Тихоня (СИ) - Шайлина Ирина - Страница 2

— Не нужно!

Для убедительности я даже спрятала её за спину, а вторая пакетом с покупками занята. Я уже начинала паниковать — слишком много давления! Цыганка слушать не стала и буквально вынудила меня протянуть руку. Моя ладошка в её казалась совсем изнеженной — белая, пальцы тонкие, длинные… Цыганка перевернула ладонь, посмотрела на линии.

— Я прям издалека почувствовала, — сказала она. — Вообще, я так себе гадалка, но порой судьба просто кричит — невозможно не услышать. Дорогая моя, твоя судьба встретится тебе завтра. Избежать не сможешь. Куда ни иди — к нему придёшь.

— Мужчина? — икнула, переволновавшись.

— Мужчина, — подтвердила она. — Только просто не будет. Я даже не знаю, будет ли счастье… Знаю только, что его ты не забудешь.

— Ну спасибо, — отобрала я свою руку.

Я им последние тридцать рублей, а они мне даже хэппи энда не нагадали! Зато толпа, наконец, расступилась, и я смогла уйти, но ещё некоторое время стояла и смотрела вслед женщинам в развевавшихся юбках. Они шли, смеясь и уже про меня забыв, а у меня, казалось, линии на ладони огнём жжёт. Самовнушение, не иначе. Или гипноз цыганский. Надо проверить, может, паспорт и банковскую карточку украли. 

Я потерла ладонь о юбку и посоветовала себе выбросить гадание из головы. Пусть я и мямля, но рациональная — в глупости не верю. К ночи и правда забыла — слишком много было хлопот. От бабушки нам с братом досталась двухкомнатная квартира. Пополам мне и Степке. Бабуля искренне ненавидела всех людей сразу, не делая исключений для своих внуков, поэтому я очень удивилась, что она написала завещание. Я даже пожалела, что так мало с бабушкой общалась, может, я просто плохо её знала?

Жить вместе нам с братом надоело ещё в школе, поэтому квартиру мы продали. Степка сделал первоначальный взнос и взял ипотеку. Вся моя зарплата была размером как раз с ипотечный платёж, поэтому такое удовольствие мне не по карману, и я купила комнату в четырёхкомнатной коммуналке. И… жить стало весело. Самой хорошей соседкой была баб Лиза, но год назад она умерла. Её комнату выкупили Сидоровы — теперь у них две: в одной живут они, а вторая — для детей. И последняя моя соседка — Машка. Сколько лет Машке, не знает, наверное, даже она сама. Работает она дворником и периодически уходит в запои. Часто меняет ухажеров и ведёт очень активный образ жизни.

Этим вечером у неё расставание с очередным кавалером. Скандалили они долго, громко и со вкусом. Потом другие соседи не выдержали и начали орать на них. Я отсиживалась у себя, стараясь не отсвечивать, и думала — на фиг такую судьбу. Я лучше одна. Спокойно попить чаю удалось только ночью. А утром я проснулась от надсадного рёва перфоратора за стеной. Проклятье! Опять Сидоровы ремонт затеяли. Ну сколько можно? Дочка Сидоровых заняла ванную на добрых полчаса, и мне пришлось долго и упорно ждать. К тому времени, как вышла, у кого-то сгорела каша на плите, и в коридоре невыносимо пахло гарью.

— Подкинь сотку до зарплаты, — поймала меня Машка. — Мужики — сволочи. Мне срочно нужно выпить.

— Ты мне прошлый долг не вернула, — напомнила я.

— Так все вместе и верну.

Я вздохнула. Потом вспомнила, что у меня налички нет. Машку это не пугало — она с готовностью вызвалась проводить меня до банкомата. В довершение всего позвонил Алешка. Лёшка — это мой бывший. Я даже чуть замуж за него не выскочила, но бог миловал.

— Привет, — он, казалось, всегда был мне рад, и это смущало. — Может, встретимся?

И тут я вспомнила про гадание. Испугалась. Надеюсь, моя судьба — это не Лёшка! Да быть этого не может! Снаряд в одну воронку дважды не падает. Мне для счастья вполне хватает Сидоровых, Машки и толпы моих дошколят. Лешки я уже не вынесу.

— Не могу, — честно ответила я. — Я к маме сегодня. Суббота — мамин день, забыл?

— И правда, — пригорюнился он. — Забыл.

Я оделась и вышла на улицу, позабыв съесть дорогой йогурт. Машка шла рядом и безостановочно трындела, не давая спокойно размышлять на тему, кто из встреченных мужчин мог бы быть моей судьбой. Перспективы не радовали. А потом оказалось, что в банкомате нет сторублевых купюр.

— Дай пятьсот, — взмолилась Машка. — Я отдам. Клянусь!

— Врешь ведь, — вздохнула я. — Зачем клясться?

— Зуб даю!

Зубов у Машки осталось мало, буду надеяться, что такая клятва и правда что-то да значит. И пятьсот рублей я ей дала — жалко стало непутевую. И потопала на автобус, навстречу маме и, возможно, своей судьбе.

Мама лепила пельмени. Вообще, лепка пельменей — её хобби. Она говорила, что таким путем постигает дзен. Я села на стул, смела немножко муки с краешка стола в центр, чтобы не испачкаться.

— Мне цыганка нагадала, что судьбу свою сегодня встречу, — задумчиво пробормотала и нарисовала на муке смешную рожицу. 

— Василиса! Ты же хорошая девочка! Какие цыгане?

Да, мама зовет меня Василисой. Думаю, излишне будет говорить, что полным именем ко мне обращалась только она. Все остальные называли меня Васькой, что добавляло мне хлопот. Степка вовсе шутил — хорошего человека Васей не назовут. Посмотрела бы я на него, если бы его звали Катей.

— А вдруг? — спросила я. 

Мама отряхнула руки от муки и сердито посмотрела на меня. Сложила пельмени на разделочную доску один к одному и убрала в морозилку. Потом снова взор на меня обратила.

— Нужно выбить из тебя дурь, — рассердилась она. — Говорила тебе, не нужно бросать аспирантуру. Сидела бы щас в институте, бумажки с места на место перекладывала и хлопот не знала.

Мама считала меня умной. А я такой не была. Я была… старательной. Возможно, я бы доучилась. Защитила бы кандидатскую. Но мысль о том, что мне всю жизнь придётся изучать чужие научные работы, выдирать из них куски, чтобы, собрав мозаику из чужого, выдать за свое, вводила меня в уныние. Тем более студенты пугают меня куда больше дошколят.

— Нельзя выбить из дурака дурь, — упрямо возразила я. — Он же умрёт.

— Глупости. На тумбочке ключи от дачи. Я завтра огурцы сажать хотела, а вскопать некому. Вот дурь и выбьется.

Я обиделась. Даже думала бунт устроить — взять и не поехать. Но потом подумала — дома пьяная Машка, дети Сидоровых и перфоратор. А на даче только лопата и адский труд. И согласилась. Попрощалась, взяла ключи и снова потащилась на остановку. Светило солнышко, я глазела по сторонам. Правда, выглядывать судьбу перестала — мама сбила настрой.

— Васька! — раздалось сзади.

Ребенок, которого вела за руку бабушка, обернулся. Мне тоже пришлось — голос был Алешкин. Сам бывший выглядел неважно — под глазом синяк, активную фазу уже прошёл, сейчас наливается зелёным, бровь разбита. Похудел совсем без моего присмотра. Я тут же взмолилась — судьба, пожалуйста! Ну вот только не он, только не он!

— Я решил тебя тут покараулить, — смущённо признался он. Попытался даже покраснеть, но безуспешно. — Поговорить надо очень. Вопрос жизни и смерти.

— Говори, — смирилась я.

Мы стояли возле остановки. Знала бы, что так дело обернётся, выбрала бы более приватное место. А сейчас я просто хотела отвязаться от Лешки как можно быстрее.

— У меня проблемы… крупные. Мне свалить нужно, желательно подальше и долго не высовываться. А денег нет, Вась, совсем! Займи мне сто тысяч. Я же знаю, ты давно копишь.

Я потеряла дар речи. Да, я и правда коплю. Давно — лет десять уже. И коплю не для того, чтобы взять и отдать деньги Лешке. Во мне зрело нечто, для меня необычайное — отпор. Меня просто изумила чужая наглость!

— Лёша! — крикнула я. — Ты с ума сошёл? Да ты представляешь, сколько я эти деньги копила? Нет, Лёша. Нет, нет и ещё сто раз нет!

— Но меня убьют, — не сдавался Лёша. — Вась, ты же хорошая.

И вот тут я окончательно разозлилась. Почему все считают, если я хорошая, то об меня ноги можно вытирать?

— Пусть убьют! — выпалила я. — Да я бы сама тебя убила! Ты был милым, тихим алкоголиком! Зачем ты полез в криминал, Лёша?