Опасная красота. Поцелуи Иуды (СИ) - Юраш Кристина - Страница 24

Буквально несколько дней назад она продавала свои стихи, а сейчас лежала на холодном металлическом столе. И я никогда не думала, что смерть чужого, практически незнакомого человека произведет на меня такое впечатление.

Мне было жаль ее — жаль до горьких, тяжелых, скорбных слез… Я была в ужасе, а затем… Наверное, я сходила с ума, но сквозь умиротворенные черты мертвой поэтессы как будто проступили черты другого человека, моего самого родного и близкого…

Обрывки фраз Троя и Малюса доносились как сквозь вату: одинокая, Вариньон, мыла полы, за это ей разрешали там ночевать, побиралась, нашли в подворотне, за мусорным баком, был вколот паралитик, вырезан язык, смерть наступила от переохлаждения…

Ужасаясь услышанному, я зацепилась за знакомое слово.

Вариньон. О да, я знала про Вариньон. Более того, я рассматривала этот вариант. Это была единственная в городе ночлежка для бездомных, и единственное место, куда мы с бабулей могли пойти, если сегодня-завтра Брент вдруг передумает ждать месяц, и велит нам выметаться. Славой она, прямо сказать, пользовалась дурной, но, по крайней мере, это была хоть какая-то крыша над головой, пусть и на недолгое время.

— А чего это стажерка твоя так распереживалась, а, Кастор? — ухмыльнулся между тем Малюс, ощупывая меня глазами. — Ты ей проясни, что таких беспокойных в полицию не берут. Бабулька выглядит очень пристойно по сравнению, например, вот с этим клиентом, которого намедни в квартире своей нашли. Бедолага ванну решил принять, да так и помер от сердечного приступа. Хуже того, что пролежал он там два месяца. Сейчас я ей покажу!

— Да вот такая она у меня, нервная, — хохотнул Трой, тяжело приобнимая меня рукой, которая, как бы невзначай легла на бедра.

Коронер, довольно лыбясь, направился к соседней каталке, намереваясь сдернуть пропитанную какими-то пятнами ткань, но я не выдержала. Вырвавшись из железного захвата Кастора Троя, и чуть не поскользнувшись на луже разлитого мной кофе, бросилась из секционной прочь.

Он догнал меня в коридоре, чтобы развернуть и прижать к себе. Мне показалось, что от него пахнет кровью, и этот запах едва ощутимо мешался с его привычным и свежим запахом шипра.

— Уберите от меня свои грязные руки! — взвизгнула я, захлебываясь слезами и бессвязными фразами. — Вы больной! Ненормальный! Зачем заставили меня смотреть на это? Я не ваша стажерка! Я простой архивный сотрудник и никогда не хотела стать офицером! Если хотите — можете рассказать все Шенку! Мне наплевать, вы слышите это?

Проходившие мимо работники морга с интересом на нас косились, а Трой, не убирая своих тяжелых рук, проговорил где-то рядом с моим виском, обдавая теплым кровавым дыханием:

— Я взял тебя потому, что ты… прикольная девочка, Моника. Потому, что можешь обратить внимание на интересные детали и потому, что ты одна заметила воск там, где проглядели эти слепые идиоты. А еще потому, что у тебя такие кайфовые испуганные зеленые глазищи. Как два осколка бутылочного стекла. Простого бутылочного стеклышка, но знаешь что? В этой бутылке плескался чистейший абсент. Ты когда-нибудь пила абсент? Терпкая горечь в окружении медовых ноток — вот такая ты. Ты ждешь, когда я тебя трахну — это в твоих глазах, и ты не можешь это спрятать. Смотри, я ведь даже не прикоснулся к тебе, а ты уже меня хочешь… Мы могли бы сделать это прямо сейчас, слышишь? Прямо в туалете морга, как на это смотришь? Что бы ты сейчас не сказала, зайчонок, я знаю — от одной этой мысли ты уже течешь.

Я вынула аккуратно сложенный пластиковый пакет из своей сумки, борясь с желанием просто пойти и швырнуть его в помойное ведро. Но нет, конечно, я не могла пойти на это. Это же была я — послушная, безотказная, исполнительная Моника Калдер. Моника Калдер, которая безропотно выполняет все, что ей говорят. Которая не возмущается, не отстаивает свою точку зрения. Которая изо всех сил пытается быть для окружающих хорошей. Которая отчаянно хочет, чтобы ее любили…

Как только достаю его рубашку из пакета, его настойчивый запах окутывает меня. Острый, мужской запах горьковатой туалетной воды и свежего пота, и вся эта вещь, его вещь, несет на себе яркий отпечаток его подавляющей энергетики, как будто сам Кастор Трой внезапно оказался в моей маленькой комнатке.

Я вспоминаю то, как под его напором была размазана по стенке, вспоминаю линии его гладкого, рельефного торса. Никогда не видела обнаженного мужского торса, и не подозревала, насколько это завораживающее зрелище. Я вспоминаю его карие с буроватыми вкраплениями глаза и обжигающее дыхание, а затем прижимаю к себе грязную рубашку, которую он, швырнув мне на колени, велел выстирать, и обоняю ее, с ужасом чувствуя, как наливается мое лоно.

Это неправильно! Господи, это неправильно! Это отвратительно и грязно…

Но, вместо того, чтобы одуматься, остановиться, я, как во сне, дергаю поясок своего халата и, голая, оседаю на свою узкую кровать, не выпуская рубашки из дрожащих, неверных рук.

Плотный, жесткий белый хлопок, который сводит с ума, на моей обнаженной коже. Трусь об него и глажу свои заострившиеся, болезненно-напряженные соски, сжимаю полушария налитых грудей, и снова и снова вдыхаю ворот и манжеты — те места, где его, мужской запах сильнее всего. Не зная, куда деться и как дать выход сжирающим меня ощущениям, ласкаю языком пуговицы, а перед глазами стоят пальцы Кастора Троя, их расстегивающие.

Извиваясь от похоти, комкаю рубашку и зажимаю между ног, растирая там прямо сквозь нее. От моей влаги она мокрая, позорно, бессовестно мокрая — форменная рубашка офицера Троя пропиталась моими соками насквозь, но мои пальцы, обернутые сырой тканью, так сладко порхают по междуножью, лаская, теребя и вторгаясь в узкую дырочку, к которой я до этого и прикасаться боялась…

Низ живота наполняется незнакомой, неизведанной истомой, которая льется молоком, невыразимо красивыми цветами, льется патокой, карамелизируется жженым сахаром на моих пересохших губах — так сладостно, ноюще, так мучительно мне…

Не зная, как это прекратить, как выдержать мощный наплыв ужасающей страсти, я ощущаю лоном рельеф нашивки рукава с золотым доберманом и надписью «ПОЛИЦИЯ». Чувствую своими тугими налитыми складочками каждую выступающую букву этого слова, которое вдавливаю в мучительно зудящий бугорок меж моих ног.

И когда я уже не в силах терпеть, что-то происходит, необычное, непонятное, но такое желанное — я плавлюсь и вытекаю, обессиленная резкой и яркой разрядкой, на пике отпихивая его истерзанную рубашку на пол своей босой ногой.

— Это не повторится! — мой голос срывается, но я выдерживаю неотступный взгляд Кастора Троя. — Вы не будете больше меня мучить! Не посмеете меня касаться! Я никогда больше не… Никогда!

Вся пойдя красными пятнами, захлебываясь словами и эмоциями, собственной невиданной храбростью — ведь впервые я сумела дать отпор, и кому, самому помощнику комиссара! — вырываю руку и быстро сбегаю по ступеням лестницы вниз.

Адреналин грохочет во мне, но ему меня уже не догнать и я вырываюсь на улицу, вдыхая и вдыхая свежий морозный воздух, который после отвратительных запахов морга кажется спасением и жизнью.

Почти счастливая, что мне удалось вырваться из этого мрачного застенка и из загребущих лап Троя, мчусь к метро, за шумом машин не сразу различив пронзительный звонок сотового в сумочке. Номер неизвестен, и это явно не к добру, но сбросить я не рискнула — вдруг бабуле стало плохо, она вызвала врача, а потом…

— Почему вас нет на рабочем месте, Калдер?

Услышав голос комиссара Шенка, я испытываю облегчение, но что-то в его тоне мне не нравится.

— У меня сегодня выходной, и мне нужно…

— Выходной — это, конечно, хорошо, мисс Моника, но вы должны как можно скорее приехать ко мне.

— Что случилось? — нахмурилась я — мне все мерещится, что что-то плохое произошло с ба, и я должна непременно услышать, по какому поводу меня вызывают.