Искусительница - Воннегут-мл Курт - Страница 2

• Предыдущая
• 2/3
• Следующая

– Но ведь Дуги не женился?

– Он на западе, ма, в военно-воздушных силах, – сказал Фуллер.

Маленькая столовая показалась ему одинокой, как бомбардировщик в холодной разреженной стратосфере.

– Ну-у, – сказала мать, – кто-то ведь остался?

– Никого, – сказал Фуллер. – Все утро провисел на телефоне, ма. Никого не застал.

– Нет, что-то не верится, – сказала она, – да ты, бывало, не мог по улице пройти, чтобы тебя приятели не затискали.

– Ma, – сказал Фуллер глухо, – знаешь, что я сделал, когда всех обзвонил по телефону? Пошел в кафе, ма, сел к стойке с содовой, думал, может, кто знакомый войдет, пускай хоть мало знакомый. Ма, – сказал он с тоской, – никого, кроме старого Бирса Хинкли, я не увидел. Я тебя не обманываю, честное слово!.. – Он встал, комкая салфетку. – Ма, прости, пожалуйста, можно мне уйти?

– Конечно, конечно, – сказала она. – Может быть, заглянешь к какой-нибудь хорошей девушке? А куда ты пойдешь?

Фуллер швырнул салфетку:

– Пойду куплю сигару, – сказал он. – Никаких хороших девушек не осталось. Все повыходили замуж.

Его мать побледнела.

– Да, да, – сказала она, – понимаю. А я и не знала, что ты куришь.

– Ма, – сказал Фуллер с усилием. – Неужели ты не можешь понять? Меня тут не было восемнадцать месяцев, ма, полтора года!

– Да, это долго, – сказала мать, подавленная его вспышкой. – Ну иди, иди за своей сигарой. – Она погладила его по плечу. – И, пожалуйста, не грусти. Наберись терпения. В твоей жизни еще будет столько друзей, что за всеми не угонишься. А потом опомниться не успеешь, как встретишь милую хорошенькую девушку и тоже женишься.

– Нет, мама, я вовсе не собираюсь жениться, – чопорно отрезал Фуллер. – Во всяком случае, пока не окончу духовную семинарию.

– Духовную семинарию? – удивилась мать. – Когда же ты это надумал?

– Сегодня утром, – сказал Фуллер.

– А что случилось сегодня утром?

– Знаешь, ма, я испытал какой-то религиозный подъем, – сказал Фуллер. – Что-то заставило меня высказаться.

– О чем же? – спросила она растерянно.

У Фуллера зашумело в голове, перед ним закружился хоровод Сюзанн. Он снова увидел всех профессиональных искусительниц, мучивших его в казарме, манивших его с простынь, наспех натянутых вместо экранов, с покоробленных картинок, налепленных на сырые стены палаток. Эти Сюзанны разбогатели на том, что отовсюду дразнили одиноких капралов фуллеров, впустую заманивали их одурманивающей своей красотой в Никуда.

И призрак предка-пуританина, жестковыйного, одетого во все черное, вселился в Фуллера. И Фуллер заговорил голосом, идущим из глубины веков, голосом вешателя ведьм, голосом, полным обиды и справедливого гнева:

– Против чего я выступал? – Против ис-ку-ше-ния!

Сигара Фуллера факелом вспыхнула во тьме, отпугивая легкомысленных беззаботных прохожих. Ночные бабочки и те понимали, что надо держаться подальше. Словно беспокойное красное око, взыскующее правды, метался огонек сигары по всем улицам поселка и наконец затих мокрым изжеванным окурком перед пожарным депо.

Бирс Хинкли, старик-аптекарь, сидел у руля пожарного насоса, в глазах его застыла тоска – тоска по незабвенным дням молодости, когда он еще мог управлять пожарной машиной. И по его лицу было видно, что он мечтает о какой-нибудь новой катастрофе, когда всех молодых угонят и некому будет, кроме него, старика, хоть разок повести пожарную машину к славной победе. В теплые летние вечера старик отдыхал, сидя у руля.

– Дать вам огонька? – спросил он капрала Фуллера, увидев потухший окурок у него в зубах.

– Спасибо, мистер Хинкли, не надо.

– Никогда я не понимал, какое удовольствие находят люди в этих сигарах, – сказал старик.

– Дело вкуса, – сказал Фуллер, – кому что нравится.

– Да, что одному здорово, то другому смерть, – сказал Хинкли. – Живи и жить давай другим, вот что я всегда говорю. – Он поглядел в потолок: там, наверху, в душистом гнездышке, скрывалась Сюзанна со своей черной кошкой:

– А что мне осталось? Одно удовольствие – смотреть на прежние удовольствия.

Фуллер тоже взглянул на потолок, честно приняв скрытый вызов:

– Будь вы помоложе, вы бы поняли, почему я ей сказал то, что сказал. У меня все нутро переворачивается от этих воображал.

– А как же, – сказал Хинкли, – помню, помню. Не так уж я стар, чтоб не помнить, как от них все нутро переворачивается.

– Если у меня родится дочка, – сказал Фуллер, – лучше пусть она будет некрасивая. Со школы помню этих красивых девчонок: ей-богу, они считали, что лучше их ничего на свете нет!

– Ей-Богу, и я так считаю, – сказал Хинкли.

– Они в твою сторону и не плюнут, если у тебя нет лишних двадцати долларов, чтоб их угощать, ублажать, – сказал Фуллер.

– А зачем? – весело сказал старик. – Будь я красоткой, я бы тоже так себя вел. – Он подумал, покачал головой: – Что же, вы ведь ей все выложили.

– Э-ээ-х! – сказал Фуллер. – Да разве таких проймешь?

– Как знать, – сказал Хинкли. – Есть в театре добрая старая традиция: представление продолжается. Понимаешь, пусть у тебя хоть воспаление легких, пусть твой младенец помирает – все равно: представление продолжается.

– А мне что? – сказал Фуллер. – Разве я жалуюсь?

Старик высоко поднял брови:

– Да разве я про вас? Я про нее говорю.

Фуллер покраснел:

– Ничего с ней не сделается.

– Да? – сказал Хинкли. – Возможно. Я только одно знаю: спектакль в театре начался, и давно. Она в нем должна участвовать, а сама до сих пор сидит у себя наверху.

– Сидит? – растерялся Фуллер.

– С тех пор и сидит, – сказал Хинкли, – с тех самых пор, как вы ее осрамили и прогнали домой. Фуллер попытался иронически усмехнуться.

– Подумаешь, беда какая! – сказал он. Но усмешка вышла кривая, неуверенная. – Ну, спокойной ночи, мистер Хинкли.

– Спокойной ночи, солдатик, – сказал мистер Хинкли. – Спи спокойно.

Назавтра, к полудню, вся главная улица поселка словно одурела. Лавочники-янки небрежно давали сдачу, как будто деньги ничего не стоили. Их мысли сосредоточились на дверцах Сюзанниной мансарды, ставшей для них чем-то вроде часов с кукушкой. Всех мучил вопрос: сломал ли капрал Фуллер эти часы вконец или дверцы в полдень откроются и оттуда выпорхнет Сюзанна?

В кафе-аптеке старик Бирс Хинкли возился с нью-йоркскими газетами, стараясь разложить непригляднее – приманкой для Сюзанны.

Незадолго до полудня капрал Фуллер явился в кафеаптеку. Лицо у него было странное – не то виноватое, не то обиженное. Почти всю ночь он не спал, мысленно перебирая все оскорбления, полученные от красивых девушек. «Только и думают – ах, какие мы красавицы, даже поздороваться с человеком и то гнушаются».

Проходя мимо табуреток у стойки с содовой, он будто невзначай крутил мимоходом каждую табуретку. Дойдя до табуретки со скрипом, он уселся на нее – монумент Добродетели. Никто с ним не заговорил.

Пожарный гудок сипло возвестил полдень. И вдруг к депо, словно катафалк, подъехал грузовик транспортной конторы. Два грузчика поднялись по лесенке. Голодная черная кошка Сюзанны, вскочив на перила, выгнула спину, когда грузчики скрылись в мансарде. Кошка зашипела, увидев, как они, согнувшись, выносят Сюзаннин сундук.

Фуллер растерялся. Он взглянул на Бирса Хинкли и увидел, что лицо старого аптекаря исказилось, как у больного двусторонним воспалением легких – слепну, падаю, тону…

– Что, капрал, доволен? – спросил старик.

– Я ее не просил уезжать, – сказал Фуллер.

– Другого выхода вы ей не оставили, – сказал Хинкли.

Фуллер опустил голову. Уши у него горели.

– Напугала она тебя до смерти, верно? – сказал Хинкли.

Вокруг заулыбались: под тем или иным предлогом посетители придвинулись к стойке и внимательно слушали разговор. По этим улыбкам Фуллер понял настроение слушателей.

– Кого это напугала? – сказал он высокомерно. – Никого я не испугался.

– Отлично! – сказал Хинкли. – Значит, кому как не вам снести ей газеты. За них вперед уплачено. – И он бросил газеты на колени Фуллеру.

• Предыдущая
• 2/3
• Следующая