Люба, любовь и прочие неприятности (СИ) - Шайлина Ирина - Страница 28

Ехали молча. Вышла из машины — не попрощалась даже. Мне неожиданно грустно и обидно. И дома нет никого, мама позвонила, сказала, что Маришка после бани уснула, не буду будить. Приняла душ, сумев растянуть пятьдесят литров горячей воды. На моем теле — метки. Там, на поле я даже не заметила, что их поставили. Но вот несколько следов поцелуев, шея чуть покраснела от щетины, кожа у меня нежная. На ягодицах — синяк. И даже не верится, что я с Хабаровым переспала, будто и не со мной было.

На улице уже темно, летние ночи стремительные и беспощадные. Сверчки стрекочут в траве. Я стою на пороге, ежусь от прохлады, и сама не понимаю, что я делать собралась.

— Иди домой, — строго велела я себе. — Дура.

А сама с порога шагнула вниз. Пойду только одним глазком посмотрю, ушёл Хабаров к этой продавщице тракторов или нет. Задами пойду, хватит кормить народ сплетнями, и плевать, что там картошка, а на ней жуки колорадские.

Иду, себя ругаю. Хорошо так ругаю, стараясь, обидных слов не жалея. Вылезла из огородов за домом Хабарова, отряхнулась, дала себе пять минут, чтобы передумать. Не передумала, к сожалению. Потому что Хабарова дома нет, несмотря на то, что машина стоит. Несмотря на то, что свет горит на кухне я понимаю, что нет его. Так… обидно. Ещё селезень выпрыгнул из кустов, шею выгнул, зашипел.

— Да хватит тебе, — отмахнулась я. — Я тебе сосиску принесла.

И правда принесла. Даже от обертки заранее почистила. Бросила птице, та одним ударом клюва охватила половину, блин, надо было килограмм брать. Постучала в дверь — тишина. Села на порожек, сижу. А ты чего ожидала, Люба?

Сижу значит, вяло прикидываю, не поплакать ли. Уговариваю себя — все же хорошо, Люб. Зато потрахалась отменно, сколько уже можно верность хранить мужу, которого черти не пойми где носят. Надо вставать и идти домой. Можно даже по улице, так грустно, что плевать совсем.

— Люб?

Я голову подняла, успев испугаться. И даже не сразу поняла, кто стоит передо мной — Хабаров светил на меня фонариком, и разглядеть его было сложновато.

— Я, — устало согласилась я.

— У тебя жук колорадский сидит на плече.

Я взвизгнула и вскочила на ноги, пытаясь стряхнуть с себя пакость, а бесстыжий Хабаров рассмеялся, даже птица его сторожевая засипела, тоже ржёт поди.

— А я к тебе пошёл, — сказал Хабаров. — Пешком, ты же сплетней боишься… а тебя там нет. Я как раз думал, искать ли тебя у мамы или бабки, а вдруг тебя там нет, и где вообще тебя черти носят…

— Хабаров, — перебила я. — Давай лучше доставай свое вино.

Хабаров к машине бросился. Он что, весь день с собой вино возил? И штопор у него, и бокалы…

— Чай не баре, — сказала я, когда он по бокалам разливать собрался. — Давай сюда, из горла буду пить, у меня стресс.

Вино наверняка было очень дорогим. По крайней мере оно точно было кислым. А у меня дома пиво стояло, холодненькое… К слову, вино было отвратительно тёплым.

— Почти глинтвейн, — буркнул Хабаров тоже приложившись к бутылке.

Больше мы не сказали ни слова. Сидим, пьём на крыльце. Селезень спит рядом, голову под крыло засунув, наверное у него в предках были собаки, дворняги, как минимум, а скорее всего, породистые сторожевые. Звезды висят в небе, далёкий фонарь, деревня спит почти полным составом. И мне бы спать, завтра трактора раздавать, истреплют все нервы, как пить дать… А насчёт пить — не такое это вино и поганое. Совсем даже ничего, жаль, что кончается.

— Закончилось, — констатировал Хабаров, и бутылку поставил в сторонку. — Что делать будем?

— Как что? — удивилась я. — Прелюбодействовать… а то знаешь, обидно, когда на репутации крест просто так. Надо, чтобы не просто…

— Понял, — кивнул Хабаров.

За ключами полез, выронил, горе луковое. Дверь открыл, я первой прошла, и по дороге уже футболку стянула — чего время тянуть? Вдруг, передумаю… А если передумаю, я об этом буду очень горько жалеть, так как Хабаров уедет, точно уедет, а я так и останусь нетраханной. Останусь лучше перетраханной вусмерть…

Я остановилась. Хабаров сзади — чувствую его дыхание на своём плече. Медлит. Потом касается шеи под самым затылком и не торопясь ведёт пальцем вниз. А я — словно на первом свидании. Что ты, пальцем меня потрогали. Самой смешно вроде как, а сама думаю, только бы не остановился. И когда палец уткнулся в преграду из джинс сама торопливо их расстегнула, не нужно нам никаких преград…

Я пожалуй даже не смогу описать секс с Хабаровым. Такого у меня не было никогда, возможно потому, что у меня был всего один мужчина. И я начинаю опасаться того, больше их не будет — такого сравнения не выдержит никто. Банально, но в животе бабочки. И ноги трясутся от напряжения, я так стыжусь этого, но откидываю прочь — не время. Я вообще существо закомплексованное донельзя, а тут коленки трясутся, трусы мокрые, причём кончить готова прямо в них — дорвалась до мужика…

А Хабаров словно не замечает. Или, как вариант, ему все это нравится. Толкает меня на постель — на ней точно удобнее, чем в поле на травушке, под травой то камни и земля… Целует меня так, что хочется раствориться в нем. Я считала, что глубокие поцелуи пошлость? Дура.

Торопливо избавляемся от джинс. Я тяну Хабарова на себя, он никак не выпутается из штанины и меня это дико бесит, потому что я хочу его именно сейчас. У меня кружится голова, я словно под наркотой. Наконец падает на меня сверху. А я — я развратная женщина. Беру его член в руку, он твёрдый горячий и пульсирует, сама направляю его в себя…

— Я живой? — спрашивает Хабаров, когда все заканчивается.

Я тяну руку, касаюсь его шеи. На ней испарина, колкая щетина, следы от которой остались, наверное, по всему моему телу. Нахожу пульс. Он конечно, бешеный, но в наличии.

— Живой, — говорю я и ещё киваю, словно одних слов мало.

Лежу рядом с Хабаровым, голая, и он между прочим тоже голый совершенно. Из коридора падает свет, я любуюсь своим любовником приоткрыв один глаз — хорош, гад! И думаю ещё, хорошо, что девочки однокурсницы не видели, куда меня жизнь привела. Я говорила — никогда…

— Ты куда? — спрашивает Хабаров, когда я встаю с постели.

— Жрать пошла.

Ходить обнажённой мне все же стыдно. Надеваю футболку и трусы, иду на кухню. Открываю холодильник, шкаф за шкафом — пустота. Недоуменно оборачиваюсь.

— Всё селезень сожрал, — пожимает плечами Хабаров. — Он на редкость прожорлив.

— А в магазин сходить?

— Там все на меня смотрят.

— И это я боюсь сплетней?

Я селезня понимаю — корову бы сейчас съела, если, конечно, предварительно её зажарить. Голод просто невероятный. А у меня в холодильнике всегда что-то вкусненькое есть, спасибо бабушке. Натягиваю джинсы, собираюсь уходить.

— Я домой.

— А меня оставишь голодным?

И смотрит взглядом брошенного щеночка. Знаете, бывает, сидит на остановке, маленький такой, пушистый, глаза огромные, и смотрит. А ты взять его себе не можешь и оставить тоже никак. Вот и Хабаров сейчас так же, если бы не знала, что миллионер, точно бы поверила.

— Пошли…

Одевается он гораздо быстрее, чем раздевается. Заморачиваться огородами я не стала, ночь глубокая, все спят, на улице всего шесть фонарей. Хабаров курит. А у меня дикое желание взять его под руку. Что, уже началось? Я уже в него влюбляюсь по самые уши, уже не могу прожить без него и дня, полностью от него завишу? Пиздец. Но внешне виду не подаю. Я — само спокойствие.

Хабаров с удовольствием оглядывается у меня дома. Да, у меня точно не как у него в пентхаусе, или в том особняке, что на озере строят. Я и обои клеила сама, своими руками, и на полу у меня — линолеум. Но стыдиться ещё и этого я не хочу. Хватит того, что у меня коленки перед оргазмом трясутся.

— Суп с лапшой, — говорю я, заглядывая в холодильник. — Селёдка под шубой. Пирог непонятно с чем, по-моему, с капустой. Пиво холодное.

— Я все буду, — потирает руки Хабаров.

Так мы и ели — все. Запивали холодным пивом, и я даже не думала с тоской о том, что просыпаться через четыре часа, что завтра снова все смотреть будут… у меня временный иммунитет. Наконец все было съедено и выпито, я убрала со стола. Вот теперь прощание неловкое по плану…