Inferente. История одного письма (СИ) - Фадеева Варвара - Страница 15

В дверь постучали, вырывая меня из омута мыслей. Я не ответила. Откинулась на подушку и притворилась спящей. Вдруг таки зайдут. Кто–то постучал ещё раз, но, не дождавшись реакции, удалился.

Когда я наконец вышла, нашла своих друзей на палубе. Заметив меня, они прекратили разговор, и уставились на меня.

— Мне жаль, что я вела себя нелюдимо…

— Всё в порядке, — улыбнулась Флейм.

— Правда? — подняла я брови.

— Если тебе сложно об этом говорить… Мы можем подождать, — покладисто заявил Лиум.

— Только не кисни так больше, ладно? — попросила подруга. — Тебе не к лицу. И ты всегда можешь поговорить с нами, — добавила она, приобняв меня за плечи.

— Спасибо, — поблагодарила я, глянув сначала на Флейм, потом на Лиума.

День налаживался, пусть от него и осталось всего половина. Зато она прошла очень даже неплохо: мы гуляли по кораблю и знакомились с командой. В конце концов, с этими людьми нам предстоит провести немало времени.

Лиум быстро нашёл общий язык с Торном, бортмехаником. На самом деле, я не совсем понимаю, как это работает, ведь он был несговорчивым, сколько его помню. Мужчине было лет пятьдесят, и кустистые тёмные брови этого человека выглядели так, словно собирались устроить отдельное государство. Густые волосы на голове он вечно прятал под повязкой, чтоб не мешали, а усы, наверняка, были настолько тяжелым грузом, что рот он открывал изредка, и говорил только по делу.

И всё же, они поладили, и даже договорились, что Лиум завтра придёт помогать ему. Также в машинном отделении трудился коротко стриженный тёмноволосый парень примерно наших лет по имени Ксант. Корсак сказал, что «Рассветный Путник» стал его единственным домом, и обещал позже рассказать всю историю.

Алекс, Соколиный Глаз, был нашим дозорным. Кто такой сокол и правда ли он видел получше прочих, помнил мало кто, но выражение сохранилось на века. У Алекса действительно был очень зоркий глаз — всего один, зато видел он за троих. На втором он носил чёрную повязку, что неплохо сочеталось с его жилистым телосложением и лицом, чем–то напоминавшим пиратов из книг. По поводу того, где именно он этот глаз потерял, мужчина всякий раз сочинял новую байку. То это было в бою, то на нём ставили опыты какие–то безумцы, от которых он сбежал, то шальная пуля, то смертельная болезнь… И лишь мы с Корсаком знали, что истинной причиной была самая обыкновенная ветка, неудачно хлестнувшая его вот уже как семь лет назад. И хранить этот секрет было обязательным условием его работы.

Наш рулевой, Доджсон — мужик мускулистый и крупный. Простой как двери, с галереей татуировок на теле и доброй душой. За жизнь сменил несколько профессий, а нашли мы его на боксёрских боях, и я вас умоляю: не спрашивайте, как туда попал такой пацифист, как Корсак. И как он может быть доброй душой и при этом боксёром в прошлом. Просто не стоит.

Наш смуглый кок Пит был на удивление худосочным парнишей. Уж не знаю, как он это делал, но парень правда любил поесть и при этом оставался тощим, как спичка. Не иначе как где–то внутри у него была чёрная дыра, без следа поглощающая всё, что он съедал за день. Зато готовил просто отлично, так что даже самый обычный бобовый суп превращался в произведения искусства. А бобовые в рационе были регулярно в самых разных вариациях: консервы, тофу, темпе, в виде муки для лепёшек и даже в составе кексов и пирогов. Да так, что угадать их там было той ещё задачей!

Впрочем, и про остальные важные группы продуктов он тоже не забывал, и каждый день на столе были крестоцветые, грибы, ягоды, растения семейства луковых, орехи и семена. После тотального перехода на растительное питание учёные давно выяснили, что для хорошего самочувствия необходимо ежедневно употреблять их, и Пит не игнорировал это. Да и попробовал бы он — ему тут же прилетел бы выговор от Анселя — довольно приятного молодого врача, окончившего университет около пяти лет назад. Набравшись достаточно практики, он решил, что самое время податься на воздушное судно. Он был крепко сбитым парнем с коротко стриженными светлыми волосами, и одного взгляда хватало, чтобы понять: если будешь пытаться вырваться, у него хватит сил взять ситуацию под контроль. Что ж, анестезия не всегда даёт стопроцентный результат…

На следующее утро я уже начала привыкать к тому, от чего пришлось отказываться так долго. Поднявшись пораньше, я вышла на палубу и размялась, с радостью осознавая себя в небе. И ощущения были такие, словно нет больше надо мной никакого начальства, нет обязательств перед почтовой компанией и кем бы то ни было, а есть только я и это безграничное небо, да гул моторов на фоне. И всё, чего я хотела сейчас, это снова быть полезной, а не обычным пассажиром.

Мою радость не смог омрачить даже попавшийся тут же Филс, и я постаралась быть с ним максимально вежливой.

— Доброе утро, мистер Филс! Как ваши дела?

— Доброе утро, мисс Флайхай, — ответил он, потирая глаза. — Я смотрю, вы рано поднялись.

— Не хочу пропускать такое красивое утро. А вы, я смотрю, устали? — посочувствовала я.

— Мне не привыкать, — отмахнулся он. — Работа квартирмейстера очень ответственная и непростая.

— О, понимаю.

Уж мне ли не знать.

— Сомневаюсь, — криво усмехнулся он.

А я в твоей честности и умственных способностях сомневаюсь, но не говорю же это вслух! Что за вопиющий не профессионализм? Они что, никогда с пассажирами не летали? Но ведь Корсак раньше брал пассажиров. Немного, но всё же.

— Что ж, если смогу хоть как–то помочь вам, можете обращаться. В почтовом университете учат грамотному ведению дел.

Тот окинул меня взглядом, говорившим «А по тебе не скажешь», и снисходительно склонил голову на бок.

— Если я решу к вам обратится… — «небо рухнет на землю, а пираты станут законопослушными гражданами» — наверняка хотел сказать он, но вместо этого прозвучало — непременно дам знать.

— Буду ждать. Нам с друзьями всё равно нечего делать, — улыбнулась я, словно бы не замечая его настроя.

Мы встретились с капитаном по дороге к столовой, и он хитро улыбался.

— Мои квартирмейстеры решили поднять белый флаг переговоров? — вопросил он.

— А, так вот чему мы обязаны ухмылочке на твоей физиономии, — улыбнулась я. — Да, я выставила белую салфетку на вилке, но мне кажется, такую жертвенность не оценили — можно сказать, он забрал её и сложил в карман на крайний случай.

— Поступи он иначе, и это унизило бы его квартирмейстерское достоинство, — серьёзно сказал капитан. — Тем более, что ему предложил помощь почтальон.

— Пилот–почтальон из столичного университета, — поправила его я.

— Для него это не играет роли, — пожал плечами капитан. — Но я был бы рад, если бы вы помирились. Он не такой пройдоха, каким может показаться.

— Возможно, — пожала я плечами. — Просто на меня он произвёл не очень хорошее первое впечатление.

— Может, это ревность? — изогнул бровь парень.

— Пф, очень надо! Забирай себе своё гнилое корыто и крыс в подарок! Но в одну бочку не сажай — готова поспорить, что Филс остальных сожрёт и не поперхнётся, — ответила я.

— Я больше опасаюсь, как бы вы не сожрали друг друга во время этого полёта, — отпарировал капитан.

— Ну, опасайся, что я ещё тебе могу сказать, — пожала я плечами. — Да вот только я всегда беспокоилась о благе этого судна, и если говорю что–то, то только из лучших побуждений. И не смей упрекать меня моими тёплыми чувствами к «Рассветному Путнику».

Капитан лишь вздохнул, утверждая свою рабочую гипотезу.

— И не думал упрекать. Но это правда похоже на ревность.

Я отвернулась. Конечно же, это была ревность! Я столько труда вложила в успех этого корабля, а теперь кто–то занял моё место. И, похоже, получалось у него даже лучше, чем у меня…

— Как скажешь, — буркнула я, проходя вперёд.

Конечно, я сама понимала, что бываю не подарком, но всё же эта тема почему–то до сих пор проезжала по мне не легче грузового паровоза. Даже уйдя с «Путника», я заботилась о нём, как могла. А теперь, у меня было ощущение, словно мне больше нет здесь места. Всего лишь пассажир… Для меня это звучало ужасно.