Новогоднее чудо (СИ) - Мельникова Надежда Анатольевна - Страница 16

Ну, не одна она у нас хитрая. Встречается она с каскадером, ага.

— Слабо, — приподымаю брови, — пойдемте, Игорь Петрович, искать дешевую официантку, — хлопаю режиссёра по плечу, — может кто согласится, раз уж нашей авторше слабо. Ну не может она ради искусства.

Настя встает, смотрит на меня так, что сердце уходит в пятки. Это та самая Настасья, которую я усадил на бильярдный стол.

Она отпихивает меня в сторону, проходя мимо.

— Не слабо мне. Куда идти? Где раздеваться?

Игорь Петрович перекрещивается, обнимая меня в благодарность, а я даю ему пять, уж я-то знаю, как развести эту женщину на постель.

Но когда я вхожу в подготовленное помещение, честно говоря, я сам немного нервничаю. Игорь Петрович всех выгнал, оставил необходимый свет, сам сел за камеру. Мариночка долго гримировала нас. После чего в комнате мы втроем, но красная, как рак Настя даже дышать боится, натянула одеяло до подбородка. Мне даже неловко, что я заставил ее это сделать, меня попросили раздеться до трусов, но Настя, бросая на меня быстрый взгляд, отворачивается.

— Так ладно, — одевает наушники режиссёр. — Все мы прочли сценарий. Настя, тебе вообще ничего не надо делать. Ты просто лежи и все. Все сделает Семен.

— Ну как обычно, — тихонько смеюсь, Настя грозно зыркает на меня.

Тяну за край одеяла, но она не отпускает, закатываю глаза к потолку. Вцепилась в него, как будто оно самое дорогое в жизни.

— Мне нужна середина твоего тела, — спрятавшись за камерой продолжает Игорь Петрович, — от подбородка до паха, поэтому твое выражение лица может быть любым, крупный план мы снимем с Ириной.

— Сема, ты залезь под одеяло и ложись на нее сверху, между ног.

Настя хлопает себя по лбу, трагично вздыхая:

— Я ненавижу вас обоих, — качает головой авторша, закрывая глаза, стараясь не смотреть на меня.

А вот я плохой мальчик, отбираю одеяло, жадно рассматривая свою Настасью. С ума сойти, улыбаться я перестаю, потому что на ней полупрозрачный бюстгальтер, который не только красиво держит форму груди, но и почти не скрывает прелестные розовые соски. Потрясающая бархатистая кожа. Нафиг я на это согласился? Она невероятная, я моментально твердею.

— Ты очень красивая, — шепчу ей на ухо, наклоняясь и укладываясь сверху.

На Насте одеты джинсы, голая только верхняя половина тела, но я хочу выгнать режиссёра, погасить эти софиты. Как я собирался что-то делать на камеру? Я сейчас сдохну от перевозбуждения.

— Стоп, нет, так не пойдет, — трет переносицу Игорь Петрович.

Мы оборачиваемся.

— Настя, твои джинсы видны, снимай штаны.

Я слезаю с нее, сажусь на край, натягиваю одеяло, чтобы прикрыть свой срам. Не представляю, как профессиональные актеры делают это, не возбуждаясь, хотя, будь на месте Насти Ирина, мы бы уже забыли про эту сцену.

Авторша смотрит на меня с ненавистью, под одеялом стягивая штаны, выкидывая на пол.

— Довольны? Надеюсь вы оба попадете в ад, — рычит она на режиссёра, а он кивает мне.

Я возвращаюсь на свое место. Отбрасываю одеяло, но тут же жалею, что родился. Сотню раз ко мне жались полуголые модели и мне было все равно, я понимал, что это рабочие моменты. Однажды я снимался с полностью обнаженной девушкой, ее звали Карина и ее голая грудь касалась моей спины. И знаете что? Она очень замерзла, и все, о чем я мог думать — это какие же у нее ледяные руки и ноги, а еще о том, что к моим губам прилипли ее волосы, но убрать было неудобно.

Но Настасья и ее тонкие, ничего не скрывающие черные трусики с желто-красными цветами, они как издевательство над моей нервной системой. Я не видел ее голой до этого, и теперь залип на округлых соблазнительных бедрах. Сейчас кончу в свои труселя, и это станет самым большим позором в моей жизни. Не могу оторвать глаз от того, что вижу. Хочу ее так сильно, что не соображаю, где нахожусь. Зачем я вообще на это подписался?

— Семен, начинай.

Я смотрю на ее манящую кожу и проклинаю все на свете. Я не могу делать вид, что я притворяюсь, будто ласкаю ее, если я хочу ласкать ее по-настоящему, боюсь превратить это в кино совсем другого жанра. Вдавливаю девушку в постель, потому что моя твердая плоть нуждается в этом, едва заметном, но очень сладком трении. Опускаю дорожку поцелуев по шее. Подозреваю, что просто чмокал бы любую другую, во время съемок, но Настасью ласкаю по полной, очень натурально, с языком, засасывая кожу. Она пытается сдерживаться, но слегка выгибается мне на встречу, вижу, как дергается жилка на ее шее, чувствую, как сильно бьется сердце.

— Стоп, — вздыхает режиссёр, потирая подбородок, — нет, Настасья, давай либо за плечи его возьми, либо в волосы пальцы запусти. Что они у тебя как плети по бокам лежат? Он же тебя не насилует.

Настасья послушно запускает пальчики в мои волосы, нежно массируя кожу головы. Ну спасибо, Игорь Петрович, удружил, чувствую, как ласково она перебирает мои пряди, ощущаю тонкую нотку ее собственного женского аромата, не в силах сдерживаться, легонько потираюсь. К черту все, не хочу в этом участвовать. Я. Хочу. Настю. Не могу себя контролировать.

— Семён, приспусти одеяло до поясницы, — он снова чешет подбородок, раздумывая, — может вообще убрать одеяло, — смотрит на меня, — а с тебя трусы снять?

— Нет! — оборачиваемся одновременно.

— Ладно, не нойте, я пошутил. У нас не тот рейтинг.

Большей пытки я в жизни не испытывал. Лежать и не иметь возможность делать с ней все, что я хочу — это убийственно.

— Начинай сначала, Семен, — зевает Игорь Петрович, не прикрывая рот, камера приближается, — а ты, Настя, испытывай наслаждение, а то как будто кол осиновый проглотила, расслабься. Оно же все видно через объектив.

- На наслаждение мы с вами не договаривались, — смотрит на меня Настя. — Вы хотели сиськи, я дала вам сиськи.

Это одновременно смешно, возбуждающе и дико, а еще у меня мерзнет спина.

— Нет, я не могу в этом участвовать, — смеюсь, не опираясь больше на руки, падаю на Настю, укладываясь на нее всем телом.

— Ты между прочем тяжёлый, — подымает она ноги, сгибая в коленях, сжимая меня бедрами, наши глаза снова встречаются.

Слишком долго смотрим друг на друга, жажду поцеловать ее в губы, хочу спрятаться под одеялом. Хочу, хочу, хочу…

— Семен, соберись, не капризничай. Все! Камера! Мотор.

Снова начинаю сначала: целую шею, спускаюсь к ключицам, ласкаю кожу груди, там, где она не прикрыта кружевом. Дохожу до полупрозрачной ткани, и на мгновение забываю, что мы здесь не одни. Ткань просвечивается, вижу ее соски. Дело в том, что красивее я не встречал. Чудесные небольшие розовые горшинки, моментально твердеющие под моим взглядом, от моего дыхания. Знаю, что не должен этого делать, но я поддаюсь бедрами вперед, и засасываю сосок через ткань. Настя непроизвольно выгибается, она больше не боится, чувствую, как ее пальцы тянут меня за волосы, ощущаю, как она прижалась ко мне, спускаюсь ниже, ласкаю ребра, дохожу до пупка и погружаю туда язык, облизывая и покусывая.

— Семен! — в ужасе кричит режиссёр, хватаясь за голову, камера отъезжает. — Что ты творишь? Стоп! Это уже не в какие ворота.

— Что опять не так?

— Да перебор это. Можно поскромнее, вы меня с ума сведете. То не хотят, то порнушку устроили. Ты еще в трусы к ней языком залезь.

— Я могу, — смотрю на Настю, она моментально заливается краской, отворачиваясь.

— Не сомневаюсь. И целуй кожу вокруг лифчика, не надо ее так засасывать.

Смотрю на осоловевшую Настю и понимаю, что подыхаю здесь не один. Ну, по крайней мере, не так обидно. Я облизал верхнюю половину Настиного тела еще несколько раз, прежде чем Игорю Петровичу понравилась картинка.

Когда он сказал «все», Настя, как ошпаренная вылетела из комнаты, натянув халат. Я тоже оделся, услышав, как Игорь хвастается перед Виктором, что кадры получились просто потрясающие, вышло очень реалистично, кажется, что нас обоих трясет от желания. Получилось чувственно и красиво. Да уж, кажется!?