерно!
Янушкевич 6 июня докладывал Сухомлинову: «Кадры тают, а пополнения получают винтовки в день боя. Просто волосы дыбом! Приходится отходить… Но будь проклятые снаряды — отбросили бы немцев сразу. Когда батарея, вопреки приказу, выпускает сразу все снаряды — успех! Брусилов тоже начал отход…
Отовсюду кричат и грозят нам гидрой революции…»
Звонок по телефону прервал чтение письма:
— У аппарата военный министр, слушаю. Наталья Червинская спросила Сухомлинова:
— Это правда, что у вас ночью был обыск?
— Что за чушь! Кто посмел так думать?
— Но в городе ходят слухи, что…
Сухомлинов повесил трубку. Вечером, придя домой, он сделал выговор жене за то, что она много тратит денег.
— Ты знаешь, золотко, мне для тебя ничего не жалко. Но нельзя же покупать все, что продается в магазинах. Жена обиделась. Ночью он звонил в министерство:
— Львов сдали?
— Еще нет. Но армия откатывается.
Утром его навестил Сазонов, совершенно поблекший.
— Как ведающий иностранными делами, я поставлен вами в неловкое положение. Мы же не одни — мы члены коалиции, и коалиция спрашивает меня, а я вынужден вопрос Антанты перепоручить вам лично — когда же наша армия перестанет отступать?
— Тут немало соображений. Сейчас выравниваем линию фронта, в которой образовались опасные выступы и завалы, вредящие планомерной и четкой стратегии. Боюсь, вам этого не понять!
Но это Сазонов — дипломат, с ним легче. Зато стало плохо, когда на пороге выросла громоздкая фигура Родзянки, которого в столице за его сипение и звучный голос называли то «самоваром», то «барабаном». Родзянко начал без подготовки:
— Государственная Дума пришла к выводу, что дальнейшее ваше пребывание на посту министра является гибельным для нашей армии. Уйдите сами, иначе вам предстоит уходить… по суду!
Сухомлинова взорвало:
— Не меня судить за поражения на фронте, а Гучкова и ему подобных болтунов, подрывающих веру народа в победу! Раздалось астматическое сипение «самовара».
— Я вам говорю об отступлении армии, а вы мне толкуете о том, что в огороде бузина… Ну, при чем же здесь Гучков?
— Именно критиканство разлагает нашу доблестную армию, бужируя ее пошлыми инсинуациями, будто я развалил аппарат министерства, будто я разворовал обмундирование и расхитил арсеналы.
— А ведь вы развалили! — загромыхал «барабан». — А ведь ваши друзья все растащили… Но перед этим вы еще залепили публике глаза своим бахвальством в статье «Мы готовы!».
— Она не подписана моим именем.
— Но статья-то вышла из вашего кабинета…
Сухомлинов в волнении пересек кабинет по диагонали.
— Я не. понимаю, чего вы от меня хотите?
— Это не я, а Россия желает, чтобы вы ушли отсюда…
После этого Родзянко совершил один шаг, непозволительный с точки зрения светской этики, — он нагрянул в особняк Кшесинской, застав приму русской Терпсихоры в грибницах, где она срезала с грядок белые грибы; в стеклянных оранжереях произрастал дивный тропический сад, в ароматной духоте пели диковинные птицы… Родзянко сказал женщине, чтобы она не совалась в дела артиллерийского ведомства… Кшесинская издала шипение, словно кошечка:
«Пшш… Пшшш… пшшшш…» — и прогнала его. Родзянко навестил ее покровителя, великого князя Сергея Михайловича, владычившего в русской артиллерии. В ответ на попреки тот сказал, что производство снарядов увеличить невозможно, ибо нет станков для выделки дистанционных трубок.
Родзянко задал ему вопрос:
— Тысяча станков на первое время устроит вас?
— Откуда они, милый вы мой?
— Добровольцы объехали ремесленные училища, где отыскали станки, пригодные для выделки трубок… Вы говорите, что совсем нет трубок? А между тем они валяются у вас под ногами.
— Как так?
— А так. Полтора миллиона (!) дистанционных трубок нашли здесь же — в арсенале столицы, и вы об этом не знали?
— Не знал.
— Вы должны уйти, — пробарабанил Родзянко.
— Я понимаю, — согласился великий князь.
— Вы уйдете сами? Или…
— Уйду сам… по болезни. Должен принести вам извинения за шипение Малечки, она нервная… артистка!
— Ничего. На меня все шипят… не только артистки.
Галиция была оставлена. 12 июня состоялось собрание Совета министров под председательством Горемыкина, который был убежден, что «война его не касается». С утра старый рамолик еще был внятен, иногда даже отпускал остроумные шутки, но к полудню действие морфия подходило к концу: Горемыкин тускнел и засыпал, а если спрашивали — порол глупости… В самый разгар заседания из Ставки прибыл курьер с пакетом.
— Лично от государя, — сказал он Сухомлинову; прежде чем устранить любимца, царь его ласково облизал.
«Владимир Александрович, — писал он. — После долгого раздумывания я пришел к заключению, что в интересах России и армии ваш уход необходим…
Мне очень тяжело сказать вам об этом… Сколько лет мы с вами работали, и никогда между нами не было недоразумений. Благодарю вас, что вы положили столько труда и сил на благо нашей родной армии.
Беспристрастная история будет более снисходительной, чем осуждение современников.
Господь с вами. Уважающий вас НИКОЛАЙ».
Горемыкин очнулся от скрипа отодвигаемого стула.
— Владимир Александрыч, куда это вы так поспешно сорвались, или у вас в министерстве опять все кипит? Сухомлинов помахал письмом императора.
— Отставка! — сказал и быстро вышел…
Дома при этом известии бурно разрыдалась жена.
— Ну, вот и конец… Ах, я несчастная! Побирушка бегал по городу, всюду возвещая:
— Имею сведения: Сухомлинов — немецкий шпион…
Пришлось оставить казенную квартиру на Мойке — Сухомлиновы перетащили мебель в новое жилье на Торговой улице. Затем они отъехали в Курскую губернию, где экс-министр с упоением предался рыбной ловле, вкладывая в это дурацкое занятие всю свою душу — без остатка! Для историков будущего он записывал в дневнике генеральные события своей беспрецедентной жизни:
- Предыдущая
- 167/247
- Следующая
