Нечистая сила - Пикуль Валентин Саввич - Страница 178
- Предыдущая
- 178/247
- Следующая
Степан, заранее нанюхавшись кокаину, не шелохнулся, а бедный толстяк Хвостов испытал то самое чувство, какое дано испытать блудливому коту, когда ему связали лапы и поволокли на стол — для кастрации! Об этом крайне остром моменте в его биографии ваша печать недавно сообщала: «У Хвостова был вырван главный нерв министерства внутренних дел, потому что, по образному выражению самого Хвостова, министр без департамента полиции все равно, что „кот без яиц“!» Императрица, чтоб ее черти съели, сразу же взяла под контроль Хвостова, и после свидания с нею пути Хвостова и Белецкого навсегда разошлись, хотя внешне они маскировали свои истинные чувства и намерения…
Когда эти бугаи вернулись на Фонтанку, в «желтом доме» МВД их поджидала телеграмма: Распутин срочно выезжал из Покровского в столицу! Белецкий по этому поводу сказал:
— Недавно мне попалось интересное дело о членовредительстве средь питерских цыган. У них так: коли ссора, муж хватает за ноги сына, мать хватает дочку — и бьются своими ребятами. Боюсь, чтобы некто, более сильный, не схватил и нас за ноги да не стал бы драться нами, выясняя свои семейные отношения…
Хвостов его понял. Ребром ладони провел по шее.
— Гришка… вот уже где! Побороть его можно лишь в том случае, если станем помогать один другому.
Ну что ж! Составили план. Сначала — проникнуть в доверие к Распутину, обезоружить его деньгами и доброжелательством.
— Без Побирушки не обойтись, — причмокнул Степан.
— Без Червинской тоже, — добавил Хвостов…
Он отбыл в Москву, где на путях застыли верстовые эшелоны с продовольствием для голодающего Петрограда. Наорав на перепуганное начальство, министр сам расталкивал составы по запасным путям, освобождая дорогу к столице. Пробка рассосалась, но теперь не было людей для загрузки вагонов. Хвостов по тревоге поднял гарнизон, солдаты работали днем и ночью — Петроград начал принимать продовольствие, «хвосты» возле булочных и мясных лавок исчезли, а газеты восторженно приветствовали нового заправилу:
«Наконец-то у нас в России появился человек, который не хнычет и не болтает, а не брезгует никакой работой…» Вернувшись в столицу, Хвостов переоделся попроще, взял у швейцара веник и пошел париться в общественные бани. Сидя на верхней полке, весь красный, с прилипшими к телу банными листьями, министр внутренних дел — голый среди голых — вел крамольные разговоры о том, что Гришка Распутин зарвался, хорошо бы его проучить. В облаке душного пара, под свистящий перехлест веников, Хвостову отвечали, что дело не только в Гришке — надо бы кое-кого и повыше тряхнуть так, чтобы у них мозга вылетели… Чистенький и розовый, как поросеночек, Хвостов названивал Червинской:
— Душа моя, сразу же, как только этот варнак появится в столице, уговори его на свидание со мной и Степаном. За это ты получишь от меня карточки на сахар. Я отрежу тебе столько карточек, что твоя сладкая жизнь будет продолжаться до полной и окончательной победы над оголтелым германским милитаризмом!
Червинская получила от него карточки на сахар и, когда дома развернула их, громадный лист накрыл весь стол, будто нарядная скатерть, — Антоний заботился о своей Клеопатре.
Мотор подан. Сели и поехали. Был вечер. Побирушка назвал шоферу свой адрес: Фонтанка, дом ј 54… Белецкий спросил:
— У тебя новый адрес? Ты ведь жил на Троицкой.
— Вышибли! Хозяйка дома, княгиня Гагарина, с полицией меня выселяла.
Говорила, что не потерпит, и все такое прочее…
Хвостов, подняв воротник пальто, сумрачно оглядывал темные улицы столицы, с шорохом убегавшие под колеса автомобиля.
— Не завернуть ли к Елисееву? — сказал он. Выехали на Невский.
Побывали у самого Елисеева.
— Нам нужно бы вина… побольше.
— Сухой закон. Помилуйте, какое уж тут вино.
Хвостов с Белецким сказали, что им можно продать: один министр внутренних дел, другой — товарищ министра внутренних дел и этим признанием только напугали владельца магазина: «Что вы! Я законы империи соблюдаю свято…»
Вышли на улицу. У входа в магазин, в подворотне, мальчишки торговали соблазнительным денатуратом — чистым, как слезы невинного младенца. Министр понюхал из одной бутылки, сказал Степану:
— Я бы и ханжу выпил! Пьют же люди, и ничего… Да ведь эта скотина Распутин не станет — ему мадеры подавай, барину! Побирушка разругал министра и товарища министра:
— Кто ж так делает? Это надо с черного хода… Дожидались его в автомобиле. Хвостов спросил:
— Достанет ли он? Трепач страшный! Белецкий в потемках что-то страстно нюхал.
— Побирушка? Эге… Раскаленную печку голыми руками вынесет и даже не обожжется. Вы его еще не знаете, но скоро узнаете. Князь уже тащил корзину с вином и фруктами.
— Едем. Расходы прошу оплатить по счету.
— Ладно. Садись. За эмвэдэ не пропадет…
Приехали. Червинская уже была здесь.
— Сейчас от Кюба принесут уху, — сообщила она.
— Это любимое блюдо Распутина? — спросил Хвостов.
— У него не поймешь… Свинья все сожрет! Червинская недавно окончательно порвала отношения с Сухомлиновыми и заодно с Побирушкой копала под бывшим министром глубокую яму (именно от них общество столицы насыщалось сплетнями о мнимой измене Сухомлинова). Раздался звонок — лакей доставил от Кюба горячую уху. Не успели с ним расквитаться, как ввалился и Распутин… Белецкий вспоминал, что не только он, но «даже Андронников и Червинская были поражены некоторою в нем переменою: в нем не было более апломба и уверенности в себе». Это объяснялось одним: Распутин был угнетен, что не он, а Побирушка провел Хвостова в министры… Расселись. Червинская, как хозяйка, стала черпать из золоченой «тюрины» ароматную уху. Надо было разрядить обстановку, и Хвостов отказался есть:
— Пока отец Григорий не благословит… Распутин, входя в роль, широким мановением руки перекрестил уху и тарелки с закусками. Отдельно осенил все бутылки.
— Позволь? — сказал Хвостов, берясь за мадеру.
— Лей, — отвечал Распутин, потом обернулся к Побирушке.
— Не князь, а мразь! Што ты у меня под ногами-то выкручиваешься?
- Предыдущая
- 178/247
- Следующая
