Нечистая сила - Пикуль Валентин Саввич - Страница 176

• Предыдущая
• 176/247
• Следующая

Он погасил свет. Во мраке спальни жена спросила:

— А сколько лет Горемыкину?

— Кажется, восемьдесят семь.

— Но Горемыкин прочно сидит на своем месте.

— Нет, он уже стал мешать: в Царском Селе рады бы от этого балбеса отвязаться. А других кандидатов пока нет…

— Как же ты не боишься Распутина? — снова заговорила жена. — После твоей статьи о том, как он, водил аристократок в баню, Распутин был в ярости, он грозил, что сошлет тебя…

Ванечка не ответил — он уже спал. Ему снилась рулетка и красивый берейтор Петц, сажающий в седло хохочущую Лерму-Орлову. К началу войны в банке у Манасевича лежало всего 4 рубля и 38 копеек, но «войну я закончу миллионером» — утверждал он всюду.

Это нетрудно! Надо лишь поставить своего премьера.

В пору распада государственных организмов мелкие, ничтожные личности иногда играют немалую роль… Что такое Лерма-Орлова? Певичка и танцорка. А что такое Мишка Оцуп-Снарский? Маленький фоторепортер… Он позвонил Манасевичу-Мануйлову:

— Приезжай к ночи — будет Гришка!

Снарский жил в глухом Казачьем переулке, в самом изгибе колена этой странной и таинственной улочки, изогнутой углом и выходящей на Гороховую — почти напротив того дома, в котором проживал Распутин; в полночь сюда подъехал Манасевич; квартира фоторепортера была натискана добром (Оцуп неплохо зарабатывал с тех пор, как начал фотографировать Гришку). Стол ломился от яств, но Ванечка, давно пресыщенный жизнью, с ленцой и без аппетита обозревал роскошное убранство, непостижимое в дни войны, когда на столицу надвигался царь-голод. Распутин явился с друзьями — Абрамом Боберманом и инженером Гейне (приятелем Борьки Ржевского, не знавшего, что Гейне — тайный агент шайки Аарона Симановича). С мужчинами прибыли и дамы: разбитная княгиня Стефания Долгорукая, жена камер-юнкера, и очень красивая Мария Гиль, жена капитана броневых сил петроградского гарнизона.

— Вот забота! — гудел в прихожей Распутин. — Одну стерву из «Астории» вез, а за другой машину на Кронверкский гонял… — Увидев Манасевича, сразу осекся:

— А энтот гувняк на што?

— Кашу маслом не испортишь, — отвечал Оцуп. Ванечка полакейски ловко разоблачил Распутина от шубы и, дурачась, поцеловал его в нос. Гришка грубо отпихнул его:

— Иди, иди ты… Ты уже не раз меня продал! Боберман с Гейне встали между ними.

— Только без скандалов, умоляем вас. Разволновались и потаскухи:

— Мужчины, ведите себя прилично… без драки!

— Прилично, — повторил Распутин, проходя к столу и нервно одергивая на себе рубаху. — С эвтакими гнидами лучше не связываться. Вот и Побирушка в душу залез… Тоже нет веры! Скользкие вы людишки, — погрозил он Ванечке, — противны вы мне.

Манасевич даже ухом не повел и откупорил бутылку.

— Тебе чего налить? Мадеры?

— Я сам налью себе, — сказал Распутин, выхватывая у него бутылку. — А то ведь ты, жандарм, еще яду подсыпешь… Подвыпив, он размяк. Но оставался мрачен.

— Не думал тебя встретить, — произнес через стол.

— А теперь встреч не миновать, — отвечал Ванечка.

— На што ты мне сдался? Иуда такой… Заметив настороженный блеск в глазах инженера Гейне, Манасевич предложил Распутину выйти в коридор; там он ему сказал:

— Орешь много! А жить на белом свете хочется? Этим он словно ткнул Гришку в наболевшее место.

— Знаешь, — шепнул тот, — меня скоро ухлопают.

— Кто?

— У них уже все готово, — передернуло Распутина; сразу съежившись, он шлепнул себя по коленям, потом, потирая руки, прогулялся вдоль темного коридора оцуповской квартиры…

Манасевич-Мануйлов ответил ему спокойно:

— Чепуху-то не городи. Твоя драгоценная житуха отныне в моих руках. На днях Белецкий поручил мне твою охрану… На Распутина это произвело ужасное впечатление:

— То Курлов, то Белецкий, теперь еще ты, будто клоп, с потолка упал.

Поделить меня не можете? Взорвать бы вас всех к едреной Фене! У семи нянек дитя без глазу… Ой, чую, провороните вы меня, прокакаете. А на кого же детки мое останутся?

Ванечка застегнул пуговку на его рубахе.

— Тебя хочет видеть Штюрмер… Знаешь такого?

— Хосподи! — отвечал Распутин. — Да он со своей старой шваброй ко мне на пятый этаж без лифта сколько раз приползал, кады я ишо на Английском жил… Чего ему, нудиле, надоть?

— Поговорить.

— А ну его! Праативный он…

— Не блещет приятностью, — согласился Ванечка, разглядывая обои в коридоре Оцупа. — Но дело не в этом. Борис Владимирыч к тебе относится замечательно. Если ты будешь умным, так ты его, как котенка, на бантике уведешь… Понял?

— На што он мне сдался? Я их всех на бантике…

— Не спеши. Возможны перемены… там — наверху!

— Ой, надоело, — отмахнулся Распутин.

— Мне тоже, — кивнул Ванечка. — Но что делать? Не вешаться же нам с тобой. Жить как-то ведь надо…

— Тады пущай на Гороховую придет.

— Сейчас Штюрмеру невыгодно бывать на Гороховой, начнут все трепаться, будто ты его проводишь… Лучше вот тебе адресок: Бассейная, тридцать шесть, там и повидаемся.

— А кто живет на Бассейной?

— Моя хахальница… актриса. А за жизнь свою не волнуйся. Пока я тебя охраняю, с тобой ничего не случится. В дверях показались Боберман и Гейне:

— Что же вы, господа? Наши дамы скучают… Ванечка сильно треснул Распутина по спине.

— Пошли, старче! Выпьем. Я тебе худого не хочу… Устроив свинство, разбрелись в шестом часу утра. Белецкий был прав: выпили — помирились. Но возникли некоторые узелки.

В биографии Манасевича-Мануйлова был один факт, о котором он болтать не любил. Еще молодым чиновником МВД он служил в тюремном управлении Ярославской губернии, когда губернатором был Штюрмер, — отсюда и знакомство их давнее…

Да, это верно, Штюрмер симпатичностью не блистал:

Он недаром с виду шельма, Шерсть рыжа, как у лисы, И совсем как у Вильгельма Закрутил свои усы!

Прошлое этого «практика» (как он себя величал) было отлакировано кровью и ложью. Население губерний ему подвластных он облагал особым налогом — в свою пользу. В деле воровства Штюрмер не повершил петербургского градоначальника Клейгельса, который ухитрился стащить с набережной Невы целый «речной трамвай», позже и обнаруженный плавающим по озеру — в его имении. Штюрмер как хапуга был мельче: отнимал у крестьян коров, свиноматок и даже цыплят у бабок. Все стаскивалось на его усадьбу, лопавшуюся от грабежа. Историк пишет: «А тех крестьян, у которых за бедностью и взять было нечего, сгоняли на барский двор и жестоко истязали». Нечаянная ревизия Госконтроля раскрыла преступления Штюрмера, и на секретном докладе по его делу Николай II собственноручно наложил очень резкую резолюцию: «Убрать этого вора в 24 минуты». После этого десять лет о воре было не слыхать, и вот он вновь пробуждался к активной жизни, подчеркнуто русифицированный, с бородищей и прибаутками, чтобы, упаси бог, не заподозрили в нем нерусского… Манасевич взял на себя тяжелую задачу, ибо Штюрмер, тупой и безграмотный подхалим, меньше всех годился в премьеры великого и могучего государства…

• Предыдущая
• 176/247
• Следующая