52 Гц (СИ) - Фальк Макс - Страница 88

— Даже не пытайся меня разжалобить! — отрезал Зак. — Ты не рос в еврейской семье! В еврейской семье мать уносит тебя в дом с улицы, если ей показалось, что ты слишком легко одет!

— В ирландской семье мать вообще не выпускает тебя на улицу, пока тебе не исполнится тридцать! — сказал Майкл.

— Я знал, что настанет тот день, когда я пожалею, что связался с тобой, — трагично сказал Зак. — Скоро ты возьмешь нож и вырежешь мне сердце.

— Обязательно, — согласился Майкл. — И отнесу в ломбард — золото нынче в цене.

Зак молча посмотрел на него, поджав губы. Уже не играясь, промокнул уголок глаз пальцем

— Сукин ты сын, — с чувством сказал он. — Какой же ты сукин сын, а.

Съемки начались почти сразу после возвращения Майкла в Лос-Анджелес, и он упал в работу. Он надеялся, что она, как и прежде, поможет ему отвлечься, но что-то было не так. После «Баллингари» все было не так. Прежняя роль Крюка казалась ему тесной. Герой был предсказуемым. И хотя Майкл старался, как и раньше, изучить образ и наполнить его смыслом, выходило не очень: если он пытался поговорить с режиссером, чтобы добавить пару деталей, хоть немного изменить слова — от него просто отмахивались. Отступать от выверенного, вылизанного, пошагово посчитанного сценария никто ему не давал. И ему приходилось катиться по проложенным рельсам, больше не чувствуя прежнего драйва.

Он говорил себе, что это тоже — работа. Такие фильмы тоже нужны — помимо драм, наполненных глубиной и подтекстами, нужны простые, незатейливые истории, на которые люди ходят в кинотеатры, чтобы развлечься. И он работал, выкладывался, как и всегда. Старался не обращать внимания на пустоту. А та преследовала его и на студии, и дома.

Дома — особенно.

Бобби, соскучившись по нему, закатывал сцены, по утрам не давал встать с кровати, ложась поперек и придавливая своим весом. Майкл напрасно уговаривал его слезть и обещал, что в ближайшее время никуда не уедет: эта лошадь ему не верила. Майкл валялся, трепал его по ушам. Бобби с обиженным подозрением косил на него глазом и шумно вздыхал. Приходилось брать его с собой на площадку, благо что съемки шли в студии, и Майклу не нужно было мотаться за тридевять земель — он уезжал утром, приезжал вечером.

Старался не замечать, что скучает по Джеймсу куда сильнее, чем раньше. Старался не задаваться вопросом, как вообще прожил без него все эти годы. Сейчас казалось, эта тоска была в нем всегда, просто он привык к ней, притерпелся.

Иногда ужасно хотелось окликнуть по привычке — «Джаймс!». Оглянуться, найти глазами, спросить — как ему то, что он делает. Посмотреть вместе с ним отснятые дубли, обсудить, как будет лучше — так или эдак. Потом Майкл вспоминал: Джеймса нет, он не видит, не слышит. С ним нельзя было ни перекинуться словом, ни обменяться сигаретами. Майкл грустил, но говорил себе, что все правильно. Все так, как должно быть.

Через пару недель Джеймс написал ему с невинным вопросом — узнать, как дела у Шеймуса. Дела были так себе. Он перенес еще две операции, ему поставили искусственный позвонок. Врачи говорили, нужна долгая реабилитация. Майкл держал с ним связь. Шеймус, конечно, догадался, что его лечение оплачивалось не страховой компанией и не студией. Но возражать не стал, только спросил, когда Майкл последний раз навещал его — «Почему?». Майкл в ответ пожал плечами. Потому что. Другого ответа у него не было.

Они перебросились парой сообщений с Джеймсом, будто ничего не случилось — ни на съемках, ни на свадьбе Томми и Сары. Майкл не напоминал, сохраняя нейтральный тон. Даже шутил. Задавал сакраментальные вопросы о творческих планах. Джеймс говорил, что планов пока никаких, что ему нужна пауза. Что занимается другими задачами. Майкл спросил — какими. Джеймс рассказал.

Рассказал, что сотрудничает с организацией «Бук Эйд Интернэшнл» — собирает книги для тюремных библиотек, ездит с лекциями по тюрьмам стран третьего мира, продвигает там образовательные проекты. Майкл был изумлен так, что не сразу нашел, что ответить. Нет, сама идея благотворительности с Джеймсом отлично увязывалась, он же всегда был за гуманизм и вечные ценности, но столкновение с этим вот так, лоб в лоб — шокировало.

«А почему — по тюрьмам? — спросил Майкл, когда слегка отошел от изумления. — А че не Африка и не беженцы?»

«Ими и без меня есть кому заниматься, — ответил Джеймс. — Я хочу помогать тем, про кого не так громко кричат».

«Знаешь, отчасти ты вдохновил меня, — написал он еще через некоторое время. — Люди могут попасть в тюрьму по глупости, по ошибке, а не по злому умыслу. Кто-то должен в них верить, чтобы они могли выбраться. Обычные люди считают, что тюрьма — это такое страшное место, из которого нет пути назад».

«Я так не считаю! — горячо возразил Майкл. — Не из-за себя. Вон, Шеймус сидел за связи с ИРА. И что?..»

«Хорошо, что ты так не считаешь. Но ты — не все, Майкл, ты же понимаешь».

Майкл понимал.

Поэтому, когда однажды Джеймс позвонил и сказал, что прилетает в Лос-Анджелес на благотворительный вечер «Эмнести Интернэшнл», чтобы выступить с рассказом о своей работе и собрать денег для «Бук Эйд», Майкл сразу спросил, какой у них средний чек на пожертвования — десять тысяч? Двадцать пять?

— А ты не хочешь пойти туда со мной? — спросил Джеймс. — Тоже выступить. Как человек, который сам чуть не угодил за решетку. Рассказал бы свою историю.

Майкл рассмеялся:

— Ладно, скажи сразу, что мое присутствие обеспечит тебе приток дамочек с кошельками.

— Ну, не без этого, — с ответным смешком признался Джеймс. — Я стараюсь задействовать все возможности, знаешь ли.

— Я спрошу своего Цербера, — сказал Майкл. — Он должен одобрить мое появление на публике, тем более по такому поводу. Перешлешь мне даты, ладно?..

— Если он не одобрит — мы в любом случае увидимся, — сказал Джеймс. — Я хочу встретиться с Бобби.

— Да, — сказал Майкл. — Да. Конечно. Без проблем.

Он опасался, что Зак не одобрит идею — но тот, на удивление, и одобрил, и горячо поддержал. Сказал, что это переключит публику на обсуждение его прошлого с обсуждения его настоящего, в котором его возможная сомнительная связь с Лейни продолжала подмачивать его репутацию. Да и вообще, благотворительность — прекрасный повод появиться на публике, под этим соусом будет очень легко скормить аудитории его юношеский кокаиновый факап, пока его не вытащил на свет божий какой-нибудь блоггер вроде Гарри Мелроуза.

— Что еще за Гарри Мелроуз? — насторожился Майкл.

— Обычный сплетник, мнит себя звездой Ютуба, — отмахнулся Зак. — Делает себе имя на том, что крутится в тусовках, собирает чужое грязное белье, потом «разоблачает звезд», как он говорит. Тот еще пидор.

— По-моему, я его знаю, — с сомнением сказал Майкл. — Дай мне ссылку на его канал.

Гарри оказался тем самым. Из «Киприани», с Санденса. У него было около миллиона подписчиков и пара сотен выпусков — пятнадцатиминутные ролики, в каждом из которых он с наслаждением обсасывал чужие жизни, романы, карьеры и неудачи. Один из выпусков был посвящен его возможным отношениям с Питером: нарезки из их интервью с хлесткими комментариями, промофото, собранные по сети чужие арты и коллажи, на которые была налеплена цензура — творчество вдохновившихся фанатов. Майкл не стал смотреть до конца.

Видимо, вот он-то под него и копал все это время. Вот же ублюдок. Предъявить ему было ничего нельзя — все его сплетни формально строились на предположениях и догадках, на том, как он приклеивал друг к другу разрозненные факты, иногда совершенно не связанные между собой. Начнешь оправдываться — сделаешь себе только хуже. Не он первый, не он последний из тех, кто кормится за чужой счет.

Майкл выкинул его из головы и вернулся к работе.

«Я прилечу в Лос-Анджелес в конце июля», — написал Джеймс. — «На неделю».

Майкл смотрел на экран телефона, перечитывая короткое сообщение. Джеймс прилетал вместе с представителем французской кинокомпании, чтобы, помимо благотворительности, поучаствовать в продвижении «Баллингари». На ближайшем кинофестивале должен был выйти их первый трейлер, и им нужно было дать пару интервью и потрепаться за кулисами.